Ядро и Окрестность

– Наоборот, больше вместе с Финляндией и царством Польским.

– Вы говорите о территории, я о начинке.

– Но как же без нее в наше время? Здесь нет, например, тракторного завода или экскаваторного, словом, по-настоящему чего-то тяжелого.

– О чем вы, им даже ВЭФ не нужен!

– Чем тогда будут жить – ни своего чая, ни вина, не пахнет лимоном и лавром.

– Рижский бальзам, – усмехнулась она. – Вольются в Европу Близость к ней считается самым главным. Сюда уже приезжают шведы и немцы по старой памяти. Но мне кажется, ничего интересного для них нет.

– Значит, мост между двумя мирами?

– Не знаю, ума не приложу. Мост нужен России, и не один, а много. Если все республики от Прибалтики до Закавказья сбегут, она что же, опять будет наглухо заперта, как до войны? Все стремятся жить своим обычаем.

– Стать изящной и малой формой, – подхватил Максим, – как вот эта девушка на фарфоре.

– Хотите сказать, кто ее будет ужинать, тот и станцует?

– Не знаю, как насчет Украины, очень немалая страна. Но все остальные, кто их пригласит на ужин?

– Европа, – засомневалась Наташа. – Все-таки…

– Что все-таки?

– Возраст.

– Тогда не знаю кто.

– Вы подумайте, – сказала она, прощаясь, – стоит ли переезжать. Если у вас будет время, приходите.

Максим двигался к трамваю. Остановка служила ориентиром. Приятнее всего он чувствовал себя на прогулке, шел, не уставая, сколько угодно. Рельсы вели к центру. Рассматривал местность, не удаляясь от них. Ему хотелось вобрать в себя не только вид, но и тайный запах, которым пахнет душа чужого города. Людей не было, без них невысокие дома смотрели угрюмо. Наконец в палисаднике увидел группу подростков, что-то обсуждали.

– Как пройти в центр? – спросил Максим.

Ребята повернулись к нему и долго смотрели, не говоря ни слова. Он почувствовал себя выходцем с того света.

Про себя он делил народы, как стрелка компаса круг. Между Севером и Югом самая большая разница, она указывает на распределение тепла по Земле. Между Востоком и Западом разница меньше и определена соотношением континентальных и водных масс. Запад примыкает к воде, Восток к суше. Вода моложе, она промежуточный флюид, течет по склонам, повинуясь притяжению, но легко уходит паром вверх при нагревании. Народы не могут не ощущать направление, в котором лежит ось Земли, и, конечно, взвешивают своей судьбой свойство твердого и жидкого, тяжелого и легкого. Взвешивая, выбирают лучшее. Народы Юга живут сердцем, оно впитывает солнце и становится таким же горячим. Север – умом. Запад берет на вооружение океан, добавляя к собственному уму его энергию.

Что такое Балтика? Край, где конец океану, начало суше, обрывается Запад, медленно встает Восток. Земля, по которой он шел, была смесью Севера с Западом. Запаха сердца не чувствовалось. Стояла середина лета без всякого признака жары. Летом, он знал по опыту, сердце стучит громче, легко обнаруживая свое присутствие. Конечно, кожа обгоняет сердце, но оно умеет напомнить о себе словом, улыбкой, взглядом. И если они хороши, запах кожи приятен. Женщины пахнут духами и кремом. Это тоже работа сердца. Так оно общается с людьми. Дети пахнут свежим бельем, которое полощется на веревке ветром. Тут он вспомнил о ребятах, немо и твердо смотревших на него в палисаднике. Запад наставлял их на ум с младых ногтей. Они еще не были враждебны, ведь вражда – это чувство, хотя бесчувственный может быть еще откровеннее, чем сердце без мысли.

В Старом городе он зашел в столовую. Это не был «собачник». Взял рисовую молочную кашу, творог со сметаной и кофе. Из выпечки предпочел марципан. Свет падал в широкие зальные окна, кассирша поторапливала очередь, голос с приятным акцентом звучал по-деловому, не вызывая раздражения. Он встал, зная, что больше не появится здесь, обвел взглядом обстановку, запоминая настроение, навеянное ею. Это было легко по контрасту с тем, что видел в Москве. Там всюду были проходные неказистые едальни для случайного люда и рестораны с их особым шиком. Общепит промежуточного класса отсутствовал, и это в стране, искушенной в отливке среднего человека.

В подземном переходе стояла девушка.

– Как вы думаете, что самое главное в жизни?

На столике рядом с ней лежала Библия в окружении нарядных буклетов.

– Вера в Бога, – ответил он.

– Тогда возьмите вот это. – Она протянула буклет.

Он слегка отпрянул, почувствовав запах табака.

– Вера начинается со встречи с Богом, – сказал он.

– Верно, лицом к лицу. Если Он с нами, мы служим Ему.

– Заповеди?

– Да, не убий, не пожелай чужого.

– Забудь алкоголь и табак, – добавил он.

– Вы курите? – спросила она. – Надо бросать!

– Я – нет.

– И я тоже.

Максим задержал на ней взгляд чуть дольше обычного. Ее лицо продолжало говорить отдельно от чувства неловкости.

Ему показали место, где были построены баррикады. Народ хотел защитить свой город от нашествия иноземцев. Максим не мог понять, из чего все это сделано. Трактор привез готовые бетонные блоки, расставленные не стеной, а в виде лабиринта на очень узком участке. «Better dead than red» – кричала надпись в одном из отсеков – «Лучше мертвый, чем красный». Лет пятьдесят назад здесь еще жил культ немецкого языка и Германии. О своей ненависти к красным никто не заявлял по-английски. Но та страна, обутая в сапог и ботинок, утонула в прошлом. Новая хотела выпростаться из-под тотальности. Зато в моду вошли Североамериканские Штаты, продолжение Великой Британии, а вместе с ними вездесущий английский.

Все было игрушечным и показным. Люди хотели лучшего, и потому его торопили, избавляясь от плохого. Плохое росло в направлении к Востоку, там, где лежал кряж континента. На Дальнем Востоке вдоль основной магистрали оно, наоборот, убывало. После Иркутска железная дорога бежала веселей. Ее манил океан, на который смотрели разные народы, вытягивая голову. Уже на Хабаровск веяло его дыхание. Рядом великий Амур стремил свои воды. Про Владивосток нечего и говорить. Япония звучала в приемниках. Морские суда деловито собирали в город золотую пыльцу со всего окрестного мира. Хорошее текло на Запад, лучшее достигало его кромки опять-таки по зову океана, получившего свое имя от легендарных атлантов.

Москва стояла на первом месте. Но ведь она столица. Кстати, красные, которые хуже мертвых, не все стянули в Москву. После войны крепко отстроились Киев и Минск, да и другие города. Нельзя сказать, что красные любили Россию. Она была их дойной коровой, но если бы и любили, что толку. Время отжимало их в сторону типового, однотонного, среднего, к смеси белого с черным, высокого с низким. Хочешь или нет, делай, как оно велит. Первые красные желали абсолютной власти, поэтому шли вслед за пятиконечной звездой. К среднему они питали неистребимую ненависть, оно означало сжатие к центру и уничтожение в нем как плохого, так и хорошего. Какой же при этом вид получила бы власть? Например, шар. Что им правит? Центр. Но он как раз и испытывает наибольшее давление. Нужно бинарное строение. Есть только вершина, узкая и острая, достающая до звезд. Все остальное минус, уходящий в кромешную тьму. Пусть пребывает там вечно. Никто не собирается подтягивать его хоть на ступень выше, иначе придется оставить звезды. Однако средние напомнили о себе первым красным, потребовав смены хозяйственной политики. Новая была так нужна, что первых красных переселили к мертвым, расчистив место вторым. Те тоже были не сами по себе, они держались за Россию, которую сторожил Запад. Ему, кроме двух оконечных миров, нужен был средний, чтобы связать все в целое. Вторые красные, не желая идти вслед за первыми, стали классово усреднять страну, но уже не через деревню, как в годы НЭПа, а делая ставку на социал-пролетарский город, пригибая деревню. Город, пусть даже только подтянутый к середине, уже не третий мир, а смычка между Западом и Востоком, океаном и сушей. Бывшие имперские окраины отставали в своем развитии от собственно России, они были ее внутренним третьим миром. Поэтому им доставалось больше самой России, чтобы быстрее приблизить к среднему. Странам Балтии добавляли еще и сверх того по условиям географии. Чего не дашь псковичам с новгородцами, страна не бездонный колодец, да и свои потерпят, в том не откажешь им.

Он шел по городу, продолжая размышлять. Вторые красные сделали свое дело, Россия свернулась в замкнутую плотную фигуру. Верх и низ разделяло уже не безграничное пространство, а радиус, где короче, где длиннее по условиям кривизны. Периферия всегда более случайна, чем центр. Он пытался представить себе будущее. Чем крупнее объект, тем проще увидеть его во времени. Отдельного человека увидеть почти невозможно, так быстро он меняется. Недавно Максим встретил однобригадника, семь классов школы, пятнадцать лет тюрьмы. Напиваясь, тот горланил чуть ли не женским голосом «гоп со смыком» или сидел у костра, подкладывая бэушные доски. Максим забыл о нем напрочь, уволившись из стройуправления. Сошлись на остановке. Это был Соловей, только не тот изломанный и конченый зэк, а совсем новый человек.

– Пить больше ни-ни, работаю.

– Кем же? Зашлепываешь бетон?

– Зачем, я сварщик, они нужны, варю газом. Зимой сыро, током бьет – перешел на газосварку.

На нем была шапка из нерпы, лицо очистилось от тюрьмы и запоев, глаза наполнила синева. Это больше всего поражало.

– Да тебе сколько лет?

– Полтинник разменял.

– А переменился отчего? Сам или кто помог?

– К Богу пришел, все Он.

– Ты от себя ничего не приложил?