Гнев Бога

– Как хорошо.

Она страстно кинулась в объятия Вергилия, и они вновь вернулись на ложе и с неистовым пылом предались любовным утехам.

Между тем, группа людей, что шла к месту убийства, остановилась против дома, где находились любовники, и кто-то, подойдя к дверям, сильно ударил по ним молотком.

– Дециум, открой!

– Кто там? – дрогнувшим голосом откликнулся вольноотпущенник.

– Это говорю тебе я, твой господин Гортензий Флакк.

Двери с шумом распахнулись, и любовники услышали, что сенатор быстро прошёл в зал, грубо спросил:

– В доме кто-нибудь есть?

– Только рабы, господин.

– Хорошо. Иди на улицу и следи…

– За кем, господин?

– За улицей, осёл!

Египтянка взяла за руку Вергилия и, попросив его быть осторожным, тихо, на цыпочках шагнула в соседний зал, в котором, как и в крыше здания, был квадратный проём над бассейном. Вдоль этого проёма стояли кадки с цветами. Любовники заглянули вниз и увидели сенатора, который собственными руками зажигал светильники и ставил их на бортик бассейна рядом с тремя плетёными креслами. Внизу Гортензий обернулся, подошёл к статуе Юпитера и простёр к богу руки.

– Всё своё состояние я положу на твой алтарь, но дай мне удачу!

На пороге появился перепуганный Дециум.

– Господин, сюда идут.

– Пускай идут. А ты стой на улице и гляди в оба глаза.

Гортензий повернулся лицом к входу и глубоко вздохнул. В зал стремительной, лёгкой походкой вошёл Август и визгливо закричал:

– Гортензий, я пришёл сюда только потому, что знаю: ты честный гражданин. И если предашь, то сам объявишь об этом заранее с Форума!

Сенатор утвердительно кивнул головой.

– Да, Цезарь, я так и сделаю.

И он указал рукой на кресло, но Август, внимательно следя за каждым его движением и подозревая сенатора во всех смертных грехах, остановился у бортика бассейна в том месте, где их разделяли два кресла.

– Я слушаю тебя, Гортензий.

– Цезарь, я не могу открыть тебе тайну до тех пор, пока ты не прикажешь своим преторианцам покинуть дом.

Август в театральном изумлении обернулся к выходу.

– Эй, кто там! Я не просил охранять меня в жилище моего друга! Всем выйти во двор!

Едва тяжёлые шаги преторианцев затихли в противоположном конце дворца, как Гортензий отступил к малоприметной двери, распахнул её, протянул руку в тёмное помещение и вывел в зал рослого, широкоплечего юношу, голова которого была тщательно закутана плащом.

Август вздрогнул при виде незнакомца и, почувствовав слабость в ногах, оперся руками на спинку кресла.

– Кто это?

– Твой сын Агриппа Постум.

Молодой человек рывком сорвал с себя плащ и несколько секунд вглядывался в растерянного старца, а потом с криком: «Отец! Отец! Не убивай меня!»– бросился ему в ноги и начал покрывать их торопливыми поцелуями.

Потрясённый принцепс выставил вперёд ладони, словно защищаясь, и хотел отступить назад, но упал на спину и с гримасой боли и страдания на лице, с глазами полными внезапных слёз обхватил сына за плечи. Встал перед Агриппой на колени и прижал его к своей груди.

– Мой маленький, бедный сын. Я предчувствовал, что ты здесь…– он благодарно взглянул на Гортензия, – Я благодарю тебя, мой друг, что ты нарушил мой приказ и дал мне возможность увидеть моего мальчика.

Принцепс и его узник стояли друг перед другом на коленах и, обливаясь слезами, восклицая бессвязные слова, целовали друг другу руки.

– Сын, прости мне мою жестокость. Я плохой отец.

– Нет-нет, ты не жестокий, – протестующее затряс головой Агриппа. – Я помню, как однажды в детстве я упал с коня. Вывихнул ногу. После этого я пугался темноты, а ты сидел рядом со мной день и ночь и развлекал меня сказками.

– Так ты не забыл на острове Планазия?

– Я вспомнил всё! – С отчаяньем в голосе ответил Постум и прижался головой к груди отца.

– Что же ты ещё вспомнил, маленький мой мальчик?– ласково спросил Август.

– Как ты мне вытаскивал зубами занозу из ноги, а я брыкался и хохотал, и выбил тебе зуб.

Август счастливо рассмеялся, и они, плача, сжали друг друга в объятиях. Несчастный отец отстранился от сына и с ужасом глянул на него, обхватил свою голову дрожащими руками и со стоном закачался.

– О, боги, что я наделал. Ведь я обрёк тебя на смерть.

Вперёд шагнул Гортенщий и, кашлянув в кулак, негромко сказал:

– Цезарь, ещё не поздно всё исправить. И позволь мне сказать…

– Говори, мой друг.

– Постум за последние два года вёл умеренную, скромную жизнь.

– Я знаю.

– Он много раз пытался покончить самоубийством…

– Знаю, знаю.

–…но не потому, что Постум в свои восемнадцать лет пресытился жизнью. А из стыда за позор, нанесённый тебе, Цезарь.