Матрос

Я достал свой вещмешок, раскрыл его. Он был полон всякого армейского барахла, в том числе некоторых предметов, которые я взял с собой из дому. Например, там я обнаружил несколько упаковок «Дошираков», которые умудрился раздавить, из них высыпалось содержимое и в итоге все дно вещмешка испачкалось специями.

– Кружка! – закричал лейтенант.

Все достали алюминиевые кружки и выставили перед собой.

– Алюминиевая ложка!

Кружки положили на пол и вытащили ложки.

– Мыло!

Ту же процедуру повторили с мылом. За ним последовали зеленое кашне, пара носков, пара зимних носков, насессер, зимний бушлат и зимние штаны. Платок (две штуки), кусок мыла «звездочка» (не «Duru», конечно, но все же), кальсоны осенние, кальсоны с начесом. Баталер (так на флоте называется каптерщик) проверил все по списку, у всех всего хватало.

? Так, вроде ничего не забыл, – сказал баталер, почесав репу.

? Да там и нет больше ничего, – добавил один из матросов в тельняшках.

? Да хрен его разберёт, у всех разные вещи, и все время чего-то не хватает, я удивлён, что у этих все на месте. Так, вещмешки переверните и потрясите, покажите, что пустые! – потребовал баталер.

Все перевернули вещмешки, и я нехотя сделал то же самое. «Доширак» вместе с рассыпанными остатками, естественно, покинул вещмешок и рухнул прямо на отполированный пол.

Я скривился в лице, ожидая удара с любой стороны, но лишь услышал:

– Ну мать твою, только помыли все!

Когда я раскрыл глаза, вокруг стояли несколько матросов, качали головами и причитали, глядя на рассыпанный по полу доширак.

– Напра-во! По одному в баталерку заходите и сдавайте ваши вещи, форму получите на днях. Нормальную, а не эту зеленью

Мы повернулись и встали в очередь сдавать вещмешки. И вот тут, наконец, появилась возможность все осмотреть. Казарма, как я её себе и представлял, смотрелась достаточно уныло: длинное помещение с кроватями в два ряда, тот ряд, что ближе к окнам, состоял из двухъярусных кроватей, а перед ним одноярусные. Все койки аккуратно заправлены синими одеялами и стояли ровно в одну линию. Позже я узнал, что они равняются по ниточке. У каждой кровати стояла табуретка, у двухъярусных, соответственно, две. На флоте их странно и ласково называют «баночками». Причём весь этот сленг упорно вливается в «синюю» массу и игнорируются какие-либо другие слова. В конце казармы пара розеток, видимо, для зарядки телефонов, у которых постоянно толкутся пара тройка бойцов, поглядывая в оба, рискуют ради пары лишних минут «заряда». Вообще, сотовые телефоны – отдельная тема в армии, которой можно уделить целую главу.

Приблизилась моя очередь сдавать вещи. Я зашёл в баталерку, положил свой вещмешок среди кучи других, видимо, тут я с ним расстаюсь навеки, ну или нет, неизвестно. Мы стояли еще минут пятнадцать, ждали остальных. Это занятие быстро надоело, и мы решили присесть на баночки. Я облокотился на спинку кровати и прикрыл глаза.

Когда же я наконец получу доступ к телефону, надо позвонить родителям, сказать, что добрался. Они, наверное, переживают. Обстановка на удивление вовсе не была враждебной по отношению к нам, скорее, суматошной. Не покидало ощущение, что придётся много ждать в начале. Вообще, самое главное испытание в армии – это испытание терпения. Значительную часть времени приходится стоять, строиться, ожидать чего-то, я никогда не думал, что мне придётся столько стоять на одном месте и не шевелиться. В воздухе витает атмосфера беспрекословного подчинения и несвободы и то, что ты теперь сам себе не принадлежишь, а на все действия приходится просить разрешения, очень сильно угнетает, особенно поначалу. Ощущение клетки чувствуется в армии очень остро, и буквально в первый же день я подумал о том, как же здорово было на гражданке. И за каким чертом я вообще сюда пошёл? Ведь сам пошёл, никто меня не принуждал. Помнится, ещё на пятом курсе, где-то в апреле месяце, я зашел в военкомат и сказал, что я студент, заканчиваю вуз и хочу в армию. Женщина, что там работала, посмотрела на меня как на Блаженного, пошла искать моё дело в огромном шкафу, до отказа набитого папками с фамилиями несчастных. Нашла она его минут через десять. Все запылённое, чуть ли не в паутине (тут я приукрасил, конечно, для красного словца). Женщина открыла мое дело и говорит: «Ты в военкомате последний раз был пять лет назад! Ну и что теперь? Служить собрался?» Я ответил, что да, собрался, ведь на работу без военника не берут. После этого меня направили на медкомиссию.

Мои размышления прервал громкий голос капитана 3 ранга (майора), который как-то так незаметно для нас появился в казарме и увидел, что мы никак не реагируем на его приход. После крика мы резко подорвались и встали по стойке смирно, он прошел мимо нас и зло оглядел каждого.

– Я не понял, воины! Почему не встаём?! Жопы тяжелые?! Ну-ка, встать быстро! Ещё мамкины пирожки высрать не успели, а уже охреневать начали! Все! Кончилась гражданка! Теперь вы в армии!

Гражданка закончилась физически, но не морально, тяжело вот так сразу привыкнуть к такой жизни. Что есть свобода? В первую очередь – это возможность управлять своими действиями. Есть еще, конечно другая свобода, духовная, она глубоко внутри. Эта свобода не зависит от того, в каких условиях ты находишься. Такую свободу можно почувствовать, сидя при этом в клетке, и никто не может ее отнять. Можно запереть тело, но не душу.

Я думал о высоком, а офицер тем временем разорялся:

– Запомните, что надо вставать, когда офицер заходит в расположение роты! Кто у этих недоносков командир?!, – вопрос был адресован к матросам, которые, видимо, находились здесь уже давно.

Они стояли молча, переминаясь с ноги на ногу, жали плечами:

– Не знаем, товарищ капитан третьего ранга, только привезли их, они вещмешки только сдали баталеру, – подал голос тощий смуглый парнишка невысокого роста.

– Вот ты и будешь, Птица, принимай новобранцев, увижу, что они у тебя сидят тут как в баре, будешь дючки (туалеты) зубной щеткой своей полировать, – отчеканил капитан и ушел в сторону канцелярии. Мы остались наедине с «птицей». Он вздохнул, усмехнулся и обратился к нам:

– Ну, стало быть, я ваш начальник теперь, какой вы взвод?

Мы переглянулись, непонимающими глазами уставились на птицу.

– Ясно, ну тогда седьмой взвод, шестой есть, пятый тоже, будем по возрастающей.

Внезапно прозвучали громкие звонки, а за ними последовал истошный крик дневального:

– Рота, стройся в центральном проходе для перехода на камбуз!

Все резко стали строиться, кругом в роте началась беготня, наш новоиспеченный командир принялся подгонять нас руками, мол, чего встали, бегом на построение. В первый раз это все было как-то глупо, немного нелепо, по-детски, напоминало какой-то детский лагерь, мы встали и просто стали ждать. Я смотрел по сторонам в лица парней, которые стояли вокруг, их было так много и все такие разные, но в то же время одинаковые. Лица такие молодые, некоторые почти совсем дети. Почему так? Почему, когда я смотрел кино, где играли тридцатилетние актеры, мне казалось, что солдат должен быть взрослым дядькой, но никак не таким сопливым вчерашним школьником. Какие из них солдаты? А из меня? Что я здесь вообще делаю? Вроде институт закончил, но все равно оказался здесь наравне с ними.

– Сейчас поедим, потом на плац, сделаем вид, что маршируем, я вас в курилку свожу, там и позвонить можно, здесь телефоны не светите, если офицеры спалят, то хана, у них любимая забава – мобилы в окно выкидывать или гвоздями приколачивать к асфальту – сказал «Птица тихо, но при этом очень четко. Мне этот парень определенно начинал нравиться. Интересно, почему его называли «птицей»? Из-за фамилии, наверно.

Роты располагались согласно этажам: первый этаж – первая рота, второй, соответственно – вторая и так далее. У нас четвертый этаж, стало быть мы четвёртая рота, и едим самые последние, что определенно накладывало отпечаток на рацион. Остальные – банально сметали всю еду, и нам мало, что оставалось. Потом еще и выяснилось, что, раз мы приехали сегодня, то не успели еще встать на довольствие, а, значит, и ужин нам не положен. Естественно, такой вариант был заранее продуман, поэтому мы и таскали за собой сухпайки, однако, Птица оказался на редкость шустрым парнем и умудрился договориться сперва с офицерами, а затем и с поварами, чтобы нас все же накормили. Пусть это и будут и остатки пищи, но все же они лучше, чем сухпайки.

Моя первая трапеза в армии меня никак не впечатлила: суп был абсолютно безвкусным и не соленым, просто жижа, в которой плавали два кусочка колбаски и одна картошина. Был там какой-то салат из свеклы и картошка с рыбой, еще стакан чая, ну и, конечно, легендарные 30 гр. масла. Вообще, в армии я съел масла больше, чем за всю жизнь.

? Левой, левой, раз, два, три! – командовал Птица как можно громче, чтобы проходящие мимо стармосы и старшины не привязались. Мы несколько раз прошли по плацу и плавненько свернули к курилке. За огороженным забором стояло много матросов, половина из них говорила по телефону, остальные смеялись, переговаривались. Я достал телефон и позвонил домой. Какую же я ощутил радость, когда в трубке услышал мамин голос, она была взволнована, расспрашивала, как я себя чувствую, где я, как кормят и т. д. Я вкратце описал ей обстановку, сказал, что пока ничего не понимаю, что ещё ничего не известно.

? Как только станет что-то проясняться, сразу звони, держи нас в курсе, – сказала мама.

Мама есть мама, переживает.

? Мам, да я даже не знаю, когда в следующий раз получится поговорить снова. Здесь телефоны нельзя с собой носить, если офицеры увидят, сразу отберут, а потом ищи-свищи этот телефон, – ответил я.

? А ты там теперь и останешься или ещё куда-то повезут? – спросила мама.

А мне и самому был интересен ответ на этот вопрос. В армии кругом неопределённость, ты не знаешь, что может быть через час, куда тебя забросят, что с тобой будет, и никто ничего не объясняет.

? Не знаю, мам, позвоню, как будет возможность.

Я ещё поговорил чуть-чуть, спросил, как здоровье, какие планы и потом отключился. Не особо хотелось травить себе душу этими звонками, хотелось абстрагироваться от мира гражданки, чтобы лучше понять этот мир и в нем себя утвердить. Пока все чуждо, странно и больше напоминало кино, чем реальную жизнь. Точно, мы все тут в костюмированной массовке играем в кино про военно- морской флот, но мы не моряки, нет, это не реальная служба.

? Окончить перекур! Выходи строиться для перехода в помещение роты! – крикнул матрос с парой лычек на крохотных погонах. Отличало его то, что он, в отличие от остальных, на голове носил белую бескозырку, а не пилотку, да и штаны у него были черные, а не синие, и фланка (верхняя форма одежды) была более нарядная. Бескозырку он сдвинул на затылок и ходил вальяжно, засунув руки в карманы. Ботинки у него блестели, как у кота яйца.

? Бегом, рыбы! – командовал он.

В помещении роты нам дали, наконец, перевести дух, сходить в туалет и т. д. Птица предупредил, что нам надо держать ухо востро, чтобы не пропустить приближающихся офицеров.

? Тут главное подорвать жопы, когда они зайдут, а пока их нет, можете хоть на руках бегать, – сказал Птица.

Он воспринимал все с позитивом, постоянно шутил, смеялся, рассказывал, как тут обстоят дела. В беседе выяснилось, что служит он всего две недели (а уже такой прочуханный) и Птицей его зовут из-за огромной наколотой совы во всю спину.

? Ребят, – говорил он нам, – вам ещё повезло.

Почему-то в армии, и я ещё не раз с этим столкнусь, все говорят, что нынешнему призыву повезло намного больше, чем предыдущему. Прошлые всегда страдали больше и у них были самые злые дембеля, самые лютые офицеры и, вообще, они пережили муки ада, а вот вы, духи (новички в армии), вообще прохлаждаетесь.