В гостях у Папского Престола

–А как поживает твой батюшка, все у него в порядке?

–Спасибо, передавал вам большой привет и пожелания доброго здоровья.

–Да, повоевали мы с твоим отцом, хлебнули сполна и горя, и меда! Я ему многим обязан, добрый казак, хоть и с Дона.

–Как с Дона, я не понял ? – и вопросительно посмотрел на него.

–Потом поймешь, он тебе все сам расскажет. Ну да ладно. Я сейчас покажу тебе твое место, заниматься будешь вместе с шафаром, то есть с казначеем, ревизией военной скарбницы. А то надо закупать новые припасы для войска и следует знать, сколько мы можем потратить денег и можно ли трогать неприкосновенную казну. Польская корона уже давно не может жалование заплатить, а жить на что-то надо, вот казаки и говорят о том, что пора турка бить и в поход идти. А как без припасов можно воевать? А то эти басурманы совсем обнаглели, нападают на нашу землю, режут народ и в неволю забирают, пора их наказать да своих вызволить.

То, что казаки собирались в поход, большим секретом не было. Слухи об этом ходили давно и не давали покоя «сиятельной» Порте. Турецкий султан гнал гневные ноты польскому королю с требованием урезонить казаков и не допустить осуществления их замыслов. На постоянные стычки, которые происходили в степи, уже никто не обращал внимания, так как это стало обычной жизнью на пограничной территории, которая превратилась в дикое поле.

–Ну, пошли, – писарь встал и повел меня в соседнюю комнату, где представил меня казначею, оставив с ним наедине.

–Ну что, хлопче, зови меня пан Микита, сейчас иди обустраивайся, а завтра после утренних упражнений прошу сразу сюда, – и он указал на соседний стол.

–Каких упражнений? – удивленно размышлял я, выходя из дома и направляясь к куреню, откуда приятно пахло чем-то съедобным. Здесь уже вовсю шел прием пищи. Казаки с мисками и куском хлеба в руках с аппетиом хлебали ароматное варево. Увидев меня, Грицько громко сказал обедавшим:

–А вот наш новый товарищ, который подкинул мясца в наш сниданок. Давай, доставай ложку да садись с хлопцами рядом.

Долго упрашивать меня не надо было. Под молчаливые взгляды присутствующих я сбегал в курень и выбежал оттуда с ложкой. Вручив мне полную миску, Грицько сел обедать рядом со мной.

–Ну что, познакомился с писарем?

–Познакомился, – ответил я, удивляясь той скорости, с которой уменьшалась еда в его миске.

Видя мое удивленное выражение лица, мой собеседник сказал:

–У нас в селе говорили: «Кто как ест, тот так и работает». Посмотрим на тебя через пару дней.

И он действительно оказался прав. Через несколько дней, занимаясь по утрам обязательными военными физическими упражнениями, я стал принимать пищу с той же скоростью, что и Грицько, а пока медленно ел, ловя на себе взгляды товарищей по куреню. Поев, казаки достали свои глиняные трубки, и над островом поднялся крепкий табачный дым. А я решил ознакомиться с местностью. Центр Сечи был обнесен высоким деревянным забором, внутри которого находились церковь, дома войскового атамана, писаря, скарбница совместно с оружейным запасом, различные служебные постройки и курени, где жили казаки. По бокам стояли деревянные вышки, с которых был хороший обзор всего острова. Отдельно на берегу Днепра стояла переправа, которую охраняли и использовали запорожцы. В специально оборудованных местах и на деревьях сушились связки жирной рыбы, которая пользовалась спросом и у оптовиков, и у местных жителей. По берегу в разных местах плескались лодки – плоскодонки, привязанные к корягам или просто лежавшие на песке. Прогулка по острову заняла у меня достаточно много времени, и я пришел к куреню, когда уже смеркалось. Казаки после хозяйственных работ, как всегда, курили. Увидев меня, они оживились и один из них, находившийся рядом со мной, встал и, протянув мне руку, сказал:

–Ну что, хлопчик, давай знакомиться. Я Опанас, – и крепко сжал мне руку, глядя прямо в глаза.

Учитывая его габариты и рост, рука показалась мне огромной лопатой. Кроме этого он жал мою руку со всей силой, пытаясь выдавить во мне слезы или заставить опуститься на колени. Было очень больно, моя ладошка сразу побелела. Все замерли, глядя на нас, ожидая, чем закончится наше знакомство. Понимая, что сдаваться мне ни в коем случае нельзя, что это новое испытание для меня и от того, как я его выдержу, будут зависеть мои дальнейшие отношения с товарищами по куреню. Осознав это, я начал действовать. Расслабившись, я отключил руку от своего сознания, мысленно превратив ее в мягкий воск, что вызвало удивление у соперника, так как он перестал чувствовать сопротивление и потому ослабил нажим. Воспользовавшись этим моментом, я, глядя в глаза противнику,заставил его поверить в то, что его правую руку обвила змея и сейчас она воткнет в нее свое смертоносное жало. Все эти приемы сбили его с толку. Несколько секунд он стоял в замешательстве, однако затем, очевидно, представив себе, что будет с ним, когда его укусит змея, он резко отпустил мою руку и стал рассматривать свою, периодически дуя на нее и словно что-то сбрасывая вниз. Ничего не понимающие казаки в недоумении переводили взгляд с него на меня. Затем один из них, вынув люльку изо рта, произнес:

–Ты что, хлопче, укусил его или что?

Это разрядило обстановку, и казаки стали громко смеяться, глядя на растерянный вид моего противника.

–Ну, ты, хлопчик, молодец. У нас Опанас не то, что руки ломает, он подковы гнет и гвозди ладонью вбивает, а ты вот выдержал и не пикнул. Ну, давай знакомиться, я Гнат, – и протянул мне руку.

Так по очереди я познакомился со всеми. Рука горела огнем и немного распухла, пришлось пройти к реке и, сидя на лодке, приводить ее в воде в норму. Когда я вернулся, то застал ту же картину: казаки вели разговор о предстоящем походе. Маленький и юркий Остап говорил:

–Я так скажу, хлопцы, перед тем как освобождать наших друзей-товарищей из басурманской неволи, надо бы спросить каждого: ты действительно хочешь домой, в русскую землю, чтобы бороться за нее до последней капли крови, или желаешь остаться здесь? Не потерял ли ты казацкий дух и веру православную или уже обасурманился, и неволя тебе стала слаще воли?

–Да как так можно! – встрял в разговор я. – Неужто любой православный не хочет домой, не хочет поквитаться с врагом за все те притеснения, которым он подвергался в плену?

–Э, не говори так. Жизнь она по-всякому человека крутит.

Остап продолжал, попыхивая своей трубкой:

–Вот в последнем походе под командой славного атамана Ивана Сирко случилось так, что мы освободили из турецкой неволи много наших людей. Были тут и стар, и млад, и «тумы», то есть те, кто родился от смешанного брака. Вывели мы их на границу Крыма, а татары и подоспевшие к ним турки наседают, а мы держим их, не даем прорваться к бывшим пленникам. И вот остановились мы там, а атаман Сирко на коне стоит в центре этой огромной толпы и зычным голосом кричит:

–Люди добрые, кто хочет – идем с нами на Русь, а кто не хочет – может возвращаться в Крым, в басурманскую неволю. Кто истинный христианин, становись справа от меня.

Сначала наступила тишина, только слышен был гул боя да иногда доносились выстрелы. Затем народ зашумел, зашевелился и пришел в движение. Основная масса бывших рабов оказалась с правой стороны атамана. На месте осталось около трех тысяч человек.

–А вы что? – спросил их атаман.

–Мы решили вернуться обратно в Крым, – ответили ему из толпы.

–Воля ваша, – сказал атаман и, повернув коня, повел людей в родные степи.

Когда они отошли достаточно далеко от остающихся в Крыму, атаман развернул казаков и приказал изрубить всех изменников, всех до единого. И сам принял в этом участие, приговаривая после каждого удара саблей:

–Спите, братцы, до Страшного Суда, а Бог уж нас рассудит!

Когда после кровавой сечи казаки спросили его, почему он так жестоко поступил, атаман,обладающий даром предвидения, ответил, что дети этих остающихся в Крыму людей, с надломленной волей, и особенно «тумов», могут вернуться на Русскую землю уже не в качестве соотечественников, а в качестве воинствующих и жестоких янычар или «контрактников» за головами невольников из русских людей.

–Встречался я с такими янычарами, – сказал один из казаков. – Драться они здорово умеют. Когда станешь одолевать его в бою, он начинает ругаться по – русски, а кричит, как турок.

После этих слов все замолчали, уйдя в свои мысли, очевидно, вспоминая свои истории, связанные с военными походами. Молчание нарушил куренной. Затянувшись в последний раз, он выбил трубку и, потянувшись, сказал:

–Ну что, хлопцы, повечеряли, пора и на боковую. Завтра рано вставать, – и, поднявшись, направился в курень.

За ним потянулись и другие казаки. Я тоже присоединился к ним. Расстелив свой матрац, я улегся на него и окинул взором своих товарищей по куреню. Каждый из них, перед тем как улечься, пристраивал возле себя свою саблю и остальные припасы так, чтобы в случае тревоги быстро быть во всеоружии. Посмотрев, как они делают это, и я под одобрительный взгляд куренного положил возле себя саблю и пистоли. Вскоре наступила тишина, которую затем нарушил громкий храп, который никак не давал мне уснуть. В нем чувствовалась своеобразная система людей, долгое время живущих вместе. Тон задавал казак с большим животом, лежащий у входа. Он начинал храпеть так, словно над твоим ухом громко били в огромные барабаны. Все остальные затихали, но, когда он заканчивал свое соло, несколько голосов уже на более щадящей ноте подхватывали его призыв, постепенно понижая звук. Заканчивал весь этот хор невысокий худой казак, лежавший слева от меня. Его храп можно было назвать соловьиной трелью, которая проникала во все уголки куреня. Затем наступала небольшая пауза, и все начиналось сначала. Я долго ворочался, привыкая к новой обстановке, но усталость взяла свое, и я вскоре уснул, несмотря на такой необычный концерт.

Утром я проснулся от звона медного колокола, висевшего на площади. Он возвещал начало нового трудового дня. Все казаки, умывшись, выстраивались перед куренем со своей саблей. Затем, разбившись на пары, они стали отрабатывать приемы сабельного боя. Со мной в паре тренировался худой казак. Он был достаточно опытным бойцом. Мне с трудом удавалось парировать его удары, а он, довольный результатом, все агрессивнее наступал на меня. Я трижды вспотел, прежде чем поступила команда закончить упражнения. Бросив саблю в ножны, я присел отдохнуть. Казак, наклонившись надо мной, похлопал меня по плечу и сказал:

–Ты добрый рубака, хлопче. Завтра я тебе покажу несколько сабельных приемов, которые помогут в бою. И, действительно, он сдержал свое слово, и я освоил с ним несколько необычных хитростей, обманных движений, использование кинжала как вспомогательного средства и рубку ятаганом, главным оружием янычар. Кроме этого, я позже изучил приемы боя казацкой пикой как в седле, так и в пешем строю. Что касается стрельбы из огнестрельного оружия, то она проводилась достаточно редко, так как берегли боевые припасы, которые стоили достаточно дорого.

После утренней разминки я пришел к шафару, который заставил меня взять бумагу и чернильницу, и мы вместе с ним пошли в скарбницу разбираться с казной. Он открыл большой амбарный замок и, взяв с полки светильник, зажег его. Войдя вслед за ним, я очутился сначала в оружейной комнате. Возле стены в ряд стояли пищали, бочки с порохом, висели пистоли, лежали сабли как в ножнах, так и без них. Шафран возился со следующей дверью, которая запиралась на два замка. Когда он отворил ее, передо мной открылась небольшая комната, заставленная сундуками, небольшими дубовыми бочонками и глиняными кувшинами. Возле них лежали какие-то свертки, замотанные в ткань или в персидские ковры, бока которых распирались предметами, скрытыми в них. Поставив светильник на полку, шафран сказал:

–Вот это – основная казна нашего войска. Есть еще и неприкосновенный запас, который хранится в церкви. Вопрос о его использовании решается общим собранием и в крайних случаях. Здесь хранятся всякие ценности, состоящие из предметов и украшений, а в неприкосновенном запасе в основном золотые и серебряные монеты. Каждый казак после похода выкладывает свою добычу перед собой, и я с войсковым писарем и помощниками забираем от него в казну десятину.

–А как вы определяете, сколько и что брать? – спросил я.

–Ну, когда по весу, когда по виду предмета, который попал к нему в руки. К примеру, если это икона, то ее сразу отправляют к батюшке, а он уже определяет, куда ее – или в церковь, или в скарбницу. Это святое, и тут он главный. Если неприкосновенный запас не трогали до похода, то вся собранная десятина идет в скарбницу, если там что-то брали, то часть монет идет на пополнение необходимой суммы.

–А что казаки делают с оставшейся добычей?

–Да, кто как. Обычно к нашему возвращению сюда приезжают жиды – перекупщики, которые скупают все. Кто из казаков не продал свою часть, едет через Днепр, на ту сторону, и отдает родным или прячет, а часть просто пропивает все в шинках. Те, которые остаются здесь, имеют на территории Сечи свои схроны и прячут туда свои деньги. Все об этом знают, но никто не признается друг другу, только на смертном одре открывают эту тайну своим товарищам. Поэтому и ты в разговорах не касайся этих вопросов. Здесь этого не любят. Да, некоторые меняются своей добычей, если что кому приглянулось.

–А что еще интересного привозят, кроме драгоценностей и оружия? – не удержался я.

–Что еще? Да баб привозят. Правда, редко, но бывает. Тогда сразу казак отправляется отсюда восвояси и переезжает в село и обзаводится хозяйством. Однако случается, что не всем это по плечу. Некоторые возвращаются обратно и с еще большей силой рвутся в бой.

Вводя меня в курс дела, он перекладывал узлы, отодвигал бочонки и сундуки, ища что-то, известное только ему. При этом один из узлов развязался, и из него высыпались какие-то предметы прямо мне под ноги. Я наклонился, чтобы положить все на место. Первым предметом, который я поднял, оказалась серебряная чаша, на которой была изображена скачущая фигура, получеловек, полулошадь, с другой стороны он уже играл на каком-то струнном музыкальном инструменте. Следующим был ковш с танцующими малышами, причем их позы свидетельствовали о том, что они, очевидно, прилично выпили и теперь предавались веселью. К тому же фигуры были изображены так естественно, что вызывали умиление. Кроме этого я поднял с пола две позолоченные чаши с белой эмалью. Видя мое восхищение этими предметами, шафран сказал: