В мире событий и страстей

Послышался крик. Но слова остались неразличимы. Чуть позже померещилось: «Олег! Олег!» Проталкивал лодку сквозь камыш, видел впереди мельтешение костра и крикнул:

– Аня! Аня!

Она подошла ближе к лодке. Закрыла лицо ладонями и разрыдалась.

– Не надо! Не надо! – твердил он, пытаясь поцеловать ее. – Я же говорил, что приплыву, как стемнеет. Ну, поплутал! Совсем немножко.

– Я думала: что-то случилось, – говорила она, всхлипывая: – Я все передумала. Здесь ничего нельзя. Ни поплыть, ни позвать. – Она опять заплакала.

– Ну, не надо, – говорил он, прижимая ее к себе. – Я же здесь. Я больше не поплыву так далеко. Успокоилась? Да?

Ночь была холодной, с ветром и дождем. Над палаткой гудели деревья. Слышался плеск воды у берега.

Олег почувствовал, что Аня не спит, спросил:

– Ты, наверное, замерзла? Подвинься поближе.

– Не, сейчас уже ничего, – с хрипотцой ответила она.

– Горло застудила?

– Может, сорвала голос, когда кричала. И низ живота еще разболелся.

– Давай тебя погрею.

– Не надо. – Она попыталась отвернуться. – Ой, правда, у тебя руки такие теплые.

– Знаешь, поедем завтра домой, – предложил он.

– Так вдруг? А твой отпуск?

– Пожили на озере, рыбу половили, хватит.

– Но ведь ты еще хотел.

– Не, пора, – ответил он и подумал: «Не буду же я ее здесь в холоде мучить».

Утром в последний раз разжигали костер. Варили кашу в котелке и пили чай из озерной воды. В непонятной спешке собирали палатку и рюкзаки. Погрузили вещи в лодку. Аня посмотрела на опустевшую поляну:

– Странно, но так обидно отсюда уезжать. Как будто со всем успели свыкнуться.

К дому егеря они добрались только к вечеру. Автобус к станции давно ушел. Надо было ночевать в деревне.

– А чего расстраиваться-то? Чего? – Дородная, словоохотливая егерша стояла на ступеньках высокого крыльца: – На терраске у нас остановитесь. Чайку с утра попьете, да поедете. А хотите, вон, в бор, за брусникой еще успеете. Наберете, сколько захотите.

Егерша кормила их горячей картошкой. Рассказывала, что муж наловил с утра рыбы и подался на базар. Расспрашивала об их житье на острове и качала головой – то удивленно, то понимающе:

– Конечно, хорошо поехать ягоды пособирать и порыбачить. Но в палатке, да на земле? Ой, я бы не смогла. У меня осенью и зимой – вон любимое место! Лежанка за печкой!

Олег лег спать на железную кровать у террасного окна. Аня и хозяйка долго сидели на кухне и тихо разговаривали.

Утром хозяйка дала им в дорогу вареной картошки и соленых огурцов. Попрощались. Хотели уходить. Хозяйка обняла Аню, из-за чего-то расплакалась и махнула рукой на прощание.

Шли к автобусной остановке. Олег спросил:

– И о чем это вы с хозяйкой полночи болтали?

– Так, обо всем. У нее дочка в Москве. В техникуме учится. Она за нее боится. Жить, говорит, очень тяжело стало. Тревожные какие-то времена.

Глава четвертая

Вечером двадцать первого сентября в «Новостях» зачитали президентский указ об отмене конституции и разгоне парламента. Олег стоял перед телевизором с чашкой в руке, нагнулся, чтобы сделать звук громче и плеснул чай на пол. Раздался телефонный звонок, и Аня быстро заговорила:

– Алло! Ты слышал? Да? И что же теперь будет? А я не верила, когда ты об этом говорил. Я думала, что ты выдумываешь. Но они сейчас будут между собой договариваться? Да?

– Не знаю я ничего… – ответил Олег. – Я сам с дуру надеялся, что обойдется.

– Мне сегодня на работе показали газету. Представляешь, такие известные люди подписались под обращением к президенту о разгоне парламента. Даже поэты. Они-то почему не видят, как это противно – если одни будут понукать другими.

– Это-то – ладно, – проговорил Олег, – как бы до стрельбы теперь не дошло.

– Ну, ты сразу о таком! Ты всегда все утрируешь.

– На днях по телеку одного музыканта показывали. Он кричал Ельцину: бейте их, бейте!

– Я видела, – ответила Аня. – Он просто злой.

– А Пливецкая обращение подписала?

– Она – да. Она – тоже злая.

Борька стоял на лестничной клетке у подоконника, взъерошенный больше обычного. Пожал Олегу руку и продолжал говорить курившему рядом Веселову:

– Нет, я твоей логики понять не могу. Ну, как же так – «ничего особенного не произошло»? Была возможность эволюционного развития! Теперь-то нет! Теперь одна сторона ломит свое! Так или не так? Какой бы конституция ни была, но она давала возможность находиться в определенном поле. А теперь, вместо поля все – в этом самом месте!

– Была – одна, будет – другая! – отмахнулся Beселов. – Какая разница? Ты ту не читал, и эту – не прочитаешь.

– Не буду! – охотно согласился Борька. – Но если можно одну в корзину выбросить, то чем другая лучше? И что после этого останется в голове у всякого сержанта милиции, к которому мы по грешному делу можем угодить? А? Если президенту можно, то почему сержанту нельзя?

– Но послушай! – Веселов заговорил медленно и обстоятельно. – Должен же в стране, наконец, быть порядок, а не бардак! Должны же быть реформы?!

– Андрюша! – воскликнул Борька. – А помнишь старые, добрые тоталитарные времена! Что ты мне тогда про законы говорил? Надо их соблюдать или не надо?

– Они могут и устареть! – Веселов махнул рукой с окурком. Пепел полетел ему на брюки и стал его стряхивать.

– Ну, какие законы устарели? – спрашивал его Борька. – О приватизации – и то закон есть.

– Вообще-то я не пойму, чего вы так переполошились. – Веселов пожал плечами. – И у нас всё должно быть как у всех.