Ядро и Окрестность

Для двух-трех полных мешков погреба-ямы вполне хватало, а больше они вчетвером за зиму не съедали. Не учел только одного – тепла, проникавшего внутрь через половицы и толкавшего в рост глазки. К весне белые и толстые, как черви, ростки достали пол. Он смотрел на них с жалостью и отвращением. С жалостью понимая, какая сила жизни рвется к свету из его ямы, и с брезгливостью к этим бледным и противным созданиям тьмы.

Теперь он не сомневался, что его запасы найдут защиту у самой земли. Над погребом стояла бытовка. Мороз до него не дотянется. Ради большей уверенности камеру выстлал сплошь толстой доской, пол насыпал из песка. Вот только сумеет ли его бытовка стать надежным сторожем. Навесные замки лихой народ брал ножовкой, петли крушил ломом. Внутренние замки нуждались в сварной раме и дверях, накрытых самое малое трехмиллиметровым железом. Ни о чем таком впрямую он пока не думал. Довлеет дневи злоба его, хотя будь настоящим слесарем, давно бы сработал неприступный запор.

Он подошел к огурцам. Они росли со сказочной быстротой. Собрали ягоду – придут и за ними, подумалось ему неожиданно. Такое обилие все равно не съесть. Кое-что жена закатает на зиму. Вспомнил, что необходимой стеклянной посуды у них две или три штуки – никогда соленьями и маринадом не занимались. Лучше всего продать, как те же семечки, и не откладывая на завтра.

Скорым шагом сделал еще одну ходку вперед-назад за рюкзаком. Небо слегка поднялось, отделившись от суши. Первозданный хаос был всем и ничем, надо было расслоиться, чтобы стать всем. Мысль пришла и погасла. Ее вытеснили гирлянды огурцов. Рюкзак, побывавший во многих передрягах, не имел сносу. Одна рука держала, другой укладывал. Ощутив тяжесть, утвердил его на меже и с разных концов сносил грудами. Набитый до отказа мешок потянул далеко за тридцать кило. Лямки врезались в плечи. Он согнулся в ходьбе, чтобы уравновесить горб.

Утром оба стояли у метро. От платформы отказались – поезда ходили с большими перерывами. Договорились так: жена станет поодаль от дверей с пластиковым пакетом и ручными пружинными весами, он будет сторожить вход, опустив мешок рядом. Выйдет патруль, Максим даст ей знать. Она спрячет весы в пакет, медленно направляясь к нему. Мент, покрутившись на месте, уйдет в вестибюль, они с женой тут же снова разойдутся.

Все шло, как придумали. Распродав свой пакет, она набирала новую порцию из рюкзака, возвращаясь на место. В первый раз сержант, выйдя на улицу, не обратил на него внимания. Стоит и стоит, мало ли кого и зачем ждет. Его глаза равнодушно скользнули по Максиму. Тот отрешенно смотрел в сторону, зная, что встречный взгляд высекает искры, подобно кресалу о кремень. Снова выйдя из дверей и обнаружив Максима, он не стал играть в безразличие.

– Приезжий?

– Москвич. С чего вы взяли? Жену вот жду. Задержалась.

– Паспорт с собой?

– Не ношу. Случись оплошка, хлопот не оберешься.

– Каких хлопот?

– По восстановлению утраченного документа.

– Понятно.

Сержант вглядывался, запоминая, и снова скрылся в вестибюле. Максим счел за благо убраться отсюда подальше, хотя место ему понравилось. Люди тянулись редкой цепочкой, в основном пожилые женщины. Брали не торгуясь. Огурцы издавали даже не запах, а настоящий аромат, стоило лишь поднести к лицу.

– Давай-ка отъедем остановку. Здесь мы примелькались.

– Говорила же, лучше на рынок.

– А платить за товар?

– Зато спокойней.

– Ничего, осталась половина.

Он прикинул вес на руке, вдел лямки – мешок заметно просел. С рынком он не захотел связываться, боясь потеряться в его толчее иголкой в стоге сена.

Через полчаса все повторилось на той же линии в сторону от центра. Район был спальный, пролетарский. Он предложил устроиться на автобусной остановке, отгороженной стеклом. Сам на всякий случай взял чуть в сторону, упреждая людей в форме, а жена, сидя, держала полную миску с огурцами на коленях. Он прислушивался к говору за спиной. Торговля шла бойко.

– Дачные?

– Не успеваю снимать, лето нынче сами видите какое. Дай, думаю, отнесу.

– И мне тоже. У вас почем?

– Как везде – полтинник.

Возвращались с пустым рюкзаком. Только сейчас туго скрученное напряжение отпустило.

– Сколько? – спросил он.

– Не знаю, около двадцати. – Она открыла свою сумку, заваленную монетным никелем. – Дома посчитаем.

– Мы не прямо домой.

– Куда еще?

– В ткани.

– Зачем?

– Нам нужен отдел постельного белья. И не ситец, а настоящий белорусский лен, прочности неизносимой.

Обмен

Ученые пришли к выводу, что в основании Земли лежит ядро, и, может быть, не одно. Уже не набор элементов, но свинец, железо и никель, сложенные то ли по порядку, то ли в смеси друг с другом.

Раньше Максим представлял себе ядро Земли в виде мертвенно-угрюмого массива. Теперь понимал, что был неправ. Думал, будто ядро служит балластом, удерживающим Землю на волнах пространства. По такому же точно принципу нагружен обычный корабль. Самый тяжелый груз идет вниз. Он отвечает за остойчивость – пусть паруса ловят космический ветер, им не раскачать планету.

Однако ядро не только балласт, у него есть вторая, более тонкая функция. Пропорция между тяжелым и легким имеет отношение ко всему корпусу Земли. Раз корпус движется, то обязан быть сбалансированным во всех своих частях. Задача равновесия решается просто. В трюм корабля гравитация отправляет самые тяжелые элементы.

У Солнца все по-другому. Его дно наполнено наилегчайшими веществами. Более массивные, уже преодолевшие стадию синтеза, поступают наверх. Однако принцип балансировки не нарушается, опять-таки благодаря гравитации. В центре Солнца развивается огромное давление. Элементы, пусть и очень легкие, с такой силой прижаты друг к другу, что их общий вес в кубическом сантиметре достигает ста и более граммов. Планетарное ядро построено в соответствии с массовым числом самих элементов, их собственным химическим рангом. Пользуясь силой тяжести, они и погрузились в центр, вытолкнув на поверхность то, из чего состоит кора. В звездах, наоборот, не вес элементов, но их упаковка распоряжается верхом и низом. В результате самое легкое ложится на дно, чтобы приступить к эволюции, а на Земле устремляется вверх, желая ее продолжить.

Максим очнулся, пытаясь понять, где находится. Он стоял во дворе здания в Банном переулке. Вся небольшая площадь была тесно заставлена рядами стендов с объявлениями. Здесь Москва вступала в обмен с другими городами – жилье на жилье. Квадратные метры не могли перемещаться в пространстве. Их потому и называли недвижимостью. Но люди обтекали Землю всегда, а в эпоху перемен тем охотнее. Жилой фонд не поступал в продажу, она считалась собственностью государства. Зато возник рынок обмена, на котором стоимость жилья определялась с высокой точностью. Например, Москва ценилась дороже остальных городов. Она притягивала работу и деньги, быстрее ставила на ноги и выводила в люди. Однако перемены вступали в свои права. Москва покачнулась, как трамвай на повороте. Максим не удержался на ногах и вылетел с работы. Теперь перебивался случайным рублем и, наконец, решил привести в движение единственное, что оставалось, – трехкомнатную квартиру. Он выбрал Запад. Побывавшие там люди говорили, что это поверхность Земли. Выбрал тот его кусок, который уже откололся от России в поисках новой судьбы. Западом была Латвия, точнее, ее столица.

Сейчас читал объявления. Риги было намного больше остальных городов. Это настораживало, зато она и щедро платила за себя. Он переходил от стенда к стенду, просматривая все подряд, пока не остановился на очень выгодном предложении: «даю две квартиры вместе с дачей за вашу двух-трехкомнатную». Настоящий подарок. Никаких дополнительных условий не выдвигалось. Он долго стоял, не отпуская от себя воображение будущих жилищных благ, потом переписал адрес с телефоном и направился к почте. На звонок ответил немолодой уже женский голос.

– Меня заинтересовал ваш вариант, – сказал он в трубку. – Есть трехкомнатная. Что вас больше устроит, мой приезд к вам или ваш ко мне в качестве первого шага к обмену?

– Вы бывали в Риге? – услышал он.

– Нет, не приходилось, но наслышан.

– Вот и приезжайте. Лучше один раз увидеть. А мне Москва знакома. На всякий случай хотелось бы уточнить, как далеко это от центра. Только ради Бога, не подумайте, что прячусь за предварительное условие. Согласитесь, чем ближе, тем лучше.

– Пятнадцать минут до метро и двадцать поездом.

– О, это мне подходит. Не откладывайте, жду. Сойдете на вокзале, сразу же позвоните. Всего доброго.

Итак, колесо завертелось. Он уже не мог снять ногу с педали. Рига смотрелась обычным городом, впрочем, немалым для такой крошечной страны. И слегка напоминала Москву своими разбросанными кварталами. Даугава была украшением. Деревья стояли не вдоль улиц, а в парке, полном жасмина. Ни на что не похожим оказался Старый город – осколок Европы. Все остальное немножко пахло благородной нищетой. Горожане общались по-русски. Он обратился к прохожему, как пройти в ближайший универмаг.

– Там ничего нет, вы зря потратите время.

В трамвае смотрел в окно, разглядывая улицы. Людей было немного, он попал в провинцию. Максим вспомнил Иркутск, где спешащая молодежь по утрам, штурмуя вагон, отрывала пуговицы с мясом. Неожиданно сухощавый благообразный старик повернулся лицом к сидящим и громко бросил в глубину салона: «Сфопота». По-русски он говорил плохо, выразить свою мысль целой фразой не мог и, чтобы усилить впечатление, добавил: «Софеты кофно». Ему никто не ответил, но безразличная до сих пор тишина напряглась струной.

Максим ничего не понимал в национальных чувствах. Он принадлежал большому народу, принимая в себя его горе и радости. Горя было очень много. Чего стоила одна война, перебившая население от четверти до трети. Но и до нее искусные портные выворачивали страну наизнанку так умело, что она трещала по швам. Радость стояла невысоко, однако война ушла в глухую тень. Так он думал. Россия, упираясь в континент, напрягала Шар. Где величие, там и сила, которая утверждает мир, а с ним всегда тепло, потому что он – Лето.