Тайна Вселенской Реликвии. Приключенческий, научно-фантастический роман в двух книгах. Книга первая

– Скоро произвожу посадку, – сообщил Сапожков, не глядя в сторону друзей и работая ручками настройки передатчика. – Всех прошу отойти подальше за обочину.

Мелькнув мерцающими огнями раскалённых газовых струй реактивного сопла, «Альбатрос» вышел на завершающий восьмой круг. Было видно, как он, находясь на полпути кольцевой траектории, строго подчиняясь радиокомандам, пошёл на снижение. Посадка – заключительный, самый сложный и ответственный элемент полёта. Качество его выполнения зависит только лишь исключительно от мастерства оператора. В трёхстах метрах «Альбатрос» снизился до высоты бреющего полёта и через несколько секунд с отключённым двигателем бесшумно и плавно коснулся поверхности грунтовой просёлочной дороги и, не сделав при этом почти что ни одного подскока – «козла», кротко и покорно остановился в пятидесяти метрах от командно-наблюдательного пункта. Ответственность момента, правильно осознанная Сапожковым, осталась позади.

Душа друзей ликовала, торжествуя победу. Все бросились к «Альбатросу». Даже дед Семён, и тот поспешно поковылял за ребятами, не поспевая, правда, за ними.

Окружив серебристую птицу, каждый жаждал дотронуться до её корпуса. Совсем ещё тёплая, недавно трепетная и стремительная в воздухе, на земле она нежилась в лёгких прикосновениях и поглаживаниях её создателей и почитателей. Лица друзей, преобразившиеся удлинёнными до ушей ртами, сияли блеском горящих глаз.

– А здорово всё-таки получилось, – промолвил восторженный Малышев.

– А работа, Кузя, – более сдержанно добавил Остапенко, – Митькина работа: ювелирная! Не глаз – ватерпас. Да-а, ты всё-таки, Митька, у нас того – гений!

А тот стоял, скромно потупив свой взгляд, и улыбался простодушной, детской улыбкой.

– Да что там – Сапожков! Если бы не вы, «Альбатрос» ой как не скоро бы ещё взлетел, – ответил он, отдавая должное помощи и поддержке своих друзей. – А может быть и никогда не взлетел бы.

– Забавна, оказыватся, штуковина-то, – в задумчивости молвил дед Семён, делая обход вокруг модели и одобрительно покачивая головой. – Потешили старика-то на исходе жизненных лет, потешили. Только вот в толк никак не могу взять: а прохпеллер-то куды подевался? Потерялся небось?

– А ему не нужен пропеллер, дедушка, он реактивный, – пояснил Сапожков.

– Реахтивный говоришь? – переспросил дед с озадаченным видом, кряхтя почёсывая затылок. – Это што? Значит огонь его сзади толкает? Так надо понимать?

– Не огонь, реактивная сила движет им.

– Си-и-ила?.. Понятно! – деловито вымолвил дед. – Ну, что ж, молодцы-удальцы! Я так понимаю: что смолоду приобретёшь, того до старости не растрясёшь!.. Ну да ладно, успехов вам, значится, всяческих, а мне поспешать надобно, не-то самый покос прозеваю. На обратном пути, как уговор держали, подберу вас, а вы уж тут порезвитесь часика два…

Последующие дни были заполнены и насыщены доводкой и испытанием различных типов конструкций моделей, ещё не успевших пройти проверки на жизне- и дееспособность. Ребята с утра до вечера пропадали то в Митькиной мастерской, то в поле, то на речке. Родители начали уже проявлять некоторую обеспокоенность за их здоровье, связанную с чрезмерно бурной деятельностью, почти каждый день снабжая своих чад наставлениями и увесистыми авоськами с провизией, так, на всякий случай.

Июль месяц выдался жарким и знойным. Вот уже как вторую неделю погода стояла безоблачная и безветренная. Полный штиль окутал Крутогорск и его предместья. Используя благоприятные погодные условия, друзья, согласно предварительно составленного ими графика, проводили одно за другим испытания творений Сапожкова с сознанием, что и их посильная, скромная лепта внесена в талантливые разработки своего друга. Радиоаппаратура управления, построенная их руками, ещё ни разу не дала сбоя, а приёмник отлично вписывался и крепился в любую из Митькиных конструкций. Они прыгали-скакали, кувыркались-вертелись-крутились, летали-парили, ползали-скользили, плавали-ныряли, и Бог знает, что ещё делали. Но особенно впечатляющими были испытания, а затем уж и «общественный смотр» дископлана и глиссера под названием «Блин».

3. Встреча на набережной.

Неописуемо живописен летний Крутогорск в вечернюю пору. А в этот тихий, безоблачный вечер нестерпимо знойного дня городская набережная будто впитала в себя, казалось, значительную часть населения, пытавшуюся на исходе дня окунуться в воздушную чашу свежести дыхания речной воды и стряхнуть с себя следы усталости от повседневных забот.

Набережная была красива: вымощенная массивными железобетонными плитами, украшенная множеством скамеек «под старину», прямоугольных цветочных клумб и фонтанов, она тянулась вдоль реки почти что на всю длину черты города. Ограниченная со стороны реки Неженки тяжеловесными, гранитными парапетами, соединёнными между собой чугунными ограждениями с мудрёными переплетениями витиеватых узоров, набережная с одного своего конца, вниз по течению реки, резко оканчивалась лесом, а с другого – городским пляжем, неподалеку от которого расположился речной вокзал, с причалом и плавучим рестораном, названным почему-то «Розой ветров». Позади, вдоль набережной, тянулся ряд ларьков, павильонов и беседок для отдыхающих, где собирались, в основном, любители игры в шашки и шахматы, а по средам, субботам и воскресеньям в одной из них играл любительский духовой оркестр, состоявший в основном из пенсионеров. В центральную часть набережной врезался городской спуск – Демидовский бульвар, – заканчивавшийся транспортно-пешеходным мостом через Неженку. А над самой набережной раскинулось украшение города – старинный, роскошный и великолепный Стручковский парк с различными развлекательными аттракционами и летним цирком «шапито».

Сегодня была среда, и оркестр играл старинный вальс «Амурские волны». На скамейках расположились преимущественно люди преклонного возраста, наслаждаясь видом на Неженку, речной прохладой и звуками музыки. Пространство набережной было заполнено шумными, неугомонными стайками молодёжи – студентов и учащихся, мамами и папами со своими щебечущими детишками. Одни непринуждённо прохаживались взад-вперёд вдоль набережной; другие, сбившись в кучки, обсуждали и решали свои жизненные проблемы; кто-то умостился на парапете, кто-то стоял, облокотившись на чугунную изгородь. Во всём чувствовались покой и обстоятельность, свидетельствовавшие о всеобщем благополучии в размеренной жизни местного населения.

Обходя живые препятствия и безотчётно постукивая ладонью по перилам ограды, вдоль набережной не спеша шагал Кузьма Малышев. Время от времени он нетерпеливо поглядывал куда-то в сторону реки, где она брала крутой поворот вправо.

– Эй, малыш! – донеслось откуда-то до Кузиного слуха, словно из-за ватной завесы. – Привет местным обывателям!

Кузя, словно очнувшись от забытья, посмотрел в сторону, откуда доносились приветствия. Развалившись в небрежной, независимой позе барина, посреди длинной, широкой скамейки раскинулся Пашка-Дантист в окружении двух своих приятелей и лениво полузгивал семечки, устилая всё пространство вокруг себя подсолнечной шелухой. Малышев в нерешительности остановился.

– Присоединяйся! – пригласил Пашка дружелюбно. – Не побрезгуй нашим обществом.

– Ну надо же как не вовремя, – с досадой подумалось Кузе. Но отказываться было неловко.

Он подошёл к компании, но здороваться не стал.

– Угощайся! – Пашка протянул бумажный кулёк с жареными семечками.

– Спасибо, не хочется, в горле за последнее время что-то першит.

– Ну, тогда присаживайся. Как-никак – свои! – подобострастно предложил Пашка, и тростью, с которой он теперь не расставался с памятной всем поры, слегка осадил распластавшегося по левую сторону от своего шефа Мишку-Клаксона, и добавил в его сторону: – А-ну, подвинься! Место надо уступать гостям, плебей!

– Давненько не виделись, – вновь обратился он к Малышеву, когда тот опустился рядом с ним на скамейку. – А я вот теперь с третьей ногой шмаляю, – указал он глазами на трость. – Да хрен с ним: что было, то быльём поросло. Кто старое помянет, тому глаз вон! Мы же с тобой интеллигентные, порядочные люди. Правильно я говорю?

– Без всяких сомнений. Порядочным человеком родиться никогда не поздно, – двусмысленно ответил Малышев.

Пашке, покорно проглотившему пилюлю, пришлось закусить удила и улыбнуться. Только улыбка эта была улыбкой человека, шагающего по раскалённым углям

– Променаж, значит, совершаем, так сказать – вечерний моцион? – осведомился он, скрывая раздражение. – Чем заниматься изволим? Какова «политика» на сегодня?

– Политика? – немного поразмыслив, переспросил Кузя. – Да что политика! Политика, Паша, производное нашей культуры! – Он многозначительно обвёл взглядом обширное покрывало из шелухи, устилавшее землю вокруг скамейки.

– Да-а, пальца тебе в рот не клади-и-и! – Пашка, будучи неглупым, проницательным парнем, сразу же оценил взгляд и намёк своего оппонента. – Клаксон!.. А ну-ка быстренько метёлку в руки, и чтоб как зеркало блестело…

– А почему это – я? – попытался было воспротивиться тот – Ты же и насорил…

– Ну! Кому говорю? – не дав тому договорить, тихо, с угрозой в голосе рявкнул Пашка, хватаясь за трость.

Мишку, как ветром сдуло со скамейки и унесло в сторону одного из павильонов, откуда он приволокся с какой-то общипанной метлой и ржавым, металлическим совком для мусора. Молча управившись с работой, он, недовольно пыхтя, уселся рядом с Кузей.

– А ты что всё молчишь, Интеллигент? – улыбаясь, по свойски поддал Пашка локтём под рёбра правого соседа. – Сказать нечего?

– Уж больно хитрый твой новый знакомый, – с ревнивой ноткой в голосе ответил тот, глянув в Кузину сторону с затаённой завистью и злобой.

– А что так?

– А то, что заставляет он тебя расстилаться перед собой ковриком.

Такой грубой выходки со стороны своего младшего компаньона Пашка ну никак не ожидал и поэтому от удивления даже разинул рот, однако сдержался.

– Где только тебя такому учили, Жорик? Ты – грубиян! У тебя крыша, видать, поехала… К чему такая невоспитанность? – Рот Пашки был растянут в улыбке удава. – Если уж кто хитрый, так это не он, а ты. А хитрый – это ещё не значит, что умный: и дурак дремучий может быть хитрым. А вот Малыш – умный, не чета тебе…

Кузе уже начинали надоедать словесные перепалки своих невольных собеседников. Он понимал: или в их стане очередной, временный разлад, или же Пашка просто решил поиграть в демократию. Но зачем, спрашивается? Делать им что ли нечего?

– Закурим, приятель? – Пашка вытянул из кармана брюк помятую пачку «Примы» и протянул Кузе.

– Он же такие не курит, шеф, – с ухмылкой поспешил напомнить Мишка. – Ему ведь «Ма-а-арльборо» подавай. Ты что, не помнишь? Он ещё в тот раз сообщил…

– Ну вот и сходи, купи в таком разе, – повелительно произнёс Пашка, небрежным движением руки вытаскивая из бокового кармана рубашки помятую пятидесятирублёвую купюру, и добавил, узрев как сморщился тот: – Нечего складываться гармошкой-то, сам напросился: язык мой – палач мой. Да прихвати с собой что-нибудь эдакое бодряще-веселящее, а то что-то уж больно скучно тут с вами. Ну, двигай.

– За что он его так? – невольно подумалось Кузе, и ему стало как-то жалко Мишку.

Тот в скором времени вернулся, довольный, с бутылкой в руках, завёрнутой в газету, и с пачкой «Марльборо».

– Подпольные, наверное, – прикурив от Пашкиной зажигалки и закашлявшись с непривычки, выдавил из себя Малышев. – Крепкие уж больно что-то.