Тайна Вселенской Реликвии. Приключенческий, научно-фантастический роман в двух книгах. Книга первая

– Да пошла ты знаешь куда?! – зло бросил тот в её сторону.

Резко развернувшись на тоненьких каблучках, она быстро удалилась.

– И в их отношениях наступила осень, – с нескрываемым удовлетворением прокомментировал Интеллигент.

– Копай глубже: у них психологическая несовместимость, – философски заметил Пашка и продекламировал: «Жизнь – одни лишь сплошные маневры: перебежки, засады, броски…». Произведение – моё, – добавил он, – дарю, бесплатно.

Несмотря на всю порочность своей натуры, Пашка был умным, начитанным парнем. Он читал всё подряд, что попадалось под руки, с каким-то упоением черпая все житейские сведения в основном из книг. Он стоял на целый ряд ступенек выше своих собутыльников как в умственном, так и в духовном отношениях и, чувствуя это, презирал в душе их и им подобных за тупость и невежество. Просто ему в жизни не повезло. Горькие пьяницы – отец и мать, умерли, когда Пашке не исполнилось ещё и десяти лет. Вечные неурядицы и домашние разборки легли тяжким грузом на неокрепшую психику ребёнка, превратив его в озлобленного на весь мир зверька. Таким он и остался по сей день. Но подобных СОМам, он уважал, чувствуя в них достойных соперников.

Гришка присел рядом с Интеллигентом и закурил. Некоторое время компания безмолвствовала, разглядывая окружающую публику.

– Ну, а как насчёт рекорда Гиннесса? – вспомнив о чём-то своём, обратился Пашка к вновь прибывшему.

– Да никак! Можешь считать, что я проиграл.

Малышев насторожился: Шишкин и Гиннесс – это было что-то несозвучно-несовместимое и звучало явным диссонансом.

– Слышь, Малыш? – обратился к нему Пашка. – У твоего Каливаша фантазии – кот наплакал.

– Почему – у моего?

– Ну, как-никак вместе учитесь…

– А в чём дело-то?

– Да вот, как-то недавно, отважился он поспорить со мной, что до конца года попадёт в эту самую книгу, уж больно прославиться хочет. А как сделать это, сообразить не может. Вроде бы и женилка уже подросла, да и сам собой видный, солидный, а все свои мысли по дороге в сортир подрастерял, – явно издевался Пашка. – Ну а ты, Гриня, коли считаешь, что проиграл, гони должок.

– Нет у меня сейчас бабок, – буркнул себе под нос Шишкин. – Тридцать первого декабря и отдам.

– Ну, как знаешь! Мы не гордые, могём и подождать.

– А на какую сумму спор-то был? – поинтересовался Малышев.

– На тыщу рублей.

– Ого! – Кузя аж присвистнул.

Наблюдательный Интеллигент бережно снял с одной из штанин Гришкиных брюк два прилепившихся к ней репейника.

– Где это ты ошивался со своей шалавой?

– Не твоего ума дело! – огрызнулся Шишкин и тут же добавил: – На лужку, Жорик, на лужку. Устраивает?

– Ну, хватит! – Предваряя назревающий конфликт, Пашка решил поставить точку. – Поехали… Будь здоров, Малыш! Привет родителям! Некогда нам рассиживаться, сам понимаешь – дела.

Малышев с Шишкиным остались сидеть в одиночестве. На Гришку жалко было смотреть. Он молчал понурый и униженный, «стёртый с лица земли», ожидая, по-видимому, когда дружки его скроются с глаз.

– Пойду-ка, пожалуй, и я, – поднимаясь, со вздохом промолвил он. – Счастливо оставаться.

Кузя заметил ещё один репейник на его штанах.

– Послушай, Шишкин! А это всё правда насчёт книги рекордов Гиннесса?

– Сущая правда. Подпили мы как-то раз слегка и меня словно чёрт за язык потянул…

– Слушай: не всё ещё потеряно, можно попытаться кое-что попробовать.

– Всё шутишь.

– Чтоб мне на этом месте провалиться! Мысль одна интересная только что в голову пришла. Хочешь поделюсь?

– Валяй! – неуверенно вымолвил Гришка и недоверчиво покосился на Малышева.

– Тогда слушай…

Минут через десять Кузя остался один.

4. Не дайте пропасть своему таланту!

Не успела ещё скрыться в толпе Гришкина фигура, как набережная пришла в какое-то странное движение. Люди почему-то, сначала как-то медленно, а затем всё быстрее и быстрее, засуетились, устремляясь к ограде и показывая куда-то вниз по течению реки. Кузя вмиг ожил: кому, как не ему было знать в чём дело. Метрах в трёхстах от набережной, из-за речного поворота, показался дископлан. Летел он, что плыл, низко, на уровне человеческого роста от поверхности воды, издавая громкое, осиное жужжание и быстро приближаясь к месту своего назначения, расположенному напротив набережной, посреди реки. Достигнув его, он застыл на месте и тут же вертикально взмыл вверх, зависнув в воздухе напротив озадаченной и изумлённой публики. Всем своим видом – внушительными размерами, плавными обводами, сияющими и переливающимися серебристой краской в лучах вечернего солнца, дископлан был фантастически красив и на все сто процентов походил на «летающую тарелку».

Музыка, доносившаяся из беседки, как-то сама собой разладилась, а затем и вовсе смолкла. Какой-то мальчуган-шалунишка, резвившийся на узкой галечной полоске между рекой и набережной, схватил плоский камень и пульнул в непонятный для него объект, но промазал. Дископлан слегка вздрогнул, воспарив вверх, а, затем, по снижающейся траектории, устремился прямо на своего обидчика.

– Ой!.. Ма-а-ама!.. – испуганно заверещал тот тоненьким голоском, низко присев и закрыв голову ладонями ручонок.

Публика, стоявшая на краю набережной, непосредственно за мальчонкой, ахнула и шарахнулась в разные стороны, полагая, что летающий объект вот-вот врежется в её плотную, стройную цепочку. Но, не долетев до набережной, он резко взял вверх и медленно, будто обозревая собравшихся, воротился на прежнее место.

Первыми от неожиданности оправились музыканты. В попытке снять всеобщее нервное напряжение и вселить в души отдыхающих надежду в благоприятный исход необычного явления, они энергично заиграли быстрый фокстрот – утёсовскую «У самовара я и моя Маша». И тут, к всеобщему изумлению, объект, сначала робко, а затем уже более уверенно, смешно запрыгал на месте в такт музыке, переходя то на мелкие, маятниковые раскачивания, то в частые, небольшие покручивания вокруг своей оси, то в подскоки, то в кувыркания на все триста шестьдесят градусов. Дископлан творил чудеса: он танцевал. Даже Малышев не ожидал подобного. Да – а, Сапожков был мастер-виртуоз в своём деле: он был чертовски талантлив.

Музыканты, приняв игру «пришельца», сменили фокстрот на вальс-бостон из кинофильма «Мост Ватерлоо». Зрелище было впечатляющим. Набережная утонула в людском безголосьи с разинутыми от удивления ртами, нарушаемом лишь звуком работающего двигателя, трамвайными звонками, да гудками автомобилей, сбавивших ход и скопившихся по этой причине на мосту.

С окончанием звучания музыкального произведения набережная взорвалась бурей аплодисментов, смехом и восклицаниями: «Браво! Браво! Повторить!», правда, неясно, кому адресуемыми.

Дископлан опустился посреди реки на уровень глаз наблюдателей и стал раскланиваться, покачиваясь вдоль своей продольной оси. Музыканты аплодировали тоже, стоя. Неожиданно аппарат сорвался с места и, пролетев с большой скоростью под мостом, описал вокруг него «мёртвую петлю», потом ещё полпетли и, сделав «полубочку», направился прямым, равномерно снижающимся курсом в ту сторону, откуда и появился. Оркестр, хоть и с некоторым запозданием, заиграл тушь. Через полминуты дископлан исчез за речным поворотом.

Набережная ожила и зашумела. Зрители обменивались впечатлениями от невиданного доселе представления и терялись в догадках. Кто-то шутил и смеялся, кто-то спорил и кому-то что-то доказывал, а кто-то просто, в недоумении пожимая плечами, резюмировал: «Это чёрт-т-ти знает что!» Вот какой-то средних лет мужчина подозвал к себе сорванца, пульнувшего камнем в дископлан, и, поймав его за руку, отвесил звучный подзатыльник.

– Ты что же это, Яшка-поганец, родителей-то срамишь, а? Я тебя спрашиваю!.. Чуть такую диковину не загубил! У-у-у, – и он сделал вид, что ещё раз собирается повторить акт возмездия. Но Яшка испуганно увернулся и тут же заныл.

Прибрежная кромка набережной, разметав во все стороны большую часть невольных свидетелей необычного представления, приняла свой прежний, обыденный вид. Размеренная жизнь отдыхающих постепенно стала входить в своё русло и, спустя какое-то время, всё пошло своим чередом.

И когда, казалось, что всё уже позади и «приятный инцидент» исчерпан, со стороны речного поворота вдруг вновь послышалось знакомое всем жужжание, к которому примешивался какой-то странный, тарахтяще-свистящий звук. Набережная вмиг опустела, прижав к своей кромке плотную, живую цепочку отдыхающих.

Посреди водной глади Неженки, оставляя за собой еле заметную, прозрачную завесу брызг, мчалась знакомая Кузе модель глиссера. «Блин» легко и стремительно приближался к предназначенному для него месту, делая невысокие, но длинные прыжки, описывая синусоиду. Глядя на лица столпившихся, можно было с определённой долей уверенности констатировать тот факт, что заключительная сцена из Гоголевского «Ревизора» повторилась вновь. Достигнув предписанных ему координат, «Блин» резко затормозил и остановился посреди реки, напротив зрителей, делая реверансы и отвешивая поклоны покачиванием взад-вперёд.

Своими очертаниями «Блин» чем-то напоминал «Дископлан»: те же размеры, те же формы и обводы. Только над плексигласовым кожухом кабины пилота расположился сигарообразный корпус прямоточно-пульсирующего реактивного двигателя, установленного на верхней кромке низкого, длинного киля со стабилизаторами. Слегка покачиваясь и создавая вокруг себя мелкую водную зыбь, он будто приветствовал глазеющую на него публику. Камней в его сторону никто уже не бросал. Такой же удивительно необычный, как и его предшественник, «Блин» резко выделялся на зеленовато-голубом фоне водной поверхности своей белоснежной окраской.

Свист и пульсации прекратились, и было слышно лишь равномерное жужжание двигателя внутреннего сгорания. Сапожков считал эту конструкцию не особо-то удачной по той причине, что в ней, помимо реактивного двигателя, дополнительно использовался и двигатель внутреннего сгорания, приводивший верхнюю и нижнюю половины диска во взаимно противоположное вращательное движение. Это было необходимо для создания гироскопического момента, обеспечивающего устойчивость конструкции во время её движения. «Блин» получился более сложным в устройстве и управлении, и тяжеловеснее, чем предполагал конструктор. В будущем он решил эти недостатки устранить.