Заметки престарелого донжуана. Все здоровое, что во мне осталось, это нездоровая тяга к красивым женщинам

– Ну, там, потеете, изжога, репродуктивная дисфункция?

Окончательно смутившись, я промямлил:

– потею… да… но она, то есть репродуктивная, делает все возможное… изжога… да, приходилось выслушивать… но я с этим не согласен…

Доктор перестал строчить чужие рецепты, на миг оторвал голову от стола и уже помягче произнес:

– Вам, голубчик, следует поменять сексуального партера или изменить пол. Порошочками дело не исправишь.

И тут я вспомнил, что нынче на каждого пациента отведено не более скольких-то минут.

– Доктор, сколько у меня осталось времени?

Рыжий Айболит бросил взгляд на стопку анализов:

– Не откладывайте, и не увлекайтесь шоколадом – сладкое полнит. Следующий!

Дорогою меня сгрызли сомнения: во-первых, каким образом он вычислил основательно подтаявший презент, во-вторых, на кого из сексуальных партнеров намекал и, в-третьих, что делать с ворохом одежды, часть которой я толком и не носил?

Отужинав овощными оладьями, достал из книжного шкафа и пролистал фундаментальный труд о премудростях театра Кабуки (с картинками). Разделся, надел фартук с линялым омаром и долго вертелся перед зеркалом. К увиденному остался равнодушен. Чего нельзя сказать о собачке. Легавая в возбуждении раз двадцать сбегала на кухню и обратно, решив, что я забыл, где лежит нож для разделки мяса. Затем, проклиная себя за нерешительность, подтвердил все оговоренные ранее свидания.

Выручила, как всегда, шоколадка – слопал гормон счастья без остатка и погрузился в объятия спального места под открытой форточкой.

    06.03.17

Сексуально-образованный матрас

В дверь позвонили. Матрас вздрогнул и взглянул на часы: невозмутимые ходики в дубовом окладе показывали далеко за полночь. «Кого еще черт принес? – матрас поглубже зарылся в пуховое одеяло, – Приличные люди в такое время держат оборону от навязчивых эротических сновидений».

С лестничной клетки отчетливо доносилось, как неурочный визитер топтался у входа и нервно дергал горбатую дверную ручку, более подходящую для сведений счетов с жизнью, нежели для приема желанных гостей.

– Ну, говнюк… ну, ты у меня дождешься, – матрас прижался к подушке, набрал 911 и прохрипел адрес.

Теперь в дверь трезвонил наряд полиции.

– По номеру телефона вычислили. Что за ночь… – стонал матрас, проклиная день, когда покинул складское помещение.

Там было хорошо. Хотя и тесно. И крысы. Эти умные твари вызывали невольное уважение: ели и гадили в отдельных местах. Как профессор Преображенский. Не то что мыши. И рябой, с оспинами Колян. Да и Клавка хороша, – совокупляется, где приспичит.

Ушли. На компьютере играть. Приехали с опозданием, отбыли не попрощавшись. Защитнички, ети их…

Не спалось. Матрас придавил пульт дистанционного управления. Ожил стилизованный под старину музыкальный центр. Хитро подмигнул, и в спальню полились волшебные звуки романса.

– Ах, зачем эта ночь так была хороша, – пела Алла Боянова, то ли вопрошая, то ли глумясь.

Поменять настройки матрас не умел, потому решительно нажал СТОП и спихнул пульт под кровать: «Буду слоников считать».

Элефантотерапия не помогала. Удаляющиеся зады гигантов вызывали приступы смеха, любопытства, но только не зевоты. «Вот бы их научить вихлять бедрами, как манекенщицы do that».

Венценосный август, окропленный первыми багровыми прядями дикого винограда, отползал в историю вслед за одноименным цесарем. Сентябрь грозил скорым возвращением хозяина квартиры. Работать, а тем паче выслуживаться, матрас не любил. В тихие летние дни он с наслаждением отлеживался впрок, ибо, выйдя на пенсию, Хозяин с весны до осени пребывал на подмосковной даче. За это время многострадальный тюфяк успевал если, уж, не обрести былые формы, то, по крайней мере, подлечиться. Прогибы и вмятины слегка распрямлялись, их не кошмарили по ночам острые колени, не пинали восторженные пятки. Целомудрие и покой. Санаторий строго режима. Муха зря не сядет. Прикроватный фикус листом не шелохнет. Лепота.

Назвать матрас дармоедом было бы несправедливо. В высокий сезон (с октября по май) технологическое чудо-подстилка исправно отрабатывала хозяйские инвестиции. На этом поприще она сменила пружинный артефакт. Старик сдался без боя, хотя и скрипел в дверях, нечто типа «адью, неблагодарные… что б вам повылазило». Но и он вскоре обрел вторую молодость в дворницкой, населенной жаркими азиатами.

Первое время вновь прибывший матрас обменивался с депортированным впечатлениями и даже интересовался привычками и наклонностями Хозяина. Однако диалог не клеился: разобиженный предшественник все больше отмалчивался, ссылаясь на служебную и врачебную тайны разом. К тому же новые владельцы нагружали его усталые пружины немыслимыми прежде сексуальными экзерсисами так, что сил на диспуты практически не оставалось.

В конце концов, шикарный новодел научился не принимать близко к сердцу последствия любовных утех, терпеливо ожидать сезонную передышку и приспособился раз в календарный год переворачиваться.

«Все когда-нибудь да кончается. Пройдет и ночь. А там, глядишь… Сорок семь, сорок восемь – этот особенно смешной – …сорок девять… пятьдесят один – интересно, на какой цифре Хозяин споткнется – …пятьдесят три… шестьдесят… хррр…»

Ринит и маслины

глава первая

– Да присядьте ж наконец!

И то – правда: молодой человек беспрестанно вскакивал и нервно кружил вокруг столика. Его немыслимо длинный шарф мел полы, хлестал посетителей по щекам, а иногда и вовсе опрокидывал фужеры с шампанским на атласные подолы визгливых кокоток. Раз он зацепился за гусиный плюмаж и волочил удивленную птицу вплоть до туалетной комнаты.

– Отчего же, могу и присесть, – юноша рухнул на стул, достал огромный платок. На миг лицо скрылось за сероватой занавесью, под которой угадывался длинный чувственный нос. От частого соприкосновения с грубой тканью нюхательная оконечность покраснела и кое-где покрылась заурядными прыщами (ничего удивительного, ибо Поэт страдал хроническим насморком по причине дырявых башмаков и частых романов с неумелыми гимназистками).

– Так-то лучше, – толстяк перестал вертеть головой и отпил большой глоток Сельтерской, – у меня от вас косоглазие может случиться.

– Водки хочу. Закажите мне водки, – Поэт затолкал платок в брючный карман, – И мяса.

– Айяйяй, – толстяк поморщился (прозаик давно мучился подагрой), – Человек! Сто пятьдесят и котлету. Вам с горошком или с консервированной кукурузой?

– С мясом. У меня белковое оголодание.

– Айяйяй, молодой человек. Нет такого слова – «оголодание».

– Слова, может, и нет, но есть от этого меньше не хочется.

На открытой веранде приморского ресторана царила атмосфера сытого праздника. Запахи подгоревшего шашлыка, спутавшись с ароматом жасмина, опадали на захватанные солнцем груди и плечи, бахромили розовые уши, щекотали выстриженные ноздри. В недрах луженых желудков лениво бродило Цымлянское, рвалось на волю Игристое, мрачно сопел коньяк-аксакал.

Распахнулась дверь в зал, и вместе со звуками популярного танго по дощатому настилу застучали высокие каблучки. Застыли дамские лица. Зацокали языки кавалеров.

– А вы говорите, форма пустяк, сюжет вторичен… Эмоции вам подавай, – толстяк обтер лысину, – А откуда им взяться? коль формы не те, сюжетная линия размыта. Нее, батенька, увольте. Читатель привык судить по одежке.

Собственно «одежки» на новой посетительнице было немного – так, пару пустяков. Один – вызывающе открытый – обтягивал соблазнительную провокацию, второй венчал умопомрачительную прическу. Ах да – третий. Ну, он являлся как бы естественным продолжением бесконечности и решительно гвоздил в пол любые сомнения.

– Имеете что-нибудь возразить?

Ответить сразу Поэту долго не удавалось – мешала котлета по-киевски. Нарядная куриная кость торчала изо рта на манер детского кулачка, причем манжетка явно теснила и на вырост уже не годилась.

– Эх, – Прозаик заерзал, – где мои… – пожевал губами, – хотя бы… – почесал затылок, – эх…

И только когда расхожий деликатес лишился последней калории, Поэт вновь обрел дар речи, при этом взгляд его продолжал преследовать незнакомку попятам, словно убогий целителя-самозванца.

– Красивая сучка, ничего не скажешь.