В гостях у Папского Престола

–Это хлопцы выделили из своей добычи. Говорят, нам такое баловство ни к чему, а здесь может пригодиться. Мы иногда эти чаши дарим в знак уважения при проведении переговоров или заключении союзов. Польское панство прямо млеет при виде подобных чаш. Например, эти трофеи хлопцы взяли в Константинополе, у одного турецкого паши. Сам-то он сбежал, и чаши бросил, и даже гарем. Ну, хлопцы все это и оприходовали, не пропадать же добру.

И он очень громко рассмеялся.

Вскоре он нашел то, что искал. Это была большая глиняная макитра, закрытая крышкой и обмотанная куском холста, на котором висела сургучная печать с изображением запорожского казака. Сорвав ее и открыв крышку, он высыпал содержимое на кусок ткани, расстеленной на глиняном полу. Передо мною образовалась куча различных драгоценностей. Здесь были и золотые диадемы, и украшения для волос, и подвески с драгоценными каменьями, и перстни с печатками, камнями и жемчугом, и золотые и серебряные серьги то в виде виноградных кистей, то в виде полумесяца. Особняком лежала золотая массивная цепь с подвеской в виде какой-то фантастической птицы, уткнувшейся своим клювом в бок серебряной чеканной чаши. Такого изобилия изысканных драгоценностей я никогда в своей жизни не видел, поэтому стоял, открыв рот, и смотрел, как в свете мерцающего светильника они переливаются всеми немыслимыми оттенками, словно приглашая взять в руки и рассмотреть себя поближе. А ведь они принадлежали когда-то разным людям, были неотъемлемой частью их жизни и несут в себе черты характера того человека, которому принадлежали. Драгоценности вот они, здесь, а где же эти люди?

Если для меня все это было неожиданностью, то для казначея это было обыденным делом.

–Доставай ручку, будем записывать, – сказал он.

–Вытащив из кармана небольшой мешок, он, расправив лежащие перед ним украшения, стал брать из кучи по одному предмету, диктуя мне, что и как записывать.

–Пиши: золотые браслеты в виде змеек – две штуки, золотая подвеска с каменьями – одна, серебряные перстни с печатками – две штуки, пуговицы золотые – семь штук… И так далее, пока мы не заполнили мешочек под завязку. После этого мы сложили оставшиеся предметы снова на место и запечатали макитру сургучом. Заперев двери, мы пошли к дому войскового писаря, где шафран достал реестр всей казны Запорожской и велел вычеркнуть из нее те предметы, которые мы отобрали, сделать отдельный реестр и отнести его на подпись к писарю. Так началась моя служба. С утра- военные упражнения, в остальное время – канцелярская работа. Я проводил ревизию казны и военных припасов, готовил различные письма и реестры, ездил с шафраном к жидам, перекупщикам и ростовщикам, покупал порох и свинец, пищали, которые мы тайком провозили на Сечь, так как польская корона очень косо смотрела на эти вещи. В результате я стал разбираться в драгоценностях, научился торговаться, обзавелся кучей полезных знакомых и стал заметной фигурой среди писарской братии на острове.

Именно в период моего упрочившегося положения на Запорожской Сечи появился личный представитель Папы Римского прелат Антонио Боттичелли. Он ничем не отличался от своей фамилии, был невысоким и толстым, как бочонок, но обладал достаточно острым умом, хитростью и большой энергией. Я познакомился с ним на процедуре вручения войсковому атаману личного послания от понтифика «славному войску запорожскому». Письмо было на латинском языке, поэтому и пригласили меня как переводчика. Глава католической церкви пытался привлечь на свою сторону такую грозную силу, как казачество, чтобы использовать ее в дальнейшем и против Порты, и против Речи Посполитой, и против Москвы. Он выражал восхищение «славными» делами запорожцев, заверял их в своей поддержке и выражал надежду на дальнейшее сотрудничество. Кроме этого, Папа просил учредить своеобразное посольство Ватикана при запорожцах, представителем которого будет прелат. Моя работа с письмом и перевод состоявшейся беседы на нормальный язык очень понравились Боттичелли, и он попросил атамана, чтобы я, по возможности, сопровождал его во время ознакомительной поездки по территории, относящейся к казачьему анклаву. Согласие было дано, так как войсковая Рада считала, что при таком представителе нужен будет свой глаз, так как неизвестно, для чего он прибыл на самом деле. Это и было поручено мне узнать, дабы руководство Запорожской Сечи в соответствующий момент могло принять адекватные меры. Плюс ко всему еще и польская корона была недовольна таким вниманием Ватикана к запорожской вольнице, боясь, что казачество еще больше поднимет голову. В проживании на острове послу было отказано, и он обосновался в одной из деревень на берегу, периодически наезжая на Сечь. Его интересовала численность казачьего войска, его вооружение, тактика, взаимоотношения с донскими казаками и королем польским. Он также интересовался реестровым казачеством и отношением населения к католической вере. Периодически он совершал поездки во Львов и Варшаву. Естественно, в этих вояжах я его не сопровождал, а занимался текущими делами, марал бумагу, пересчитывая запорожскую казну, да выполнял мелкие поручения войскового писаря. Однако душа моя рвалась в поход, меня переполняло желание испытать себя в ратном деле. Поэтому я всячески прислушивался ко всем разговорам, касающимся возможного похода запорожцев на Крым. Однако судьба распорядилась по-своему, и мне пришлось принять участие в боевых действиях не в далеких загадочных странах, а здесь, на берегах Днепра.

Однажды, поздним вечером, на Сечь прискакал на взмыленной лошади верховой. Бросив поводья, он бегом направился к атаману.

–Батько, беда! На нас напал Ширан-бей, – с порога бросил он эту печальную весть всем присутствующим казакам.

Не моргнув глазом, атаман спокойно спросил:

–И какое у него войско?

–Не маленькое. Мы взяли в полон несколько человек, так они сказали, что кроме татар, в его орде воюют ногайцы, белгородская орда и даже турки. Переправились они в низовьях Днепра, прошлись по Подолью и Волыни и захватили в плен огромный ясарь – тысяч тридцать. Часть войска охраняет пленных, часть пошла на Киев, а оставшиеся завтра двинутся на Сечь.

Отложив все дела в сторону, атаман собрал военный совет. На нем присутствовал и я, так как мне следовало доложить, какими припасами и зельем располагает войско запорожское на данный момент.

–Ну что, братья-казаки, товарищи! Пришла и наша пора постоять за веру православную и протянуть руку помощи нашим братьям, женам и детям, попавшим в татарский полон. Сколько всего казаков мы можем противопоставить басурманам?

–Мы тут посчитали, батька, и выходит около тысячи сабель. Остальные под Киевом, готовятся к нападению, а реестровые отозваны коронным гетманом для защиты земель королевства,– ответил один из куренных атаманов.

–Ишь как хитро все разыграно, растащили по разным местам нашу боевую силу, а теперь хотят и гнездо уничтожить, которое воспитывает птенцов казачьих и нерушимой стеной стоит за веру православную, отбиваясь всеми силами от объятий врагов и тех, кто навязывается в друзья, изо всех сил стараясь нас в них задушить. Вот теперь и Ширан–бей решил попробовать, чтобы заслужить расположение турецкого султана, кроме ясаря кинуть к его ногам и разгромленную Сечь Запорожскую. Вот вам, не дождетесь, – и он скрутил фигуру из трех пальцев, торжественно продемонстрировав ее всем присутствующим. Это вызвало резкий хохот, от которого, казалось, подпрыгивала крыша и который через открывшиеся двери и окна вырвался на улицу и увлек за собой собравшихся здесь казаков. Смех прекратился внезапно, так же, как и начался. В наступившей тишине атаман, обведя всех посуровевшим взглядом, сказал:

–Вот что, товарищи, немедленно посылайте гонцов по хуторам и зимовникам, собирайте казаков, пусть берут с собой добрые сабли и припасы, а если нет ничего – мы здесь им дадим все, что сможем,– и он внимательно посмотрел на меня.

– Готовьте места для людей, разбивайте их на десятки и сотни, выдайте из оружейки все, что там есть, а ружья давать только тем, кто знает в этом толк. Зелья у нас не так уж много.

После совета Сечь пришла в движение, за ворота полетели на быстрых конях гонцы на зимовники и хутора,к рыбакам поплыли утлые лодочки- плоскодонки поднимать всех на борьбу с врагом. Часа через три в лагерь стали стекаться первые защитники. Кто с саблей, кто с пикой, кто с мушкетом, кто в кольчуге, а кто и в татарском железном шлеме, с топором на длинном топорище, заткнутым за пояс. И брали всех на учет, записывая. На площади возле церкви поставили столы, за которыми сидели писари, фиксируя данные вновь прибывших, их вооружение и степень владения военным искусством. Безоружным выдавалось оружие и припасы. Возле куреней горели костры, на которых варился кулеш для вновь прибывших. К утру, когда поток казаков иссяк, подвели итоги. В строю оказалось около двух с половиной тысяч человек. Теперь нужно было дождаться лазутчиков с тем, чтобы определиться, как лучше встретить врага. Счет шел на минуты, так как вражеская лавина неуклонно приближалась к Запорожской Сечи, уверенная в своей мощи и непобедимости. Вскоре появились и дозорные, которые следовали по пятам вражеского войска. Выслушав их, атаман собрал старых опытных казаков, не раз доказавших свою храбрость в бою. Их было десять человек, седых закаленных воинов, знавших толк в ратном искусстве. Среди них были «галдовники» и «заморочники». Первым в комнату вошел Петро Гайда, это он спас отряд казаков в чистом поле от преследовавших их поляков. Когда у лошадей и людей иссякли силы и гибель казалась неминуемой, он приказал всем спешиться, поставить лошадей хвостами друг к другу, самим стать вокруг них, а по бокам воткнуть казачьи пика и соблюдать тишину. Сам он встал в середине этого круга, и, когда поляки с гиканьем кинулись в атаку, он как бы приподнялся над всеми, повиснув в воздухе, а поляки, не доскакав до казачьего отряда, притормозили коней и стали недоуменно озираться вокруг. Отряд исчез, а перед ними оказалась роща из молодых дубков, лениво шевелящих ветками от степного ветра. Выругавшись, они обогнули ее и бросились дальше в погоню. Следом нарисовался Стецько Резун. Он мог наслать морок на врагов так, что они начинали резать друг друга, каждый видя в своем партнере уже противника. Правда, и остальные казаки не слишком дружили с ним, опасаясь его умения. А вот, покачиваясь, как на шарнирах, прошел Иван Куля. Он и в бою вел себя соответственно, не мог долго оставаться на одном месте. Его умение не раз выручало казаков. Дело в том, что во время боя он входил в особое состояние и полами кафтана ловил пули и ядра. Пули обходили его стороной даже после выстрела в упор. Ну а Гнат Витер прославился тем, что по воздуху мог перемещаться на большие расстояния. Он не раз таким образом проникал в тыл врага, сея среди него панику или собирая данные о передвижении вражеских отрядов. Но особым уважением среди казаков пользовался Панас Хитрун. Он мог из любого положения – сидя, стоя спиной- поражать цель из мушкета или пистоля, даже не глядя на нее. Более того, он мог выстрелом снимать нагар с горящей свечи, почти не целясь. Турецкие военные начальники, встречаясь с такими «умельцами», жаловались, что их войска несут от них колоссальные потери. Называли их шайтанами, принявшими человеческий облик. А рядовые янычары сетовали на то, что этих казаков не может остановить даже пуля и они часто во время битвы растворяются в воздухе, оказываясь у тебя за спиной. Поэтому у них остается один выход -бежать.

Собралось их десять человек. Рассевшись вокруг стола, они внимательно смотрели на атамана.

–Вот что, побратимы, – сказал он, осматривая всех собравшихся. – Наши хлопцы донесли, что басурманы собрались переправиться через реку и готовят лодки. Нам нельзя допустить этого, так как мы еще не готовы. Поэтому ты, Иван, возьмешь хлопцев и спалишь все их лодки. Но охрану не шибко бей, надо, чтобы они сообщили Ширан–бею, что здесь переправиться у него не получится. Пусть идет на переправу возле Ляпотихи. Нам надо, чтобы он вышел там на речную косу, где мы постараемся их зажать. Будем брать их хитростью и казацкой удалью. А ты, Панас, возьми десять чаек и посади туда отменных стрелков с мушкетами и потренируй их так, чтобы стреляли по команде, да не задели своих, которые будут выманивать татар. Основной удар будет наносить Гайда, поэтому ты с хлопцами замаскируйся на косе так, чтобы ни одна мышь тебя не могла обнаружить. И по команде пойдешь в атаку, прижимая врагов к воде.

–А что делать с пленниками? – спросил Петро.

–Как что? Освобождать, да так, чтобы и они помогли нам. А для этого ты, Резун, подбери казаков татарского вида, переодень их, и пускай они постепенно проникают в ряды басурманов и ждут нашей команды. Ну, а ты, Витер, с оставшимися хлопцами засядь по правую руку от косы, и когда Палий начнет – бегом ему на помощь. А я, хлопцы, буду наблюдать за вами с холма, который расположен перед плавнями. По моему сигналу и начнем. А сигнал будет зависеть от того, как скоро подойдут чайки к косе. Ну, вот и все. Давайте за работу, – и он устало опустился на лавку.

Все встали и двинулись на выход, проходя мимо меня, охранявшего вход в комнату атамана. Последним выходил Гайда. Он почти уже прошел к двери, как вдруг остановился, повернулся и молча стал смотреть мне в глаза, затем кивнул сам себе головой и, поманив за собой, вышел из хаты. Я последовал за ним.

Все участники совещания чинно вошли в церковь, где их уже ждал священник. Перекрестившись, они перед алтарем встали на колени, низко поклонившись до пола. Священник начал молебен за победу казацкого оружия. Присутствующие усердно молились, отчетливо понимая, что их может ждать впереди. После молитвы все подошли к кресту и направились на выход. Здесь уже стояло все казачье войско в ожидании общей службы перед боем. Молча пройдя сквозь толпу, казаки, ведомые Гайдой, вышли за ворота укрепленного лагеря и направились в центр острова к древнему дубу, который стоял в окружении множества гранитных валунов, выбросив свою могучую крону прямо в небо.

Легенда гласила, что Андрей Первозванный, осуществляя свою миссию по освящению Русской земли, не мог пройти мимо этого зеленого острова. Высадившись на него, он на месте языческого капища водрузил крест в виде буквы Х. И сила от него пошла неимоверная. Крутившиеся здесь ранее всякие язычники теперь боялись вступить на остров и всячески обходили его стороной, а православный народ любыми способами стремился попасть под сень этого креста. Так постепенно остров превратился в оплот православия, собирая в своем лоне вольных и беглых людей. Русский люд, кто по- одиночке, кто небольшими группами, пробирался под сень Креста Андрея Первозванного. Даже если и прибивался сюда татарин или любой другой не- христианин, то он в короткое время добровольно принимал православие и становился истинным защитником христианской веры. Никто так не защищал ее, как казачество, отвечая восстаниями и жестокими войнами на попытку насильственного окатоличивания народа. И в первых рядах всегда шли запорожцы. Особо почитаемой у них была старинная икона Божьей Матери, вышитая белым жемчугом. Она считалась хранительницей острова. Поэтому все их походы начинались с молитвы у деревянной церкви, в алтаре которой находилась эта икона. Идя на смертный бой с врагом, многие казаки снимали с себя верхнюю одежду и, поцеловав нательный крест, шли в атаку, считая, что Святой Крест защитит их от вражеской сабли и пули. Войско противников в страхе разбегалось в разные стороны. Особый ужас у них вызывали казаки-характерники, которых не могло сразить никакое оружие. Если польские жолнеры кое-как сопротивлялись, то турки и татары в панике поворачивали коней и уносились прочь. И что удивительно: многие казаки выходили из ожесточенных схваток, не имея даже царапины на теле. Так Святой Крест, превратившись постепенно в Святой дуб, охранял и их, и остров. Вокруг этого дуба, выросшего из Креста, и собирались казаки, которых прозвали характерниками, исходя из его конфигурации.

Вот и сейчас, встав вокруг него, все опустили руки в карманы и вынули оттуда листочки бумаги, на которых были написаны индивидуальные молитвы, дающие силу каждому в том даре, которым он обладал. Этот дар передавался по наследству, так же, как и молитва, которую каждый сейчас держал перед собой. Я еще не достиг этой стадии посвящения, да и не знал, каким даром обладаю, но все равно мне показали место в круге, и я стал, улавливая краем уха шелест кроны могучего дуба и шепот казаков. После того, как молитвы были прочитаны, казаки, стоявшие вокруг дерева, взяли друг друга за плечи и прислонили свои головы к стволу. Я вместе с ними сделал то же самое. Сначала ничего не было. Только шум ветра и щебетание птиц. Но постепенно эти звуки стали уходить в сторону и пропадать. А сверху на нас стала опускаться тишина и пригибать нас к земле. Продолжая обнимать дерево, все стали на колени, ощущая физическое давление сверху. Затем раздался гром, и на чистом небе сверкнула молния, которая ударила в ствол прямо над нами, и ее огненные брызги каскадом посыпались на наши плечи. Я почувствовал себя летящим куда-то вверх, пронизывая толщу облаков, крепко держась за плечи своих товарищей. Затем мы оказались в сияющей синеве, кружась, как в хороводе, впитывая в себя маленькие цветные тучки, летящие нам навстречу. Интересным было то, что каждая из тучек выбирала определенного казака и окутывала его с ног до головы, пока не растворялась. Это продолжалось до тех пор, пока каждый из танцоров не был выкупан в этой цветной купели. Казалось бы, все – пора и обратно. Ан нет, мы продолжали кружиться, поднимаясь все выше и выше. И вдруг внезапно перед нами выросла туча, переливающаяся всеми оттенками цветовой гаммы. Она вырвала меня из круга, выбросив на середину и накрыв с ног до головы, заставляя вращаться в разные стороны. Мой мозг словно взорвался от обилия разных картин, которые стали мелькать передо мною. Они шли то сверху вниз, то снизу вверх, то с разных сторон, постоянно меняя направления, причем каждая из них была окрашена в свой цвет. Я не успевал их фиксировать, но они упорно проникали в меня, оставаясь там до определенного времени. Сколько это продолжалось, мне трудно сказать, но вскоре мое вращение стало замедляться, и когда остатки тучки исчезли, я увидел себя вращающимся в центре круга моих товарищей, которые крепко сжимали руки, не давая возможности неизвестно откуда взявшейся черной туче прорваться ко мне. И тут снова ударил гром, который сразу стер все видения, и я опять почувствовал себя на земле, крепко вцепившимся в рядом стоящих казаков. Постепенно приходя в сознание, мы открыли глаза и, уставшие, опустились на землю. Никто не проронил ни слова. Поднявшись, все молча двинулись к лагерю готовиться в путь.

Позднее, прокручивая в голове этот эпизод моей жизни, я наткнулся в Ватикане на доклад папских послов, которые, изучая казацкое войско, пришли к выводу, что победить казачество военной силой очень сложно, так как все попытки, предприятые ранее в этом направлении, закончились крахом. Слишком сильны в казачестве русский дух и православие. Поэтому надо искать другие пути их подчинения, среди которых предлагался подкуп, предоставление различных привилегий, насильственное ополячивание через узы брака, обучение в католических колледжах, внедрение польского языка в повседневную жизнь, контроль за планами и намерениями казацкой старшины и так далее. Прочитав все это, я тогда понял, почему запорожцы не пускают на остров женщин, почему все время там присутствуют папские нунции, почему осыпают всяческими почестями и подарками отдельных представителей казацкой старшины и, наконец, почему меня пригласили сюда. Но это понимание пришло ко мне позже. А сейчас все готовились к битве.

В лагере кипела предпоходная суета. Казаки разбивались на отряды, строились и отправлялись в путь. На берегу на стоящие чайки загружали припасы и мушкеты, вставляли весла и поочередно отправлялись в дорогу. Я заскочил домой, взял пистоли и ту заветную саблю, которую подарил мне мой дед, и примкнул к отряду Гайды, который ждал меня. Мы дошли до переправы, перебрались на другой берег и двинулись к назначенному месту. Охранять Сечь остался небольшой отряд казаков – ветеранов и инвалидов.

Впереди нас шел летучий отряд на лошадях, чтобы вовремя предупредить о возможном приближении противника или его лазутчиков. К утру, как и остальные отряды, мы достигли назначенного места и остановились не очень далеко от косы, замаскировавшись в густых плавнях. Солнце уже начало всходить, согревая полегшую от росы траву и заметая наши следы. Нам оставалось только ждать дальнейшего развития событий. Вдруг из-за излучины Днепра показались первые струйки черного дыма, которые постепенно усиливались, густели и медленно стали подниматься ввысь. Это наши хлопцы жгли турецкую переправу. Битва за Запорожскую Сечь началась. Все стали оживленно комментировать между собой происходящие там события, пока Гайда не прикрикнул на них. Буквально через час на противоположном берегу показался конный отряд. Он подъехал к реке и, остановившись буквально возле воды, стал внимательно рассматривать открывшуюся перед ним косу. На ней никаких следов нашего присутствия отмечено не было. Мы заранее не разрешили никому заходить на песок, чтобы не наследить.

Убедившись в безопасности, всадники пришпорили коней и стали переправляться на косу. Где своим ходом, где вплавь, они достигли ее и, рассыпавшись цепью, стали обследовать все уголки. Часть всадников отправилась осмотреть плавни и почти достигла того места, где стоял отряд. Все, как по команде, нырнули под воду, выставив вверх приготовленные заранее полые трубки из камыша, чтобы дышать под водой. Наверху остался только Гайда с небольшим отрядом казаков. Мы стояли, сбившись в круг, спиной друг к другу, держась за сабли, готовые в любую минуту вступить в неравную схватку. По мере приближения всадников Гайда встал во весь рост и раскинул руки в стороны, словно собираясь обнять нас всех, стоящих между четырех деревянных кольев, воткнутых по краям. При этом он напряженно смотрел в приближающихся всадников, и лицо его постепенно каменело. Внезапно от него пошли световые волны, которые накрыли нас всех и, достигая деревянных кольев, возвращались обратно, создавая какую-то непонятную завесу, через которую нельзя было различить даже лица рядом стоящего казака. Татары на мгновение остановились, переглянулись между собой, затем двинулись дальше, обтекая нас с двух сторон и не испытывая никакого беспокойства. Я даже почувствовал неприятный запах немытого тела, смешанного с конским потом, от проехавшего рядом кочевника. Проехав еще метров двести и не увидев ничего подозрительного, они по команде старшего повернули коней и поскакали обратно. Все вздохнули с облегчением и с уважением посмотрели на Гайду, который в изнеможении, бледный, опустился на траву.

Очутившись на косе, всадники спешились, о чем-то посовещались, и трое из них стали обратно переплывать Днепр. Остальные стали ходить по берегу и собирать хворост, куски деревьев, сухой камыш, очевидно, готовясь к приему основной массы вражеского войска. Вскоре показался достаточно большой отряд. Быстро переплыв реку, они стали помогать присутствующим, расчищая место на косе. Затем показались повозки и куча пленных в окружении охраны, которая погоняла их окриками и плетями. Здесь были и мужчины, и женщины, девушки и дети, которые были связаны веревками. Казалось, этот бесконечный поток крика, плача и нашего позора никогда не остановится и будет длиться вечно. Затем показались стада коров, коз и баранов, которых гнали вслед за пленными. Вскоре открылась основная масса вражеского отряда во главе с турецкими и татарскими военными начальниками. Для них стали разбивать шатры, а часть пленных мужчин под охраной отправили для помощи. По всей косе ставили треноги, на которых подвешивали котлы, заливали в них воду и разводили огонь. Часть татар резала овец, готовя их на обед голодному воинству. Татары освободили десятка два пленных и погнали их собирать дрова для костров. Когда они приблизились к нам, Гайда дал команду переодетым в татарских воинов казакам начать действовать. Хлопцы незаметно смешались с охраной и, оказавшись рядом с пленными, передавали им заранее приготовленные ножи, наказывая ждать сигнала, а затем резать татар и делать всяческую панику. Проникнув таким образом в лагерь, лазутчики распределялись равномерно среди вражеского войска, выбирая места так, чтобы нанести ему наибольший урон. Охрана отделила мужчин от женщин, а детей держали отдельно, иногда потчуя их плетью за непослушание и попытки прорваться к матерям. Среди женщин была видна одна небольшая группа девушек, которых охраняли особенно усиленно.

Все были как на иголках, ожидая сигнала. Однако атаман медлил. Как оказалось, это было связано с тем, что чайки запаздывали, а без них трудно было рассчитывать на победу. За это время татары сварили обед и, рассевшись у котлов, сбросив с себя оружие, предавались чревоугодию.

В этот самый момент из стелившегося над рекой тумана выскочили чайки и быстрым ходом ринулись к косе. Татары, не ожидавшие такого поворота событий, замерли с кусками баранины в руках. И в этот самый миг от того места, где стоял атаман, раздался выстрел сигнальной пушки. Лазутчики и пленные кинулись на охрану, хватали горящие поленья и бросали их в коней и стада животных, находящихся рядом. От этих действий они пришли в панику и ринулись куда попало, снося все на своем пути. А из плавней, как джины из бутылки, выскакивали мокрые казаки и с гиканьем и свистом набросились на ничего не понимающих татар. Сначала перевес был на стороне казаков, но численное преимущество врага сыграло свою роль. Татары оправились от паники и под командой своих начальников стали теснить наш отряд. В этот момент раздался второй сигнальный выстрел, и конный отряд правой руки вылетел на косу, рубя врага налево и направо. Застигнутые врасплох враги, не успев перестроиться, стали отступать к реке. В этот самый момент Гайда, врубившись в толпу врагов, во весь голос крикнул «разгордияш». От этой команды казачье войско пришло в движение. На всем его протяжении моментально сформировались группы казаков по пять – семь человек, которые, прижавшись спинами друг к другу, стали кружиться как в хороводе, разрезая плотное тело вражеского войска на отдельные куски и уничтожая его. Казаки дрались ожесточенно, словно танцуя, сверкая сталью клинков, то приседая, то подпрыгивая, доставая врага то снизу, то сверху. Когда один из казаков падал, сраженный вражеской стрелой или пикой, остальные смыкали свои ряды и с еще большей энергией бросались на врага. В одном из таких хороводов бился и я. Мы кружились то справа налево, то слева направо. Передо мной мелькали различные физиономии врагов, то молодые, безусые, то старые, сморщенные, с хитрым прищуром. От блеска стали рябило в глазах. Тело налилось тяжестью, руки ломило, ноги дрожали от постоянного движения. Но по мере битвы постепенно организм привыкал к ритму сражения, что давало возможность чувствовать себя сносно, а затем стал действовать, как автомат. Казаки, входящие в мой круг, стали единым целым, понимая друг друга с полуслова, оставляя после себя множество раненых и убитых. Так, кружась в кольце врагов, мы достигли того места, где находились пленные.

В это время раздался третий выстрел из сигнальной пушки. Услышав его, гребцы на лодках сложили весла и, выпрыгнув за борт, пошли по воде на татар. Те, оттесняемые к воде, бросились навстречу в надежде прорваться на другой берег или захватить лодки, и, когда они почти вплотную подошли друг к другу, с чаек раздался крик «Гойда». В один миг все казаки нырнули под воду, а стрелки, оставшиеся на лодках, дали мощный залп по врагу. Вода словно закипела и окрасилась в красный свет. Татары замерли, не зная, что предпринять, не видя противника. В этот момент казаки, вынырнув из воды, снова двинулись вперед. Разъяренные татары рванули им навстречу. Этого времени стало достаточно для того, чтобы снова перезарядить ружья, и казаки снова повторили свой маневр, добиваясь того, чтобы враги в панике снова ринулись на берег. А казаки буквально на их плечах ворвались в гущу битвы, тем самым взяв вражеское войско в кольцо. И началась страшная рубка метущихся в панике татар. Каждый из них теперь был сам за себя. Ширан–бей трезво оценил ситуацию и, вскочив на коня, в окружении пяти человек ринулся прочь с поля битвы, что-то крикнув на ходу своим помощникам. Один из них, отвернув коня в сторону, подскочил к охранявшим пленников нукерам и что-то крикнул Те засуетились, быстро подогнали телегу и стали на нее затаскивать молодых девушек, которых держали особняком. Те стали сопротивляться, а одна из них так сильно оттолкнула охранника, что он упал. Вскочив, как кошка, на ноги, он кошмой стал стегать пленницу, которая, изворачиваясь от ударов, на мгновенье повернула лицо в мою сторону. И на меня из-под рассыпавшихся по плечам белокурых волос глянули заплаканные глаза Баси.

–Бася? Откуда она здесь? – эта мысль промелькнула в моем сознании и толкала к каким-то действиям по ее спасению. Не думая ни о чем другом, я рванулся вперед, круша врагов налево и направо. Мое тело налилось какой-то сказочной силой, а рука приобрела необычайную твердость, так что сабля казалась ее продолжением. Конец сабли стал излучать какое-то свечение, и встречающиеся на моем пути враги стали валиться на землю по частям, в зависимости от того, куда приходился удар моего смертоносного оружия. Оказалось, что при соприкосновении с врагом конец сабли разделялся на три части, каждая из которых действовала сама по себе. После удара они вновь соединялись до следующего замаха на врага и снова, повинуясь моей мысли, делились на три клинка. Увидев, что я оставляю после себя, татары бросились врассыпную, крича «Шайтан», освободив мне дорогу к телеге, которая на быстром ходу пыталась скрыться с пленницами. Догнать бегом я их не мог, стрелять было нельзя – можно было попасть в пленниц, которыми прикрывались похитители. Нужно было найти выход из этой ситуации, иначе я могу попрощаться с Басей навсегда. Рыская по полю битвы глазами, я увидел недалеко от себя татарскую лошадь, мирно жевавшую траву. Быстро вскочив на нее, я ринулся в погоню. Не сразу, но постепенно расстояние между нами стало уменьшаться. Это вызвало беспокойство похитителей, и трое из них, оставив телегу, повернули мне навстречу. Мы, как бешеные, неслись навстречу друг другу. Я решил не уклоняться и идти напролом. На скаку я из двух пистолей повалил наземь двоих всадников, а третий, дико размахивая саблей, мчался мне навстречу. Все решали мгновения и точный расчет. У меня не было времени вытащить саблю и достойно встретить врага, так как в руках были разряженные пистолеты. Поэтому, когда татарская сабля уже была готова поразить меня, я мгновенно перенес свое тело на правый бок, услышав тонкий свист пролетающего металла, и одновременно запустил тяжелый пистолет в спину своего врага. Тот попал ему в затылок, отчего всадник опустил руки и медленно сполз на круп остановившегося коня. У меня не было времени с ним разбираться, и я, не останавливаясь, мчался к своей цели. Уже можно было разглядеть испуганных девушек, тяжело храпящих лошадей и возницу, который остался в единственном числе. Увидев меня, он пришпорил лошадей и, бросив поводья, сиганул кубарем в правую сторону. Лошади, лишившись поводьев, помчались как угорелые, а впереди внезапно вырос глубокий овраг. Недолго думая, я на лошади подскочил к повозке и перепрыгнул на коренную лошадь, сдавил ей бока и стал натягивать подхваченные на ходу поводья. С трудом храпя, лошади замедлили свой бег и остановились буквально в полуметре от крутого оврага. Обернувшись, я увидел, как на меня испуганно смотрят девичьи глаза. Успокоив лошадей, я подошел к девчатам и стал освобождать их от веревок. Когда дошла очередь до Баси, она открыла глаза, а затем, узнав меня, бросилась с плачем на шею. Дав девушкам возможность прийти в себя, я усадил их в телегу и повез обратно. По пути Бася рассказала, что она гостила у тетки и, когда возвращалась домой, на них напали татары и захватили в плен. Она и остальные девушки предназначались для подарка турецкому султану, поэтому их так строго охраняли и содержали лучше других.

Когда мы приехали на косу, битва была закончена. Убирали убитых и перевязывали раненых. Захваченных врагов охраняли их бывшие пленники. Снова горели костры, и варилась баранина, так как надо было накормить людей перед походом домой. Мое появление с девушками казаки встретили по-разному: кто шуткой, кто с ухмылкой, а кто и с откровенной неприязнью. Я подвел девушек к воде, чтобы они привели себя в порядок, а сам прилег на траву, чтобы немного отдохнуть. Здесь меня и нашел посыльной от атамана.

–Давай, батька срочно требует, – и, развернув коня, помчался обратно.

Крикнув девушкам, чтобы ждали меня, я отправился на встречу. Идти далеко не пришлось. Атаман находился в центре косы, окруженный казаками, которые выслушивали его распоряжения и резво бросались их выполнять. На их место подходили новые, со своими проблемами и предложениями. Казалось, не будет конца этой карусели, поэтому я остановился недалеко от того места, откуда руководил атаман. Весь расчет был на то, что при очередном приказе он меня увидит. Так и получилось. Но атаман, увидев меня, не позвал к себе, а, оставив казаков на попечение войскового писаря, сам подошел ко мне.

– Ну что, хлопче, повоевал? Видел, дрался как лыцарь. Все бились до последнего, защищая честь казацкую и волю. Вон сколько накрошили басурманов, да и наших побратимов немало полегло. Честь им и слава. Запомнят антихристы надолго этот урок. Вон, сколько трофеев набралось. Теперь у тебя работы много будет – все посчитать да записать.

И он показал на цепочку казаков, которые грузили на чайки связки оружия, сабель, кинжалов, луков, седел и другой трофейной амуниции.

–А ты скажи мне, козаче, зачем ты бросил круг и поставил под угрозу жизни своих побратимов? Зачем ты бросился за девчатами? Все равно они бы далеко от нас не ушли. Только одно смягчает твою вину: то, что ты один наложил басурманов больше, чем когда дрался в круге. И что это за сабля у тебя такая, что человека рубит на три части? Сроду о таких не слыхал.

–Эта сабля – достояние моего рода. Вот она, но извини, атаман, в руки я тебе ее не дам, так велено.

–Понимаю, – сказал атаман и с уважением глянул на мою саблю.

–Что касается моей провины, то тут я каюсь, не мог сдержаться, когда увидел, что знакомую девушку увозят в полон. Кровь ударила в голову, вот и сорвался.

–Наша дивчина или паненка?

–Паненка,– ответил я и посмотрел на него.

–В принципе это дело молодое, кто из нас в свое время не гулял, но поступать таким образом не стоит. Голова всегда должна быть холодной и расчетливой. Тогда и поступки будут такие, за которые не будет стыдно. И что ты теперь намерен делать? – спросил он, показывая на девушек.

–Если можно, пан атаман, я хотел бы отвезти ее домой и отдать родителям, а остальные девушки пусть поступают по своей воле.