Тайна Вселенской Реликвии. Приключенческий, научно-фантастический роман в двух книгах. Книга первая

– А ну, проедься хоть немного, – попросил Малышев.

Длина комнаты позволяла выполнить его желание. Отрулив аппарат вручную в самый конец помещения, Сапожков взгромоздился на него – в мотоциклетное сиденье, – ухватился за какие-то рычаги, выступавшие снизу, и закрутил велосипедными педалями. Два крыла, расположенные над ним, пришли в колебательное, машущее движение. Конструкция медленно, но уверенно тронулась с места и, проехав метра четыре, чуть ли не уткнувшись в противоположную стенку, остановилась.

– Устроен и работает махокрыл очень даже просто, – начал на ходу свои пояснения Сапожков, водворяя аппарат на прежнее место в центре помещения. – А весь секрет заключается в одной маленькой особенности конструкции крыльев. Аппарат состоит из шестиметровой – в длину – металлической, треугольной в поперечном сечении фермы с основанием внизу и вершиной наверху. Ферма эта сужается к своему концу, на котором установлены горизонтальное и вертикальное оперения с рулями высоты и поворота, как и у обычного самолёта. Спереди ферма опирается на два больших велосипедных колеса, а сзади – на одно, маленькое, от детского велосипеда.

Два несущих крыла – по шесть метров в длину и одному метру в ширину каждое, – установлены над сиденьем пилота, одно за другим, на расстоянии в полметра друг от друга. Каждое из них строго посредине укреплено в подшипниках качения на общей верхней, продольной, несущей трубе и имеет возможность совершать машущие колебательные движения от ножного, педального привода через цепную передачу и через тяги, шарнирно связанные с каждым из четырёх полукрыльев.

Если левая половина переднего крыла опускается вниз, то правая, соответственно, поднимается вверх. В то же самое время, левая половина заднего крыла поднимается вверх, а правая – опускается вниз. Таким образом, крыльям придаются взаимно противоположные колебательные движения, обеспечивающие аппарату машущий режим полёта…

– Это всё понятно, как Божий день, – перебил Остапенко. – Крылья махать будут, мы сами убедились в этом. Но за счёт чего махокрыл движется вперёд?

– А я как раз и подхожу к этому. – Сапожков взялся за заднюю кромку переднего крыла. – Задняя кромка каждого полукрыла – на ширине трёхсот миллиметров по всей его длине, – выполнена из мягкого и, в то же самое время, упругого, эластичного материала. Когда какое-либо полукрыло опускается вниз, то его задняя кромка изгибается вверх. Если оно поднимается вверх, то она изгибается вниз. Но, независимо от того, изгибается ли задняя кромка вверх или вниз, в любом случае она создаёт горизонтальную составляющую силу, направленную в одну и ту же сторону и толкающую махокрыл вперёд.

Митя, для пущей убедительности, ещё раз продемонстрировал машущие движения крыльями, попросив друзей попридержать аппарат в средней его части. И действительно, задние кромки крыльев изгибались то вверх, то вниз, обдувая друзей упругими, прохладными струями воздуха.

– Когда, при разбеге, махокрыл достигает скорости около двадцати километров в час, – Митя освободил пилотское место и вновь подошёл к своим слушателям, – то можно отрываться от земли и набирать высоту. Подъёмная сила обеспечивается обычным аэродинамическим профилем жёсткой части крыла.

Друзья молча слушали Сапожкова, с каким-то благоговением поглядывая на своего товарища, великого изобретателя-самоучку, о котором когда-нибудь услышит и заговорит весь мир. В головах от всего увиденного и услышанного царил полнейший сумбур и невероятная сумятица. Но Митька настойчиво, методично «добивал свою добычу».

– Ну, и последнее, что хотелось бы вам показать, так это персональный, ракетный летательный аппарат, – сходу ошарашил Сапожков своих благодарных слушателей.

Он подвёл их к какому-то уж очень низкому кожаному креслу с общим упором для ног. Оно было установлено в самом дальнем углу комнаты. От середины подлокотников вверх шли две трубы. Наверху они были жёстко соединены между собой третьей, поперечно-горизонтальной трубой с гораздо большим диаметром, раза в три-четыре. Оба конца этой трубы заканчивались раструбами, от которых шли какие-то тяги к двум рычагам кресла, установленным впереди сиденья.

– Садимся в кресло, – выдал Сапожков. – Видите? Сел! – Слова свои он старался сопровождать наглядными действиями, решив, по-видимому, что подобное сочетание не особо-то утомит друзей. – Ставлю ноги на упор, облокачиваюсь на спинку, берусь за оба рычага управления и на левом нажимаю кнопку зажигания.

Друзья в напряжении чего-то ждали, полагая, что Сапожков вот-вот воспарит в подпотолочную высь.

– Воспламеняется твердотопливный заряд в камере сгорания – она надо мной, – он похлопал над своей головой ладонью по корпусу поперечно-горизонтальной трубы большого диаметра. – Из сопел, на противоположных концах трубы, с треском выбиваются заглушки и с гудением вырывается пламя реактивных струй. – Тут Митька заметил, как ребята невольно втянули головы в плечи.

– Да вы не бойтесь! – засмеялся он. – Просто представьте себе всё это мысленно, в своём воображении. В камере сгорания нет твёрдотопливной, пороховой шашки, не изобрёл ещё. Направление сил реактивных струй сопел – взаимно противоположное, в горизонтальной плоскости. Результирующая сила равна нулю, аппарат стоит на месте. Но вот этими рычагами начинаем изменять взаимное положение сопел, которые подвижно, шарнирно, соединены с корпусом камеры сгорания. Видите?, они пошли у меня вниз. Начинаем поднима-а-аться, поднима-а-аться… – Комментируя свои действия, Митька смешно растягивал свои слова и энергично ёрзал на одном месте. – А теперь нам надо лететь вперёд, для чего отжимаем от себя рычаги и сопла начинают слегка отклоняться назад. Набор высоты и скорости, торможение и посадка, и прочее, так же осуществляются с помощью изменения положения обеих сопел.

– А когда ты хочешь всё это испытывать? – поинтересовался Кузя, жестом руки обводя помещение.

– Когда времени свободного будет побольше. Летом, наверное.

– А как же ты вытащишь из мастерской свой махокрыл? – Остапенко вскинул на Сапожкова густые, чёрные брови.

– Очень просто, по частям, а на месте соберу: он у меня сборно-разборный. А вот с ним, – Митька указал в сторону реактивного аппарата, – придётся повременить. Ну, во-первых, надо создать такой твердотопливный заряд, чтобы он при небольших своих размерах, горел хотя бы минут пять с максимальным выделением энергии. Во-вторых, ещё не решён вопрос управления горением заряда. А то ведь как получается? Полетал одну минуту, приземлился, встал, говоришь с кем-нибудь, а двигатель знай себе работает до полного выгорания топлива. Неэкономично!

– Да-а-а, – в задумчивости протянул Малышев, – неэкономично… И откуда только ты такой взялся, Сапожков, ума не приложу. Нет, ты, всё-таки, гений технического прогресса, и не спорь!

Митька расплылся в добродушной улыбке: ему было очень лестно и весело на душе оттого, что он смог подарить своим друзьям столько необычных минут, а главное – не ударил лицом в грязь.

– Знаете что? – Сапожков задумчиво переминался с ноги на ногу. – Вы тут побудьте уж без меня немного, а я отлучусь на пару минут. Хорошо?

– Давай, давай, поторапливайся, друг мой, – пошутил Малышев, мысленно проиграв свою версию Митькиной просьбы, – а не то опоздаешь.

Сапожков быстро вышел, хлопнув где-то в отдалении раза два дверьми, и всё стихло. Ребята молча слонялись по освещённому помещению, трогали и ощупывали различные части конструкций аппаратов, то нагибаясь, то привставая на цыпочки, заглядывали в их труднодоступные места.

Посидев поочерёдно в кресле реактивного летательного аппарата, подвигав рычагами управления и убедившись в справедливости Митькиных слов, они перешли к махокрылу. Усевшись на его сиденье, Малышев стал манипулировать рукоятками привода рулей высоты, крена и разворота. Их плоскости повиновались ему без больших на то усилий. Кузя закрутил педалями ножного привода машущих крыльев. На Остапенко повеяло прерывистыми, упругими струями воздуха. Махокрыл тронулся с места. Но Саня тут же остановил его движение, ухватившись за Кузино плечо.

– Хватит, хватит, раскатался, – сделал он внушение не в меру распоясавшемуся испытателю, – хорошего понемногу. Дай и мне попробовать.

Они поменялись ролями: теперь Саня двигал рычагами и крутил педали, а Кузя придерживал махокрыл на месте.

– Здорово всё-таки! – доверительно произнёс Саня. – Представляешь? Летишь высоко-высоко, крутишь себе педалями, легко и свободно, как на обычном велосипеде. Вокруг тебя – тишина-а-а. Небо синее, солнышко, птицы разные там с тобой наперегонки соревнуются. Внизу – дома и люди такие маленькие-маленькие…

– … и весь наш класс, – не дал договорить Кузя, – пребывая во чистом поле, из-под руки любуется машущим полётом отважного воздухоплавателя Александра Остапенко. Торжественные звуки оркестра, ликующие возгласы, девчонки визжат от восторга и удивления, бросают в воздух чепчики, а ребята от радости, с чувством мужского достоинства, энергично жмут друг другу руки, тайком утирая невольно скатившуюся скупую мужскую слезу удовлетворения…

– Слушай, я же серьёзно! – прервал Саня.

– И я тоже – серьёзно, – вторил ему Малышев. – Пора и честь знать, производи посадку и…

Не успел Кузя докончить фразы, как дверь вдруг с шумом распахнулась и на пороге выросла странная фигура, от вида которой друзья невольно вздрогнули и почувствовали, как по всему телу поползли мурашки. Перед их обескураженными взорами предстал громила, в прямом смысле этого слова, со смуглым, немытым, иссечённым жуткими шрамами лицом, заросшим густой, непролазной щетиной. Волосы его, цвета смолы, были ужасно растрёпаны и торчали во все стороны космами. Из-под распахнутого овчинного полушубка виднелась расписная косоворотка, навыпуск, до половины закрывавшая ватные штаны, заправленные а кирзовые сапоги. Рука его сжимала рукоятку длинного хлыста.

– Бандит! – промелькнуло лихорадочно в сознании каждого из присутствующих.

– Вы как сюда попали? – прохрипел амбал надтреснутым, пропитым голосом, сверля лица друзей иступлённым, больным взором горящих глаз. – Ну! Отвечать, когда спрашивают! – рявкнул он.

– Да мы, дяденька, к Мите, – робко вымолвил Малышев. – Это его мастерская…

– Какому Мите? Этому сукиному сыну, прохвосту? – вытаращил глаза страшный незнакомец. – Я здесь день и ночь тружусь, творю, а он плоды чужой деятельности вздумал себе присваивать? – гнев этого человека был неподделен и страшен. – Ну хорошо, я ещё с ним разберусь! А вы живо выметайтесь и улепётывайте отсюда подобру-поздорову, пока целы. Чтобы духу вашего здесь больше не было. Митина мастерска-а-ая, – передразнил он.

Ошарашенные, плохо что соображающие ребята стояли в нерешительности, не в состоянии сдвинуться с места.

– Неужели Митька обманул?! – невольно пронеслось в Санином сознании. – Неужели он привёл нас в чужую мастерскую? Зачем? – Тут ему вспомнились слова Митиной мамы о том, что сын её не прочь и приврать иной раз. Но всё, что сейчас произошло, противоречило законам дружбы и не укладывалось ни в какие рамки этого понятия. Все прелести так хорошо проведённого дня сразу как-то поблекли и потеряли свою привлекательность.

– Кому говорят? – прохрипел детина. – Умыливайте отседова, да поскорей, не то.., – он поднял хлыст и потряс им в воздухе.

Растерянные и вконец расстроенные ребята, понуро опустив головы, направились к выходу, подгоняемые угрозами и ругательствами.

– Да одёжку-то свою не забудьте прихватить, – промычал дядька, указывая кулаком левой руки в сторону вешалки.

Мельком узрев этот жест, Саня вдруг остолбенел от неожиданности, не в силах ещё поверить промелькнувшей молнией в его сознании догадке: в указующем кулаке этого варвара был зажат большой палец. Взяв себя в руки и решив проверить правильность своего предположения, Остапенко опустился по лестнице назад и, вместо того, чтобы проследовать к вешалке, со строптивым видом уселся на последнюю ступеньку.

– Никуда мы не уйдём отсюда, дя-я-ядя!

– Что-о-о? – бешено возопил тот, надвигаясь на непокорного всем грузным туловищем и зловеще заслоняя собой свет. – Да я тебя…

– А может я всё-таки ошибся? – отрешённо, с горечью в душе, подумалось Сане. – Тогда всё – ла финита! – Однако, не показав вида и набравшись храбрости, он произнёс: – А ничего!.. Что слышал! Брось дурачиться, Митька…

– Эх ты! – округлились глаза незнакомца. – А как ты догадался?

– Военная тайна! – обиженным голосом пробурчал Остапенко, сидя на ступеньке.

– Ну надо же так пролететь! Не получилось! – Отбросив с досады хлыст в сторону, Сапожков сорвался с места, метнулся к спортивной «колбасе» и, высоко подпрыгнув, нанёс ей молниеносный, всесокрушающий удар. – И-и-йя!..

Раздался резкий, словно выстрел, хлопок, а за ним – треск. Послышался звук рвущейся материи. Нижняя часть «колбасы», отсоединившись от верхней, повисла и заболталась на жиденькой матерчатой перемычке. Из верхней её части на спортивный мат гулко плюхнулась куча песка. Не выдержав перегрузки, перемычка лопнула и туда же последовала нижняя половина «колбасы». Никто, даже Сапожков, не ожидал удара такой силы.