И вот в один из сентябрьских дней в открытое окно влетела оса. И почему-то выбрала
одного мальчика – все кружилась вокруг него и кружилась. Тот, боясь пошевелиться, только глазами за ней водил. Весь класс, в принципе, тоже. И вот Александр Абрамович
таким же ровным голосом, как рассказывал только что об очередном съезде, говорит:
"Сережа, ну что ты смотришь на нее? Ну, укуси ее, пока она тебя не укусила!». Все от
смеха полезли под парты. Чувство юмора у него было особенное. А с Рамзесом они даже
чем-то похожи были. Оба такие многозначительные».
И такой: «У нас в классе были две пары близняшек. 2 девочки + 2 девочки. И
сидели они на задних столах. Частенько шушукались. В один из таких моментов, он все
тем же бесстрастным тоном говорит: "Сидоренко, Мельниченко. Если я сейчас в вашу
сторону брошу гранату, то будет сестринская могила". Класс выпал…».
***
Он был временами добр, чаще – саркастичен и язвителен, и мне до сих пор не понять, как в этом сильном и умном человеке уживались самые противоположные качества: болезненное стремление к справедливости и зависть к чужому жизненному успеху; необычайно острый ум и неумение взглянуть на себя со стороны; ненависть к
проходимцам и карьеристам и многолетняя обида на то, что не удалось сделать карьеры
самому.
Однажды он рассказал, как в начале шестидесятых в горкоме партии решался вопрос о
его назначении на должность завуча школы-восьмилетки. И третий секретарь, курировавший образование, промолвил вещие слова, преследовавшие потом Насонова
всю жизнь:
– Слишком умный!
Сказал – как клеймо припечатал: отныне карьера руководителя школы была для
Насонова закрыта навсегда.
– Ты только представь себе: во всем мире, в любой нормальной стране, лучшей
оценки для руководителя, чем слово «умный» – и придумать трудно. А здесь – «слишком
умный» – отрицательная характеристика…
Ведь этот поц недоделанный сам не знал, что несет, из нутра вырвалось! Ну, сказал
бы честно: нам не подходит не Насонов, а его национальность, – я это бы еще по-человечески понял…
А я слушал его и думал: нет, мой старший товарищ, на этот раз ты не прав. Для
любого начальника чужая слишком умная голова во сто крат страшнее всего остального.
Они заботятся о приемлемом фоне, они не хотят сами быть фоном.
Думаю, мысль, что не он виноват в своих бедах, а какая-то иная неодолимая сила, его, возможно, утешала. Нормальные люди не любят осознавать себя источниками своих
несчастий, но спорить с ним я тогда не решился, считая про себя, что таких, как Насонов, вне всякой зависимости от национальности, и ни при каком общественном строе, на
руководящие посты не назначают. С годами ко мне пришла правота того секретаря: разве
39
он выступал против умных руководителей? Он всего лишь был против слишком умных, а
это, согласитесь, не одно и то же.
Кто любит насмехаться над начальством – не должен сам становиться начальством!
– разве, по крупному счету, это не справедливо?
***
Насонов привык делить человечество на три категории. Пессимистов, не верящих в
будущее, зато идеализирующих прошлое. Оптимистов, уверенных, что «настоящий день»
еще впереди. И удачливых дураков, ждущих от жизни не слишком много, зато сегодня.
О себе он говорил скромно:
– Я к этим категориям не отношусь, я их определяю…
***
Неуживчивый, строптивый, всесторонне одаренный и интеллектуально превосходящий
окружающих, он имел и свою «ахиллесову» пяту, которая с лихвой перекрывала все его
достоинства: был дьявольски горд и честолюбив.
В нашей с ним негласной «табели о рангах» точки над «i» он расставил блестяще:
– Возможно, мы в чем-то и схожи, – как-то снизошел он, – но и отличаемся многим: я
– умен, а ты – неглуп, разницу ощущаешь?
Втайне стремясь к утешению, я рассказал об этом жене и незамедлительно получил