Мидгард. Часть 2

– Хватит! Парочку мы продадим. Сэр Калибурн, передайте Ниам, где нас искать, – распорядился Ремли и, подхваченный под локоток Альфредусом, исчез в толпе, оставив Мельхиора и сэра Калибурна гадать, что же сейчас произошло.

Они с доктором свернули за угол, прошли по узкой улочке, свернули еще раз, миновали улочку пошире, перекресток со статуей девы Марии, вмурованной в угол дома. Повторив эти маневры несколько раз, Ремли с доктором вышли на грязные задворки, встретившие их запахами сточной канавы. Впрочем, это было так обычно для всех городов, что скорее отсутствие этих привычных запахов вызывало странное ощущение нехватки чего-то нужного, ведь если город вымыт, как пол в церкви, то где же, простите, пожалуйста, уважаемые горожане, можно у вас справить нужду, если не на улице? Или у вас имеются для этого особые улицы? В Дордрехте такие улицы имелись. На одной из них и обитал доктор патафизики.

Дом Альфредуса выглядел неказисто, но имел три этажа и глубоко уходил вглубь улицы, следовательно, был просторен. Построен он был не то чтобы очень давно; пара поколений в нем, судя по состоянию стен, успела народиться, прежде чем богатые хозяева бросили свое загородное поместье, глубоко вошедшее к настоящему времени в городскую черту с ее непередаваемым ароматом. Владельцы перебрались или в центр, в чистоту и порядок, или дальше в просторы полей, где можно отгрохать себе поместье побольше и где никто не будет мочиться под твоими окнами прямиком на клумбу приусадебного садика. Дом растерял девять десятых стоимости, так как оказался слишком громоздким для бедных предместий, долго стоял без дела, пока его с ласковым «Отвяжись, собака!» не подарили в пользование безумному доктору.

Из дома доносилась музыка. Альфредус распахнул двери. На крыльце они с Ремли палками обтерли сапоги от грязи и пошли в сторону тех чудовищных звуков, которые снаружи могли сойти за музыку. В доме оказалось людно. На первом этаже кутили человек пятнадцать. По облику Ремли принял их за студентов. При виде Альфредуса все завопили, один из студентов поднялся и, размахивая руками, заставил собрание прокричать троекратное «Гип-гип, ура!».

– Вот и наш доктор! Привел к закланию знаниями новую жертву! – Собрание приняло Ремли за нового слушателя курса патафизики.

– Где имели злосчастие обучаться? – спросил умеренно трезвый студент у Ремли.

– Первый кельтский универсиум, – отрекомендовался Ремли.

В прежние встречи он приспособился к общению со студенческим братством, во все времена и во всех землях пребывавшим в состоянии беспробудного пьянства; без вреда для здоровья потреблявшим все дурманы и яды, известные человечеству, но по временам чередовавшим безумные запойные кутежи со столь же безудержным учением, при котором с неменьшим рвением потреблялась такая гремучая смесь знаний и премудростей, что вся выпивка мира не могла бы дать в голову сильнее, чем этот падающий с божественной высоты вечной истины гранит науки. Одним словом, Ремли знал, как сойти в студенческой компашке за своего.

– Кельтский? Не слыхал, но, стало быть, из Англии. Жарден де Бетрав, – представился студент. – Тулузский университет. А вот ваш соотечественник из Оксфорда, – отвел он Ремли к студенту, извлекавшему те самые чудовищные звуки из расстроенного и покалеченного о многие головы музыкального инструмента. – Генрих Банлион. Может, вы где встречались?

– Ох, нет, – ответил Генрих. – Эту встречу я бы запомнил.

– Я рассказал нашему новому другу, что ты учился в Оксфорде, – сообщил де Бетрав.

– Ах, старый добрый Оксфорд, – жеманно ответил Генрих и пропел:

Из стен своих с достоинством немалым

Нас на убой, продажу и расправу

Отправил Оксфорд.

Чем старик нам очень мил,

Куда милее, чем в ученье был.

– Ты уверен, что этот инструмент служит для ублажения слуха, а не для истязания грешников в аду? – спросил Ремли, косясь на то дупло с рейкой и струнами, что терзал в поисках созвучий Генрих.

– Если хочешь, можешь поиграть на моей лютне. – Генрих протянул Ремли инструмент и кокетливо улыбнулся.

– Мой инструмент – волынка. – Ремли отказался от едва прикрытого музыкальной метафорой интимного предложения такой же метафорой.

– Я бы взглянул, как ты управляешься со своей волынкой, – не отступал Генрих. – Музыка учит нас, что игра на двух инструментах приятнее, чем на одном.

– Пойдемте, – на выручку Ремли подскочил Альфредус. – Не обращайте внимания на Генриха, вечно он подсовывает всем свою лютню, – шепнул доктор своему возможному покровителю, когда они оказались на лестнице. – Оксфорд развращает людей. В моем университете такого не будет. У меня будет подлинный храм науки, без всяких лютней и волынок!

– Но пока у тебя только адская таверна, – так Ремли оценил дом Альфредуса.

– Истинно так! – согласился Альфредус. – Но грядут перемены!

– Тогда что у тебя наверху? Бордель прокаженных?

– Наверху никто не живет, там тихо и есть где отдохнуть с дороги такому особому молодому человеку, как вы, – растекся в любезностях доктор, но в опровержение его слов снизу раздались удалые студенческие куплеты:

Дрок горит зеленым дымом,

Еретик в чаду кричит:

«Кабы Бог наш был единым,

Не делился б на троих!»

Докторишка многих прав

Все сморкается в рукав:

Кто был не прав, права поправ,

Сам станет попранным в правах.

Он читает нам устав,

И с уставом на устах,

От него всерьез устав,

Мы идем гулять в кабак!

Философии чудак

Объяснял нам так и так:

Акциденций проявленья

Вызывают изумленье,

Но в субстанции монаду

Выделять, мальцы, не надо.

Мы не будем выделять,

Мы в кабак пойдем гулять,

Там живут такие бабы —

Никаких монад не надо!

Дрок горит зеленым дымом,

Еретик в чаду кричит: