Заметки престарелого донжуана. Все здоровое, что во мне осталось, это нездоровая тяга к красивым женщинам

Жанночка, выпучив глазенки, утвердительно промычала.

– Ну, хорошо, – Шурочка сняла очки в знак окончания беседы, – поступим следующим образом: Вероника идет с нами, одежду я дам, Жанночка остается ждать возвращения Альфреда.

Упирающуюся Веронику потащили в гостиницу.

Ирочка, обернувшись, показала Жанночке внушительный, как бюстик графа Льва Николаевича, кулак:

– Вынешь, прибью!

глава шестая

Василий Петрович Незебайло, или просто – Петрович, страдал. Делал он это тихо, но регулярно, как и подобает настоящему мужчине, почти что моряку. Сам Петрович в дальние плавания не ходил, все больше удил на самолов бычков-подкаменьщиков либо дурил сумасбродную ставридку. Бывало, и мелкая камбала сослепу хватал чужое, и горько потом раскаивалась, посыпанная крупной солью и подрумяненная с боков. Однако за пределы мелководья смотритель маяка не заплывал.

Мучился Петрович по двум причинам, из коих одна вытекала из другой: похмелье налетело внезапно, а до открытия магазина оставалось добрых часов семь. Собственно, крепленое отпускалось с десяти, но из уважения к былым заслугам седеющая, но по-прежнему бойкая Маруся шла старику навстречу. В особо трудных случаях Петрович отряжал в магазин Полкана и верный присяге пес исправно возвращался с двумя «огнетушителями» и сдачей в зубах. Отнимало мероприятие не более двадцати минут, ибо Полкан обслуживался без очереди, проходя по категории инвалидов детства с учетом обрубка хвоста и привычки верить людям нА слово.

Надвигался шторм, и голова трещала с удвоенной силой. Скачки атмосферного давления отражались на самочувствии и настроении завсегда не в лучшую сторону. Смотритель вышел в сад. Его хибара, прилепившись к склону горы, давно утвердилась в центре самозахвата, поросшего диким шиповником, с единственной древней шелковицей у самого забора. Дерево клонилось к дороге и потому кормило всех, кроме хозяина. Домовладелец по этому поводу нисколько не переживал, справедливо полагая, что добро возвращается, хотя и нередко с кулаками. Вот и в этот раз кто-то громко чихнул и продолжительно высморкался. Полкан отсутствовал и Василий Петрович примерил роль гостеприимного южанина:

– Койко-место ищете?

– Да вот на свой поезд, видимо, уже опоздал, и переждать до следующего не откажусь.

– За постой много не возьму. Проходите, сторгуемся.

Незнакомец, чертыхаясь, продрался сквозь заросли и предстал мужчиной неопределенного возраста, в цивильном костюме, с черным пузатым портфелем.

– Я ненадолго. Скоро пассажирский – с ним и уеду.

– Командировочный?

– Вроде того. Хватит? – мужчина достал из бумажника мятую купюру.

Платы оказалось бы довольно и на опохмелку, и вечерок скоротать…

– Мы не жадные. Извиняюсь, угощать придется всухомятку, – Петрович скривился и потер виски.

– Болит?

– Болит? Хм. Трещит и стреляет, что твоя елка в печи (Василий Петрович проходил срочную на Дальнем Востоке и мог на слух определить, какими дровами топится дежурка). Раньше хоть самогоном можно было разжиться, а нынче народ обленился – не гонит. Отдыхающие избаловали. Сорят деньгами налево направо, и корячится, больше, никто не желает.

– Я, знаете ли, не особо пьющий, – мужчина вытер нос, – но кое-чем помогу. Если не побрезгуете…

Портфель открывался мучительно долго. Так долго, что Петрович успел перебрать в уме, все, чем он мог бы «побрезговать». И это «все», за исключением красных чернил, легко укладывалось в определение «условно съедобные». Да и чернила, чего греха таить, употреблять доводилось. Но вот с красными, старик осторожничал. Тому виной давний случай, когда Василий – тогда еще начинающий смотритель – хватанул с бодуна найденную на школьном дворе полную чернильницу. Толи жидкость основательно прокисла, толи производитель чего-то напутал, но факт остается фактом, Петровича скрючило и хуже того – настроение окончательно испортилось: «Будто двойку проглотил!»

Один за другим на свет появились два пузырька. Несмотря на малый размер, они внушали уважение. «Мал золотник да дорог, хорошо яичко к Христову дню, меньше клоп больше воняет…» – вертелось в голове страдальца, пока командировочный закрывал спасительный Сезам.

– Это протирка. На спирту и красном перце. Я насквозь простужен, чертовы сквозняки. Знакомый доктор присоветовал.

Надпись «для наружного применения» Петровича не смутила: «аптекари ни бельмеса в напитках не разбираются. У них спирт из крана течет, всем бы их заботы!»

– На меня внимания не обращайте, – постоялец была сама вежливость, – после двадцати трех и до семнадцати не пью.

– Угу, – Петрович всосал протирку, словно пылесос салфетку.

Чмок!

В наполненной ароматом шиповника тишине смотритель прислушался к новым ощущениям. Головная боль ретировалась, побросав знамена и раненых, ей на пятки наседал огнедышащий дракон. Испепелив по дороге вкусовые луковички, гортань и способный переварить жемчужную раковину, желудок разнузданный мутант прочно обосновался на пропахшей солнцем периферии. Петрович попробовал шевелить пальцами ног, стукнул деревянной рукой под коленом – увы, с таким же успехом мошкара царапает на окне градоначальника неприличное слово. Где-то вдали, на линии горизонта отчаянно семафорили заблудившиеся корабли, матерились грубоватые шкиперы, тошнили на палубу укачанные пассажиры. Беспризорный маяк отключился в знак солидарности с оцепеневшим другом, ибо настоящая мужская дружба проверяется на прочность не в очереди за бесплатной антоновкой. Непреклонный, словно противотанковый еж, навигатор был равно глух к леденящим сухопутную душу проклятиям и мольбам позеленевшей от качки праздной публики. «Включусь только вместе с Василием Петровичем» – решило волшебное око и зажмурилось плотнее.

С ближайшего судна донеслась любимая Петровичем мелодия «Эти глаза напротив». Он судорожно вдохнул и опрокинул в онемевшее отверстие рта оставшийся фаустпатрон. Вторая зверюга проскочила по проторенной дорожке трофейной ротой по оккупированной территории. Раздосованная отсутствием сколь-нибудь стоящего крылатая рептилия вступила в перебранку с обожженной перечным фугасом центральной нервной системой. Петрович задергался заводным лягушонком, хотя с точки зрения гостя хозяин более походил на ожившего дедушку Буратино. Маяк заморгал в такт. Шкиперы спустились в каюты, стюарды разнесли шампанское.

Постепенно в движениях Петровича исчезла подростковая угловатость, и он обрел дар речи.

– Хороший у вас доктор. Увидите, кланяйтесь от меня.

Смотритель нагнулся поднять с пола оброненный на прошлой неделе плавник вяленой рыбки.

– … Святые угодники! И радикулит прошел!

– Зрение проверять будем? – улыбнулся постоялец.

– Думаете, могло испортиться?

– Ха-ха-ха! Простите, неудачно пошутил. Обычно, люди в вашем возрасте страдают близорукостью.

Старик сделал пару приседаний:

– …чуднО. Нее… кроме профессиональных болячек – триппер не в счет – бог миловал.

– Ого! Да вы счастливчик! В такие-то годы…

Пришла очередь улыбнуться и хозяину:

– Скажите тоже… да вы присаживайтесь, в ногах правды нет. А лучше – в дом, вы крабов кушаете? Самое оно… для этого дела.

Вернувшийся Полкан застал в столовой неизвестного мужчину, знакомое выражение глаз хозяина и горку крабовых конечностей. Членистоногих пес не любил: за вороватую походку и слишком пристальный взгляд. От подобного внимания кобелю становилось не по себе: «Че вылупился? огрызался он на оседлавшего причал нахала, – Я не брал!» Другое дело – медузы. Прибой частенько выбрасывал на песок беспомощный студень, Полкан бродил меж индифферентных, брезгливо трогал лапой и размышлял о скоротечности бытия: «Собачий век недолог. Вот когда я был китайцем…

В городе проживал обрусевший китаец, Ваня Ли, он торговал экзотическими снадобьями, был трижды женат и не узнавал многочисленных внуков. По слухам ему стукнуло девяносто девять лет, но точно не знал никто – даже мордатый хохол-участковый.

– … у нас много общего: я тоже не узнаю свое блохастое потомство и в районном отделении милиции никогда не видели мою метрику».

– Ваша собачка? – мужчина опасливо ткнул вилкой в сторону Полкана.

– А то чья же? – Петрович почесал у пса за ухом, – Ты где, юнга шлялся?

Кобелю не нравилось, когда упоминали его возраст, но и в обращении «юнга» слышалось нечто уничижительное. Обнюхав из вежливости ноги гостя, он заглянул в миску и, убедившись, что хозяин, как всегда, понадеялся на щедроты отдыхающих, удалился в сад грезить в одиночестве.

– Серьезный товарищ, – мужчина аккуратно вернул столовый прибор на место, – Мне пора. Благодарю за гостеприимство.

Когда мужчина скрылся из вида, Петрович сверил свои ощущения на этот раз с показаниями старинного корабельного хронометра: до открытия магазина оставалось «говно вопрос».