Ядро и Окрестность

– А что строить? – спрашивал Жудей.

– Какое тебе дело. Главное, двойные с чеками. Отовариваться будешь в «Березке». У тебя как со здоровьем?

– Вот, смотри! – Жудей сгибал локоть. Из-под летнего рукава выкатывал бицепс величиной с голову гантели.

– Вот и добро, заработаешь – купишь.

За Жудеем через дорожку песка для прохода огородничали муж с женой. Оба сошлись на переломе лет. Зоя со взрослым сыном от первого брака и Киря – сам-один. В молодости он и она как два фигурных кирпича, с возрастом – рваные камни. К острому углу нужно точно подобрать изгиб души, чтобы кладка затвердела. Киря любил землю, но запивал. У него была высокая грудь, голова держалась прямо с опорой на нее. Дед, деливший с ним забор, говорил про Кирю: «На работе как на бабе. Она под ним стонет». Когда же тот уходил к мужикам на перекур, Зоя возвращала его криком. Голос каркающей птицей летел по огородам. Люди разгибали спины, приходя в себя. «Чего орет, – ворчал дед. – Человек хочет выпить, так дай ему на бутылку, тебе же отработает». Зоя, низкорослая, но плотная тетка, ездила на Даниловский рынок с большущей бельевой корзиной. Вместо белья высилась зелень. Меньше сотни не привожу, хвастала она. Это сколько же в сезон, считал про себя Максим. Не меньше двух тысяч. Сам он получал сто семьдесят пять грязными. Из них двадцать посылал своей матери и двадцать свекрови. Без этих денег обе старухи, жившие на нищенскую пенсию, запели бы Лазаря.

Дальше вниз к реке спускалась загородка Гриши. Тот ни с кем не общался. У него были вывернутые наружу красные веки, что производило тяжелое впечатление. Гриша добывал на свалке брошенные трубы с кусками проволочной сетки. Участок, обнесенный железом, был неприступен.

– А сам ты как входишь? – спрашивал Максим.

– На то секрет. Но тебе можно. Ты мужик чистый, с энтими не сравнишь. – Он кивал головой в сторону Кири, с которым находился в постоянной вражде.

Гриша подкапывался под землю соседа. Она рушилась, раздвигая пространство. Киря каждый раз приходил в бешенство:

– Роет крот. Скоро грядки повиснут над обрывом. Напихать бы ему этого песка в рот до полной сытости, до отрыжки.

Но Гриша смотрел зверем, наскакивать на него с кулаками Киря не смел.

– Вот моя дверь. – Гриша присел к подошве забора и, повозившись, стал приподнимать неширокий квадрат из сплошной сетки, как крышку люка.

У Максима отвисла челюсть.

– Так и входишь?

– А как жеть, влажу. Зато спокой.

Гриша отвернулся и, прищемив нос двумя пальцами, громко сморкнулся. Брызги полетели водяной пылью.

– У тебя песок, – сказал Максим.

– Наношу коровяк из совхоза.

– А будет урожай?

– Соберу.

– Да ведь ты один – и строить, копать, выращивать.

– Женщина полезна, ты прав. – Он произносил – женщина. – Только тут тоже не просто, как дверь на мой участок. Нужон порядок. Привожу в дом, думаешь, постель. Это всякая сможет. А ты приготовь обед. На кухне вся баба раскрыта до исподнего. Не оплошает с готовкой, станем жить.

– Найдешь, – уверял Максим.

– Приходят, уходят. Не завтра помирать, Бог даст.

Максим помнил, сожительница у Гриши была. Тот держал ее в бытовке, но кто-то из огородников настучал. Может, и Киря. Вслед за тем явился участковый: «Кто такая да где прописана». А она и вовсе беспаспортная. На том закончилась семейная жизнь, и тем злее Гриша вгрызался лопатой в обрыв.

Жена купила усы. Клубнику посадили на самом верху, там, где грядки шли уступами. Максим подпер их досками, воткнув колья по краям и в середине. Огород его стоял открытым. Надо было искать материал для забора. Собирать из железа, как у Гриши? Максим представлял себе долгую и муторную канитель с переноской труб и рытьем ям. Сетка была прозрачной, а хотелось укрытия.

На свалку сбрасывали оконные рамы, старые перила, части стропил и обрешетки. Все это приходилось выдергивать из завалов по штуке, связывать в пачку и тащить волоком. Водяной, увидев его труд, подкатил тачку.

– Не ломай спину, насобираешь, опять сочтемся. Сама везет, – добавил он. – Больше нагрузишь, легче толкать.

Тачка была самоделкой с тележными по высоте, но тонкими колесами. По ободу вместо шины шел жесткий кабель. Ось Водяной подобрал из рифленой арматуры, вставив в малоразмерные подшипники.

С техникой дело пошло веселей. Она и есть мера человека, думал он, сравнивая себя недавнего, тянущего груз за веревку, с возничим колес.

По свалке бродили собиратели. Их руками мусор и хлам сортировался на листовое годное еще железо, дерево для домашних поделок, цветную проволоку, детали телевизоров и приемников. Теперь, петляя среди сложенных куч, он не забывал бросать взгляд на тачку: увести – раз плюнуть.

Переваливаясь на ухабах, подъехала машина. Пополам со строительными отходами вывалила рабочую одежу: стеганые куртки, обувь, каски, инструмент. Подтянулись собиратели, среди них Потаи.

– И ты здеся? Я вот тоже. Шура на огороде в сарайке, пока не нужен, чего ни то приберу. – Потаи смотрел на него детскими глазами, радуясь встрече.

Молодым его зашибла лошадь. С конефермы рассчитали, пенсию по инвалидности начислили крошечную, и потому жил иждивением сестры. Пока работал, животные и люди не давали скучать. Отправили на отдых, душа его застоялась и умыслила задушиться. Шура уверовала в Бога, но ходила не в храм, а к протестантам.

– Дали мне Библию, совсем ветхую. Перекладывала много раз страницы по их местам. Первая моя книга. Хватило ума прочитать, а лишней грамоты и не нужно.

Огородик ее величиной с заплату приткнулся к дому с высоким забором. В углу стоял сарайчик, в котором она откармливала поросенка.

– Придут резать, слово не скажу, как не мной купленный.

– Кто должен прийти? – спрашивал Максим.

– Ночами кто лазит? Ты похож на дилектора. У нас-то как славно, пришел бы посмотреть. Хор и пение, чистый театр. Мой, как от работы отставили, приладился пить. Где выпросит, кто и подаст. Денег-то у нас кот наплакал. Видят, убогий – плеснут. Я говорю: Потап, пойдем в церковь, там все свои и мы с ними. С тех пор отмяк.

Максим катил тачку, нагруженную доверху. Доски были разной длины. Самые рослые он укладывал по диагонали, мимо груди, упертой в дышло. Больше радовала целая секция от забора вокруг новостройки. Он толкал свою тачку домой – огород был продолжением дома. Рядом трусцой семенил мальчиковый Потап, как сам Максим в далеком детстве привязывался к дворовым ребятам в их затеях и сходках.

Жена посеяла астры. Он заикнулся о ромашках по совету владельца дома.

– Осенью посажу. Поднимутся будущим летом, – объяснила она.

В цветах Максим не разбирался, он следил за жизнью растений, не совсем понимая, как эти слабые листочки и стебли двинутся в рост и принесут плоды. Но время шло. Огуречные плети обвили ребра парника, выбросили цвет, над ними закружились мухи и бабочки, показались и огурцы размером с ноготь. Лето стояло жаркое, огуречное, так определили дед с бабкой, громко рассуждая на тему погоды. Максим усердно поливал свои грядки. Приходила Шура. Сунув палец в почву, нашла недостаток влаги.

– Солнце нынче ярое, вытягивает, воды не жалей.

Он старался. Стоя на водокачке, озирал даль. У деда с бабкой была дочь, а у той муж – Лешка. Максим с ним пару раз пересекался – то да се, по-простому. А Лешка запускал иголки. Максим вытаскивал ведро с колодезной водой, Лешка наблюдал снизу.

– Слону яйца качает, – громко говорил он деду, не стесняясь округи.

Оба гыгыкали. На их участке стоял небольшой прудик. Сам образовался толчком родника или выкопали, но с ним было очень удобно.

– Давай меняться, – бросал Максим сверху. – Я тебе колодец, ты мне лужу.

– Какую лужу?

– Откуда ты пьешь воду.