Nomen mysticum («Имя тайное»)

Славута задумчиво покачал головой и отвернулся. Лекарь, отвесив поклон, неслышной тенью выскользнул за дверь.

Некоторое время кастелян в задумчивости простоял в углу, после чего приблизился к телу, чувствуя, как тошнота комом подступает к горлу. В чёрно-кровавом месиве с трудом угадывались черты человека, который совсем недавно радовался и горевал, надеялся и разочаровывался, любил и ненавидел – одним словом, жил грешной земной жизнью. Но сейчас бренная плоть неподвижно лежала, безразличная и глухая ко всему, что творилось вокруг неё.

Славута накрыл тело куском холстины и вышел из залы.

В коридоре, равнодушный ко всему, скучал жолнер. Славута жестом приказал подойти.

– Покойницу перенести в каплицу. И послать за ксёндзом Эвардом.

– Пан кастелян, доставили Стеценко.

Славута поморщился.

– Веди… Но не сюда, вниз.

Кастелян подошёл к лестнице, но замешкался, словно ожидая чего-то. Вскоре его терпение было вознаграждено: из своего убежища он увидел, как в сопровождении жолнера к веже нетвёрдой походкой шёл сгорбившийся человек в грязном засаленном жупане. Славута в сердцах сплюнул и стал спускаться вниз.

Тем не менее, прибывший был встречен как хороший знакомый.

– Ну, здорово, Рыгор, – кастелян изобразил на лице улыбку. – Давно не виделись.

– Здорово, коль не шутишь, – хмуро буркнул вошедший, дыхнув на собеседника винным перегаром.

Славута отступил на шаг.

– Что, не люб? – стариковские морщинистые губы визитёра скривились в наглой издевательской улыбке.

– Да, не люб, – бросил Славута, в упор глядя на испитое одутловатое лицо, плешивую голову, затуманенные, бессмысленные глаза, иссохшие трясущиеся руки.

Два десятка лет Рыгор Стеценко был добрым воякой. В славный 1683 год, когда посполитое рушенье ещё находилось в недельном переходе от Вены, он, ротмистр коронного войска, в одиночку подошёл к самому османскому лагерю, и выведав всё, вернулся обратно в лагерь Собесского. А в разгар одного из боёв Рыгор, убив гиганта-янычара, вырвал бунчук из мёртвых рук и на виду у всей хоругви переломил древко о колено…

Кастелян мотнул головой, чтобы отогнать воспоминания.

– Говори, откуда взял коня.

– Какого коня?

– Ты дурака не валяй. Шинкарь говорит, ты ему коня продал.

– Брешет шинкарь, а ты ему больше верь.

– Рыгор, я с тобой не шутки шучу. Говори, и ступай на все четыре стороны.

– А я и без твоего разрешения пойду. Я шляхтич, сам знаю, куда идти.

– Добром прошу, скажи. Ну?

– Не понукай, не запряг, – Рыгор засмеялся беззубым ртом.

Горячая волна гнева вмиг накрыла разум – Славута в бешенстве двинул бывшему приятелю в ухо, затем схватил за шиворот – затрещала ткань – и с силой, словно мешок, несколько раз тряхнул.

– Шляхтич, говоришь? Не скажешь, говоришь? Да я тебя, собачий сын… в долговую яму, на хлеб и воду… там запоёшь… – Славута швырнул бессильное иссохшее тело на пол. – Ну?

Бывший ротмистр на четвереньках отполз в угол комнаты.

– Зашёл… сам зашёл… ко мне во двор… – заскулил он, как побитая собака. – Я же не знал… а шинкарь… я ему… возьми в залог…он спрашивает, сколько… я – пятьдесят… он – много… за сорок… откуда же мне знать…

Последние слова прервал болезненный, надрывный кашель. Гнев кастеляна угас так же неожиданно, как и вспыхнул.

– Дурак, – беззлобно бросил Славута, подавая руку бывшему приятелю. – Давай, вставай.

– Доволен? – тот вытер рукавом тёкшую из носа кровь, затем оттолкнул протянутую руку и, опираясь о стену, поднялся.

– Дурак ты, Рыгор, старый дурак, – кастелян хотел ещё что-то сказать, но в этот момент часы на башне-браме пробили двенадцать раз. – Ладно, теперь ступай. И ещё: за тобой долг в пятьдесят талеров. В течение недели уплатишь эконому. Дольше ждать я не буду.

– Почему пятьдесят? Шинкарь сорок платил.

– Десять заплатишь за то, что легко отделался. И скажи ещё спасибо.

– Да откуда я такие деньги возьму?

– А это уже твоя забота. Но помни – свободное место в долговой яме всегда найдётся, – кастелян повернулся к бывшему приятелю спиной и, чуть прихрамывая на раненую ногу, вышел – очевидно, княгиня уже ждёт его в библиотеке, чтобы узнать последние обстоятельства дела.

До библиотеки оставалось несколько шагов, когда кастелян услышал громкий возглас Катажины, затем раздался звон бьющегося стекла и что-то тяжело загремело. Славута со всех ног бросился к двери, дёрнул ручку – и замер на пороге.

Катажина, шумно дыша, стояла в центре библиотеки, опираясь обеими руками на дубовый стол. На лице княгини алели пятна, грудь тяжело вздымалась. В дальнем углу, возле резного шкафа, стоял Кароль Станислав, рядом валялись осколки итальянской вазы и толстый фолиант. Подбородок князя чуть дрожал, глаза растерянно бегали по сторонам.

– Входите, пан Славута, – незнакомым хриплым голосом произнесла княгиня. – Ваше присутствие желательно. А вас, Кароль, я больше не задерживаю.

Несвижский ординат, бросив косой взгляд на кастеляна, поспешно вышел.

– Не обращайте внимания, – Катажина опустилась в кресло. -

Это личное, семейное.

Славута нагнулся, поднял лежавшую на полу книгу – то было гданьское издание “Prodromus astronomi? & Catalogus stellarum” [27] Яна Гевелия. Корешок книги был повреждён, а несколько листов в центре были порваны.

– Пан Славута, мне бы не хотелось, чтобы то, что вы видели здесь, вышло за пределы этой комнаты, – Катажина поправила сбившуюся причёску.

– Разумеется, пани.

– Допросили Стеценко?

– Утверждает, что конь сам забрёл к нему во двор.

– Не лжёт?

– Похоже, нет.