Заметки престарелого донжуана. Все здоровое, что во мне осталось, это нездоровая тяга к красивым женщинам

глава седьмая

«Или сейчас или никогда», – басист Шурик вертел в руках повестку к следователю:

– Гоша! Умоляю, соберись!

Призыв к солисту был не ничем иным, как криком отчаяния, ибо прыщавая Таська из захудалого Сибирского городка нашла-таки управу на легкомысленного музыканта и, по совместительству, отца своего ребенка. Их скоротечный роман состоялся три года назад и подробности Шурик не помнил. Алиментов набежало не так уж и много, но, если платить каждой девчонке, сумевшей улизнуть на часок другой от принимающих грязи родителей, басисту пришлось бы променять шикарную гитару на пионерский галстук. Цыганское варьете отплясало, артисты-мужчины ушли пить чай, а женщины – гадать. Наступило время парноса*. В эти сладкие часы лабухи рубили капусту по-стахановски, с огоньком.

– Гоша! Мне завтра, кровь из носа, надо деньги перевести.

Гитарист-вокалист Гоша Крымский (студент-недоучка Григорий Блюмберг) икал над остатками салата Мимоза. Накануне он крупно залетел в деберц** и на нервной почве потерял голос. Попытки прогреть связки коньяком или оживить сырыми яйцами привели к расстройству желудка и речи.

– Шшурик, не пыли. Подождет твоя Таська, Маська или кто там еще. Дети растут долго – не огурцы.

– Меня в ментовку вызывают! Закроют, кто тебе аккомпанировать будет?

Довод звучал убийственно – в сезон хорошего музыканта найти нелегко. Самоучка Шурик был басистом от бога. В его загорелых мускулистых руках и гитара и контрабас не просто держали безупречный ритм, но смачно выдавали проникновенное соло. К тому же Шурик обладал притягательной для дам харизмой и женщины всех возрастов без колебаний платили за удовольствие любоваться стройным парнем с наивной детской улыбкой.

– А ты поменьше на баб заглядывайся, – Гоша отлепил лицо от тарелки, – по мне так манекены в бутиках выглядят сексуальней.

О Гошинах странностях ходили легенды, недаром же тертый психиатр призывной комиссии впервые в жизни дал отсрочку «по соображениям гуманности», несмотря на упреки коллег.

– Все, мальчики, диспут окончен, – администратор поторопил музыкантов на сцену, – Публика доела мороженое.

Спорить с распорядителем никто не решился. Дядя Изя (как любовно называли юнцы патриарха) славился тем, что тонко чувствовал настроение посетителей и умел оценить их кредитоспособность, едва скользнув взглядом по башмакам. Поговаривали, до службы в местной филармонии Исаак Моисеевич шил обувь на заказ. Однажды, рассорившись поутру с газетным киоскером, он послал клиента – чиновника мэрии – и лишился патента. Из филармонии дядя Изя сбежал сам, ибо имел большую семью и кучу бедных родственников. Его супруга, эффектная огненно-рыжая мадам, к шестидесяти годам не растеряла интереса к жизни и понукала мужем со свойственным еврейкам чувством превосходства.

– Не беда, коль женщина красива, – наставлял подопечных мэтр, – трагедия в том, что рано или поздно она начинает об этом догадываться.

– Дядя Изя, – Гоша обтерся салфеткой, – скажи ему. Пусть свое либидо хоть на время в футляр прячет. Или девок выбирает… поаккуратнее, что ли. Работаем на износ.

– Гришаня, мальчик мой, курортные романы отличаются от махрового местечкового блядства лишь маркою вин. Иди, голубчик, умойся и спой, как та глупая птичка, что села жопой на терновник***.

Клавишник Сеня в беседе участие не принимал. Он что-то мудрил с инструментом, изредка заглядывая в техническое описание. Руководство было подробно изложено на многих языках, кроме русского и Семен втихаря матерился в надежде встретить хоть одно знакомое слово. Его познания исчерпывались тремя фразами: «Май нейм из Семен, ай лыв ин Киев, хэв ю самсинг фор сейл?». Ничего подобного в инструкции не наблюдалось за исключением предлога for. Коварная часть речи ни на чуть не приближала к ответу на вопрос, отчего мажор внезапно перескакивал на минор в самый неподходящий момент, когда Гоша пускался в пляс, а разогретая публика громко хлопала в ладоши. Такая резкая и непредсказуемая смена настроений приводила к тому, что самые убойные танцевальные шлягеры Гоша исполнял с настороженно-сосредоточенным выражением лица, будто крался в кромешной темноте по минному полю.

– Сэмэн, – волновался дядя Изя, – вы уедете, а я останусь. Или почини, или я принесу другой инструмент.

Из «других» в филармонии можно было взять напрокат сломанный фагот, некомплект литавр и большой шаманский бубен. На роль синтезатора больше подходил бубен, ибо первые два не подходили вовсе. Правда, немного смущали непристойные рисунки, коими подростки украсили кожу моржа, пока гастролер из Якутии знакомился с местными достопримечательностями. По счастливой случайности исполнитель экзотического фольклора назад не вернулся, и предприимчивый администратор пустил его реквизит в дело. Поначалу им воспользовался Дед Мороз. Познавательные художества слегка оживили детские утренники, но в итоге уперлись в глухую стену непонимания инспекторов из отдела по культмассовым мероприятиям горисполкома. Строгие чиновницы ссылались на отсутствие упоминаний о подобных упражнениях в летописях титульной нации в целом и коренного населения области в частности. Пришлось на время вернуть бубен в запасники, пока экспертная комиссия не изучит в деталях вопрос взаимопроникновения различных культур.

– Я стараюсь, – Сеня ковырнул отверткой в последний раз, – ну, можно начинать.

– Заставь эту чертову бандуру рыдать над «Письмом к матери» и смеяться, когда понесут отдавать деньги, – Исаак Моисеевич неловко перекрестил синтезатор и трижды – картонку для пожертвований, – Не перепутай!

– Я напомню, – Шурик погрозил Семену устрашающего вида маракасиной****, – не заржавеет.

Эскиз этого редкого в среде Хазарского Каганата***** инструмента Шурик рисовал в пору увлеченности пышнотелой блондинкой и поручил изготовление членам кружка авиамоделирования при доме культуры им. Павлика Морозова. Будущие тупулевы и, особенно, антоновы добавили от себя, таким образом, экзотическая погремушка приобрела законченные формы силиконовой груди №4.

Едва зазвучала мелодия из к/ф «Крестный отец», как из глубины зала к музыкантам подошел человек, опустил в коробку гонорар и шепнул солисту на ухо.

Гоша откашлялся:

– Для Татьяны из Электростали звучит песня «Как нельзя быть красивой такой».

Избитый трюк не подвел – вслед за подсадным к эстраде потянулись реальные клиенты.

Ассортимент посвящений и поздравлений не баловал разнообразием. «Аленка», «Наташка», «Каким ты ядом напоила» и прочая душещипательная попса конвертировалась в кэш по ночному курсу. Заминка приключилась, когда заказали «Колыбельную» Джорджа Гершвина «непременно с исполнением соло на трубе». Дядя Изя не удержался и слупил с шибко грамотного в твердой валюте. После этого отступать было некуда, и находчивый Шурик виртуозно исполнил партию на вечно опухших губах. Успех превзошел все ожидания. Заказы сыпались, как из рога изобилия. «Прощание славянки» Шурик протрубил, аж, пять раз. Причем военные кружили всех без разбора, а один безусый салабон признался майору в запасе, что находится в самоволке и гуляет на вырученные от продажи казенного имущества деньги.

– Если не полковое знамя, хер с ним, прощаю, – расчувствовавшийся отставник обнял солдата и позаимствовал до пенсии.

– Жадность приводит к бедности. Давайте, мальчики на коду, – дал отмашку мудрый Исаак, – Чего доброго попросят фуги Баха – облажаемся.

Сыграв напоследок «Синий пароход», музыканты смотали шнуры и отправились делить выручку.

В беседке, увитой сладострастным жасмином, басиста дожидалась очередная поклонница.

*Незаконный заработок… слово особенно распространено среди лабухов.

**азартная карточная игра

***Thorn birds (Поющие в терновнике) – роман Колин Маккалоу

****Мара?кас или мара?ка – древнейший ударно-шумовой инструмент коренных жителей Антильских островов – индейцев таино, разновидность погремушки, издающей при потряхивании характерный шуршащий звук.…

*****Хаза?рский кагана?т, Хаза?рия (650—969) – средневековое государство, созданное кочевым народом – хазарами. Контролировал территорию Предкавказья, Нижнего и Среднего Поволжья, современного Северо-Западного Казахстана, Приазовье, восточную часть Крыма, а также степи и лесостепи Восточной Европы вплоть до Днепра.

глава восьмая

Шторм в последний раз дернулся и затих. Угасший день погрузился в пучину, увлекая за собой перипетии курортной жизни. Изрядно потрепанное судно мирно переваливалось сбоку на бок: паруса спущены, палуба блестела в рассветных лучах шагреневыми лужицами, Соленый удил в них солнечных зайчиков и команда не возражала.

«Когда-нибудь я стану обыкновенным Шариком… или Кузей… может статься, грозным Трезором. Величавым Лордом – тоже неплохо. Жаль, конечно, расставаться с друзьями – не одну пинту соленой воды хлебнули. А, уж, сколько приключений выпал на нашу долю – не упомнишь, в трюм не затолкаешь. Не век же бродяжничать? Грянет час, пришвартуюсь к берегу. Глядишь, и конура просторная обломится. Почему бы и нет? Кругом полно хороших людей. Просто, они временами стесняются быть самими собой, зажимаются… Это от тесноты. На суше место мало, вот и мельчают. У нас здесь…

Утро и впрямь было сказочно прелестным

– …А как иначе? – кобель стряхнул с морды особо ретивого зайчика, – Новый день не может быть дурным, неинтересным. Ведь он таит массу непредсказуемого. Как первое свидание. Как… – в нос ударили ароматы из камбуза, – как встреча с нашим коком, например.

Пес поднялся, потянулся

– Схожу, проверю, чего он там, в качку, удумал?»

Полкана не оставляли в покое блохи. И не какие-нибудь северные, отмороженные до глицериновой вялости в членах и помыслах, а подвид южный, с характером. Одна из них толи из озорства, толи из гастрономических соображений норовила впиться в кожаный песий нос. По дороге кровосос цинично топтала собачье воображение, тщась вернуть мечтателя к реальности, где (с ее точки зрения) тепло и уютно, нет сквозняков и бесплатный общественный транспорт, где самая мысль о переменах видится смешной и абсурдной до крайности. Вторая попытка оказалось удачной, и сытая тварь забылась в складках загривка.