Естествознатель. Книга 5. Последнее слово единорогов

Нахим снисходительно улыбнулся:

– Неужели господин проводник не умеет пользоваться картами?

– Отчего же, умеет. Только у вас в руках вовсе не карта. А история естествознателей, некоего мифического народа, проживавшего у подножия Купеческого леса.

Нахим неловко пожал плечами и отложил свиток в сторону.

– Да-да, разумеется, я просто рассуждал вслух, – сухо ответил он.

Этот нелепый, не поддающийся объяснению разговор чрезвычайно взволновал Норогана. Действительно, если обстоятельно поразмыслить над ним, то получалось, будто Нахим Шот принял свиток естествознателей за обычную карту. Как такое могло произойти? Почему все остальные участники экспедиции видели вполне конкретный текст, свидетельство Арио Клинча, и только одному из них удалось прочитать в нем что-то свое, другое? Чем более Нороган об этом размышлял, тем более зловещей ему представлялась вся эта загадка. Он и сам не знал, отчего вдруг начал беспокоиться. Боялся ли он за свою жизнь? Нет, он давно об этом перестал волноваться. Предвидел ли печальный исход их экспедиции? Едва ли. Однако он суеверно почувствовал чью-то дурную волю, довлевшую над их походом; словно бы злой рок неожиданно вмешался в их судьбы, и они теперь неподвластны даже сами себе.

Несколько дней кряду Нороган ломал голову над этой неразрешимой загадкой. И чем более путники продвигались вперед, тем сильнее его одолевали на первый взгляд беспричинные, тревожные предчувствия.

Путники шли уже несколько дней по изматывающей жаре, вдалеке маячили желанные горы, но страшная усталость уже сковала им ноги. Хорошо, что хоть обратно Нороган сможет переместиться. При этом он не добился ни малейшего результата, ничего не узнал. У него в руках находился свиток, который действительно казался непохожим на другие; но невозможно было понять, что на нем написано, кроме пресловутой истории, составленной с многочисленными фактическими ошибками неким Клинчем. Все это расстраивало и угнетало; Нороган стал более угрюмым и замкнутым в себе.

Спустя еще несколько утомительных дней путешественники, наконец, подошли к горной гряде. После жаркой пустыни прохлада гор особенно приятно воспринималась утомленными дорогой людьми. К тому же, как тут было красиво! Покатые склоны хребтов поросли низкорослым кустарником, из-за чего создавалось впечатление одного сплошного бирюзового ковра. Пологое днище гор сформировало уютную поляну, где путники пожелали остановиться на привал. Горы здесь были разные – высокие и пологие, заросшие дремучими лесами и ближе к вершинам покрытые одними лишь луговыми травами; и всюду, куда ни глянь – эти величавые громадины, которые так хочется покорить, взять приступом, как крепость. А где-то вдалеке слышалось тяжелое бурление; словно дыхание диковинных исполинов стало различимо чуткому уху.

– Там, за цепью Таргаринских гор находится водный источник. Я слышу, как валы ударяются друг о друга! – в возбуждении воскликнул Корнелий Саннерс, сверкая глазами. – Мы на правильном пути! Спасибо вам, Нороган, за то, что доставили в целости и сохранности. Ваш маршрут подошел к концу, наш же только начинается. Позвольте расплатиться с вами.

С этими словами руководитель группы достал мешочек венгериков и протянул проводнику.

– Честно сказать, здесь куда меньше, чем мы вам должны на самом деле. Вы спасали нас на каждом шагу, рискуя собственной жизнью. Мы перед вами в неоплатном долгу.

Нороган кивнул, принимая благодарность. Теперь он уже и сам хорошенько не понимал, зачем пустился в эту сомнительную авантюру, оставив Павлию одну в незнакомом ей Тимпатру. Ради пресловутого свитка, который он так и не нашел? Ему следует поворачивать назад, однако странное желание воочию убедиться, что за горами море, влекло его вперед.

– Если позволите, я бы еще какое-то время пробыл в вашей компании. Мне очень хочется посмотреть, справедливы ли ваши догадки насчет озера…

– Мы сейчас в долине Ха. За ней, если следовать записям гераклионского мореплавателя, и находится то самое безымянное озеро. Я буду счастлив, если вы окажете честь разделить с нами это великое открытие. Кстати, нам ведь предстоит как-то назвать его.

– Может, твоим именем, старина? – предложил Ракис Лот, преданно глядя на руководителя. Но Корнелий покачал головой. – Не очень-то это скромно, да и потом, я бы скорее предпочел взять имя нашего дорогого проводника, чтобы хоть как-то отплатить ему за помощь. У меня, конечно, имеется еще одна версия для названия, однако я предпочел бы предложить его лишь в том случае, если озеро обладает теми удивительными свойствами, про которые рассказывал гераклионский моряк.

Нороган смущенно улыбнулся.

– Предлагаю иной вариант. Давайте назовем его по цвету. Ведь вода в зависимости от освещения может казаться голубой, зеленоватой, наконец, почти черной, как бывает в Гераклионском море. По крайней мере подобное нейтральное название не будет выделять кого-то из нас.

– Отличная идея, превосходная! – живо воскликнул Корнелий. – Что бы мы без вас делали, дорогой друг!

Этим же вечером они покойно сидели у костра, смотрели на слабо мерцающие звезды, прислушивались к уютному потрескиванию дров и пили дынную настойку на спирте, которой угощал Нороган. Так путешественники отмечали благополучный переход через коварную пустыню; теперь же их маршрут обещал стать более безопасным. По крайней мере, так оптимистично полагал Корнелий Саннерс.

Спустя какое-то время путешественники немного захмелели и расслабились. Ночь на природе весьма располагает к интимным беседам, и Норогану вдруг страстно захотелось поделиться с товарищами своей страшной тайной.

Загадочно поблескивая глазами в темноте, он вдруг начал хриплым, словно не принадлежащим ему в этот момент голосом:

– Господа. Один мой друг поведал мне жуткую историю. И я, право, теперь не знаю, как мне относиться к этому признанию. Рассудите меня вы. Он сказал, что по его вине погибло много людей.

Произнеся эти слова, Нороган закрыл лицо руками, а когда отнял их, то стало видно, что оно искажено вымученной, неестественной улыбкой.

То ли ночь была особенно тиха и загадочна, то ли нервное возбуждение, охватившее проводника, передалось и остальным, но все трое пристально уставились на Норогана, с напряжением ожидая завершение рассказа.

Тогда проводник, путаясь и запинаясь на каждом слове, поведал остальным печальную историю, которую безуспешно пытался похоронить в своем сердце. Разумеется, он не вдавался в детали, которые человек, далекий от естествознательства, вряд ли смог бы постичь. Потом он замолчал, тяжело дыша, словно ему не хватало воздуха.

– Так что, господа, мне посоветовать моему другу, как считаете? Что бы ему теперь такого предпринять, чтобы ощутить, наконец, желанный мир на сердце? Он давно потерял покой, и жизнь ему уже не мила.

Нороган робко поднял глаза на остальных, ожидая самого сурового приговора. Путешественники же молчали; необъяснимая тревога сковала им сердца.

– Ваш друг раскаялся в содеянном? – мягким голосом спросил тогда Корнелий, нарушив мрачную тишину ночи.

Нороган глубоко задумался. В самом деле, вопрос этот не представлялся таким уж и простым, ибо здесь надо было понимать глубинное значение слова «раскаяться». Некоторые люди, совершив ужасный проступок, страдают муками совести, что однако не мешает им повторять содеянное вновь и вновь, пребывая неизменными в своих заблуждениях и поведении.

– Что это значит? – гулким голосом поинтересовался тогда Нороган.

– Вы говорите, что ваш друг убил кого-то. Продолжает ли он совершать подобные деяния? Или он полностью изменил свой образ жизни? Раскаяние – это переосмысление и кардинальное изменение, как я полагаю.

Я был готов убить лучшего друга из-за ревности. А теперь продолжаю морально уничтожать его сына ровно из-за того же чувства.

– Скорее нет, чем да, – честно ответил Нороган, робко заглянув в глаза Корнелия. В зрачках того загадочно отражался оранжевый костер.

– Странные у вас истории, господин Нороган, – насмешливо хмыкнул тогда Нахим. – Не очень-то веселые, особенно в столь пасмурную ночь.

– Завтра совершим восхождение на гору, – резко сменил тему Корнелий. – Поглядим, правду ли говорил гераклионский моряк.

Ракис тяжело вздохнул; в дороге он сильно повредил ногу и теперь едва мог наступать на больное место. Он никогда не жаловался, да и сейчас вздох его был обусловлен скорее усталостью, нежели желанием вызвать сострадание в сердцах товарищей, однако Нороган уже давно заприметил, как тот хромает.

– Давайте я гляну на вашу ногу, – предложил он.

Ракис передернул плечами.

– Вы не только проводник, но и врач?

– Как бы странно это ни звучало, но я ни тот и ни другой.

– Кто же вы тогда, господин Нороган?

Ровным счетом никто.

– В данный момент готов побыть вашей сиделкой, – отшутился естествознатель и принялся внимательно осматривать пострадавшего. Связка немного опухла и покраснела, плохо дело. Тогда Нороган легонько дотронулся своей рукой до ноги; ему не обязательно быть лекарем, он и так умеет исцелять. Гримаса страдания на лице пациента сменилась выражением облегчения, а затем и неприкрытого удивления.

– Что вы сделали с моей ногой? Поразительно, одним касанием вы сняли всю боль и отек!

– Наш проводник – очень славный человек! – сказал тогда Нахим, и Нороган вздрогнул. Отчего-то ему померещилась неприкрытая издевка в его словах.

– Пустяки, – смущенно ответил он.

Ранним утром путешественники забрались на ближайший пологий склон Таргаринских гор. Это было удивительное восхождение, ибо каждый в сердце своем ожидал от него чего-то особенного. Поднявшись, все четверо замерли в немом восхищении, ибо прекрасная картина открылась их взору.

Вода цвета червонного золота шумно плескалась прямо под их ногами.

– Желтое море! – воскликнул Нороган, невольно поддавшись очарованию природы.