Nomen mysticum («Имя тайное»)

– Действуйте согласно плану. Дальнейшее покажет – возможно, уже сегодня ночью мы получим ответы на все вопросы, – княгиня с видимым усилием поднялась. – Панове, я не требую невозможного. Я жду, что каждый из вас выполнит свой долг, как подобает шляхтичу.

– Ясновельможная пани, – пан Цехановецкий положил правую – на грудь, – клянусь, что в эту ночь я или погибну, или приведу тень на верёвке.

Остальные лишь молча наклонили головы.

Славута вернулся в свои покои, где открыл огромный, обитый железом ларь и извлёк из него тонкую золочёную кольчугу – подарок гетмана Гонсевского. От пистолетной или мушкетной пули такая защита оказалась бы бесполезной, но удар кинжала или сабли клёпаные кольца выдерживали без труда. Кастелян расправил стальное кружево – из складок на пол выпал маленький серебряный кружок. Славута одел кольчугу через голову, поверх набросил кунтуш, после чего поднял с пола монетку, повертел её в руках, после чего снял со стены кинжал и саблю-корабель, некоторое время придирчиво осматривал их, и, после небольшого раздумья, пристегнул к поясу кинжал. Затем достал шомпол, пороховницу и две свинцовые пули, взял пистоль и установил на него новый кремень.

К поимке призрака было всё готово.

Глава XII. Тень наносит удар

Ночь упала на замок. Тёмным кольцом сомкнулся вокруг замка далёкий лес. Внизу блестело зеркало пруда, в котором отражалась ярко-белая Луна. Славута сидел в нише южной галереи. На расстоянии руки, в бойнице, лежали кинжал и пистоль.

На башне-браме пробило час. Славута положил рядом шомпол, после чего пальцы нащупали две пули и маленький металлический кружок. Для полутора грошей монета была мелковесной. Фальшивая или обрезанная? Славута вынул монетку и поднёс к окну – в ярком свете луны он различил очертания державного яблока и надпись: MONNOVFACTACIEVA1676 [17]. Обратная сторона была украшена двуглавым орлом, вокруг которого были видны чёткие буквы: IAPADGC&MDTM&P&ARA [18].

Славута не смог сдержать улыбки – как непостоянна благосклонность фортуны, как переменчив ветер судьбы! Давно ли было, когда польский королевич Владислав принял титул “Obrany Wielki Car Moskiewski” [19]? Сколько званий вмещал в себя титул польского короля: z Bozey laski Krol Polski, Wielkie Xiaze Litewskie, Ruskie, Pruskie, Mazowieckie, Zmudzki, Kijowski, Wolynski, Podolski, Inflantski, Siewierski, Cyerniechowski & cetera, y Szwedzki, Gotski, Wandalski, Dziedziczny Krol [20] … Как давно хоругви Великого Княжества Литовского под началом гетмана Яна Кароля Ходкевича входили в Москву, и шляхта, размахивая саблями, кричала: “Gdzie Rus – tam Polska!” [21]? Давно ли всё тот же королевич Владислав требовал от царя Михаила отказаться от титула «Государя Всея Руси» и именоваться лишь «Государем Своея Руси»?..

Ныне времена изменись. Речь Посполита, отравленная ядом национальной гордыни и религиозной нетерпимости, слабела год от года. Ровно сорок лет назад в Варшаве шляхтич Сицинский, перекрывая нестройный гвалт радных панов, произнёс роковые слова “Niema zgodu!” [22] – и Речь Посполита погрузилась в бездну безвластия и анархии.

“Niema zgodu!” – звучало почти на каждом сейме, шляхтичи выхватывали дедовские сабли-корабели, а маршалки безуспешно пытались добиться от радных панов хоть какого-нибудь решения. “Niema zgodu!” – и одна шляхтецкая конфедерация шла войной на другую, а королевская власть превращалась в бессильный идол, увенчанный короной Казимира Великого. “Niema zgodu!” – и взаимная вражда, словно смертельный недуг, подтачивали силы некогда могучего государственного организма польско-литовского государства, и не было от той болезни лекарства. И, наоборот, с каждым годом набирала силы и просыпалась от векового сна Православная Русь. Ещё слабая, ещё наполовину находящаяся под властью польских панов и латинской курии, она, тем не менее, уже осознавала своё внутреннее единство. В то время, как католическая шляхта ещё пыталась удержать свою власть над русскими землями, простой посполитый люд всё чаще и чаще обращался на восток. Rzeczpospolita Obojga Narodow [23] трещала по швам, как старый поношенный кунтуш, а к 1648 году, наконец, порвалась пополам, по Днепру. В 1686 году Польша была вынуждена признать раскол – познаньский воевода Кристоф Гжимултовский подписал очередной вечный мир с Московией. Сколько было этих «вечных миров», не упомнит никто: Литва подписывала мир с Московией при князьях Витовте, Александре, при трёх Жигимонтах, при Владиславе и Яне Казимире… Чаша весов склонялась то на одну, то на другую сторону, но никогда Варшава и Вильно не сдавали Москве столь обширных земель: за подписью Гжимултовского Речь Посполита «на веки вечные» отказывалась от Смоленска, всего Запорожья и Левобережной Украины, Киева с городками, Северской земли, Чернигова, Стародуба…

При этом Ян Собесский тщетно старался сохранить мир на русских землях, ещё оставшихся под властью Речи Посполитой, пытаясь примирить непримиримое. Для сохранения власти над "Terra Cosaccorum" [24] король шёл на неслыханные, недопустимые, по мнению ксёндзов и шляхты, уступки схизматам, предоставив им право свободно селиться возле Корсуня и Черкасс, в районе Чигирина и Лысянки, около Тикича и Умани. Однако шляхта придерживалась иного мнения. Смирившись с утратой Левобережья, паны усилили полонизацию Правобережья и Литвы: стали добиваться отмены делопроизводства на русском языке, а Рим с утроенной энергией стал насаждать на русских землях унию. Как накануне хмельнитчины, запылали, словно зарницы, крестьянские хаты и православные церкви. В ответ в который раз на украинных землях взметнулись казацкие сабли – то полковник Семён Палий собрал под свои знамёна казаков как с Правого, так и с Левого берегов Днепра, совершая дерзкие походы вглубь Польши, без пощады истребляя панов и ксёндзов. Дошло до того, что Палий захватил Фастов, принадлежавший киевскому бискупу Залусскому. Атаман даже провозгласил на Правобережье казачью республику и обратился к московскому царю с просьбой принять под свою высокую руку…

Кто знает, может быть, недалёк тот день, когда сбудется давняя мечта царя Алексея Михайловича, и Москва опять примет под свою руку всё Великое Княжество Литовское? И что помешает царю после смерти короля Яна заявить претензию и на польский престол, как это сделал некогда великий государь московский Иоанн Грозный?..

Часы на башне пробили два раза. Славута взялся за шомпол, как непонятный холодок проник под кольчугу. Это было знакомое ощущение близкой опасности – чувство, которое ещё ни разу его не обманывало. Он напряг слух: всё было тихо, но внутренний голос подсказывал, что там, в чёрной темноте коридора, нечто пришло в движение, оно идёт сюда, оно приближается, и оно несёт с собой смерть.

«Да воскреснет Бог и да расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его, как исчезает дым, да исчезнут», – кастелян, стараясь унять биение сердца, сотворил крёстное знамение.

Вновь воцарилось обманчивое молчание ночи, в котором старый вояка уловил тихие, осторожные шаги – кто-то двигался со стороны галереи. Ошибки быть не могло – это были шаги, которые он слышал в ночь убийства Натальи.

Спустя мгновение белый силуэт буквально выплыл из чёрного проёма. Ещё несколько секунд – и некто неизвестный медленно прошёл, точнее, проплыл на расстоянии вытянутой руки. Кастелян потянулся за кинжалом – чуть слышный лязг стали нарушил ночную тишину – тень на секунду остановилась, кастелян также замер. В звенящем безмолвии он явственно слышал собственное затаённое дыхание, чуял биение своего сердца.

Тень задвигалась быстрее и скрылась в дверном проёме. Желание схватить незваную гостью было так велико, что кастелян до боли сжал кулаки, слушая, как под кирпичными сводами затихают лёгкие женские шаги. Наконец, всё стихло, и вновь воцарилась тишина ночи, наполненная тысячью едва уловимых звуков…

Староста скучал в отведённой ему нише. Чтобы чем-то занять себя, пан Цехановецкий кусочек за кусочком рвал плотный пергаментный лист и бросал скомканные обрывки на пол.

В голубоватом свете полной Луны прорисовывались тёмные силуэты орудийных лафетов, доспехов, хоругвей. Однако постепенно на площадке стало темнеть – небо затягивала туча. Вдруг тихо заскрипела дальняя дверь, и в меркнущем лунном свете из-за угла появился белый силуэт, который спустя мгновение оказался напротив центральной полуколонны. В этот момент Луна полностью скрылась за тучей, и площадка погрузилась во тьму.

Раздался тихий скрежет – словно железом осторожно скребли по камню. Источник звука находился впереди на расстоянии нескольких аршинов. Староста вынул кинжал, который беззвучно выскользнул из ножен и привычно лёг в мозолистую ладонь. Пан Цехановецкий сделал шаг вперёд – шпоры тихо звякнули. В этот миг из зияющей чернотой пасти зала дохнуло опасностью – где-то очень близко щёлкнул взводимый курок пистоля. Тянуть больше было нельзя – Цехановецкий размахнулся и бросил нож в темноту. Почти одновременно грохнул выстрел, и староста почувствовал толчок в правое плечо. Спустя мгновение тело пронзила острая, обжигающая боль, что-то горячее потекло вниз по телу.

«Ранен», – мелькнула мысль. Пересиливая боль, староста вынул левой рукой саблю и, выставив её остриём вперёд, сделал несколько неуверенных шагов. Откуда-то уже звучали приглушённые голоса, кто-то кого-то звал. Неожиданно перед глазами всё поплыло, замелькали огни.

Сильные руки подхватили его за плечи и положили на пол.

– Где… она?.. – спросил Цехановецкий, удивившись, как хрипло и надрывно прозвучал собственный голос.

– Нету… Пропала… – словно сквозь вату, услышал он голос кастеляна, и провалился в чёрную бездну забытья.

Глава XIII. Логово гидры

Старосту в бесчувственном состоянии перенесли в покои третьего этажа, где Гольц перевязал ему рану. Узнав о случившемся, к раненому поспешила княгиня.

С момента последнего разговора судовой староста сильно изменился: его лицо было бледно, усы, по обыкновению закрученные вверх, сейчас беспомощно висели, под глазами темнели большие круги.

– Ясновельможная пани, простите, я не смог сдержать данного вам слова. Я упустил преступника, и остался жив.

– Пан Цехановецкий, вы вели себя, как подобает рыцарю, – Катажина села на стульчик. – Мне нужна не ваша гибель, а ваша помощь. Я высоко ценю всё, что вы сделали для меня этой ночью, и рассчитываю на вашу преданность и храбрость в будущем. А пока прошу принять от меня этот подарок, – княгиня подала старосте перстень с лалом.

– О пани, – старый шляхтич трясущейся рукой принял подарок и так расчувствовался, что зашмыгал носом. – О пани, я готов…

– Поправляйтесь, пан Цехановецкий. Я буду молиться о вашем скорейшем выздоровлении.

Едва княгиня вышла из комнаты, маска благодушия спала с её лица.

– Боюсь, старание пана Цехановецкого привело к обратному результату, – обратилась она к кастеляну. – Теперь наш таинственный гость едва ли покажет своё истинное лицо.

– Гостья, – хмуро поправил Славута. – Я опрошу всех, кто был посвящён в дело.

Вскоре из разрозненных фрагментов сложилась общая картина ночных событий. Некто неизвестный или неизвестная прошёл в башню с третьего уровня. Спустя несколько минут раздался выстрел, после чего дозорные бросились в зал, где обнаружили раненого старосту. Куда пропала тень, так и осталось невыясненным: она словно растаяла в полутёмном пространстве ночной залы.

Едва забрезжил рассвет, кастелян, держа ворох пожелтевших бумаг, прошёл в роковую залу. В нише, где находился в засаде Цехановецкий, виднелось размазанное кровавое пятно. Продолговатые капли тянулись к полуколонне, где было второе пятно, больших размеров. На расстоянии двух аршин от этого места виднелось третье пятно, но уже тёмно-бурого цвета – неделю назад здесь нашли тело несчастной Натальи.

Славута осмотрел окна, затем прошёл по периметру залы, затем вышел через дверь, ведущую в комнаты дворца и южную галерею, поднялся на третий уровень и, вернувшись обратно в оружейную, сел на пыльный барабан и ещё раз окинул рассеянным взглядом убранство комнаты.

Здесь были собраны все виды европейского оружия за последние четыре сотни лет. На стенах висели щиты: круглые рондаши, венгерские тарчи, германские павезы. В одну кучу были свалены чеканы, клевецы, перначи, булавы, бердыши, протазаны, кончары, эстоки, альшписы, панцербрехеры, палаши. Время и технический прогресс превратили оружие и амуницию прошлых веков в ненужный хлам, который ныне бесславно ржавел, сваленный в самой дальней комнате замка. Ткань, дерево, кожа, металл – все эти свидетели славных побед и горьких поражений, покрытие гарью пожарищ и пылью дорог, политые потом солдатским потом и вражеской кровью, лежали ныне, сваленные в кучу, побитые молью, поражённые тленом и изъеденные ржавчиной.

Кастелян встал – что-то не давало ему покоя. Славута отмерил шагами расстояние от места, где находился в засаде староста, до места, где было найдено тело Натальи. От кровавого следа он направился к выходу на первый уровень, но на пути у него оказалась пушка, установленная на деревянном лафете. Кастелян наклонился к орудию, украшенному многоголовым крылатым драконом, и смахнул пыль со ствола. На овальной табличке показались буквы: «NICOLAVS CHRISTOPHORVS RADZIWIL DG OLIC? & IN NIESWISH DVX ANNO DNI MDC» [25]. Ниже была вторая, четырёхугольная табличка, на которой была начертана надпись: «HYDRA PARO LVCTVS PISE OS DVM CONGITO FLVCTVS» [26]. То была знаменитая «Гидра», отлитая в 1600 году на несвижской людвисарне под руководством мастера Германа Мольцфельда.

Тогда на рубеже шестнадцатого и семнадцатого столетий по личному приказу Миколая Кристофа Сиротки для обороны Несвижского и Мирского замков были отлиты несколько десятков пушек и мортир, в том числе «Святой Марк», «Святой Ежи», «Святой Кристоф», «Святой Николай», «Мелузина», «Попугай», «Цирцея», «Виноград», «Саламандра», «Крокодил», «Химера», «Сова», «Саламандра» и «Цербер». Эти пушки изрыгали пламень на татар под Хотином, ломали ядрами стены Московского Кремля, разили шведов под Кихргольмом, косили картечью турок под Веной… Прошёл целый век, орудия пылились в арсеналах, но в любой момент были готовы принять в свои жерла пороховые заряды и ядра, дабы встретить очередного врага смертоносным огнём.

Славута внимательно осмотрел орудие – ствол был запечатан деревянной пробкой, обмотанной полуистлевшей тканью. Кастелян поддел кинжалом тряпку, потянул – старая материя с треском порвалась. Неудача не смутила кастеляна, он упорно продолжал рвать старую, прогнившую ткань, пока, наконец, жерло пушки стало свободно. Внутри ствола ничего не было.

Кастелян разочарованно вложил кинжал в ножны, вновь сел на барабан и развернул пожелтевшие листы. Среди писем и распоряжений князя Миколая Кристофа Радзивилла тогдашнему наместнику Мирского графства Анджею Скорульскому Славута, наконец, отыскал нужные документы – чертежи замка, составленные столетие назад во время первой реконструкции замка архитектором Мартиным Заборовским. Выбрав нужный лист, кастелян поднёс его почти вплотную к глазам и пристально всмотрелся, словно пытаясь найти ответ в полуистертых линиях на жёлтом растрескавшимся пергаменте.

В таком положении он пробыл довольно долго. Наконец, кастелян встал и снова прошёлся по зале. Неожиданно его слуха коснулось едва уловимое эхо, исходящее от центральной полуколонны. Славута отошёл чуть в сторону – эхо пропало. Кастелян вернулся обратно, ударил о пол – эхо снова отозвалось, на этот раз вполне отчётливо. Кастелян подошёл к полуколонне и постучал в неё, затем попытался сдвинуть – та не поддавалась.

– Эй, сюда!

На зов прибежал Януш.

– Муляра Мартина, плотника Харуту, живо!

Мастеровые немедленно явились. Следом, потревоженные суетой, пришли княгиня, войт и земский писарь.

Кастелян обмолвился с мастеровыми несколькими словами, те кивнули в ответ. Мартин осмотрел полуколонну, постучал по ней, затем по стене, удовлетворённо кивнул. Харута, нагнувшись, воскликнул «Здесь!», встал на корточки и не без усилий стал что-то перемещать – колонна подалась и стала вращаться вокруг оси. Наконец открылась полость. Мастеровые отошли, дав проход присутствующим.

Внизу колонны, у самого пола, размещался едва приметный обод, вращение которого заставляло поворачиваться колонну.