Цикличность

Но я ее быстро переборол. Что это мне даст? Согласно официальной религии – смогу переродиться глистом, а не чирьем на ягодице престарелой шлюхи.

Я не могу не принести Миссе это оружие. Меня на самом деле убьют и отправят сюда другого вора. Пакстон – хороший специалист, вполне сделает то, от чего я откажусь. Хотя нет. Он сентиментален, любит поэзию и чертовский умен. Все поймет и будет в слезах читать стихи Боллена Бегло над этой штукой и стенать над судьбами мира. В общем, рано или поздно Мисса найдет достаточно тупого и прямолинейного вора.

Если я попытаюсь эту стрелу обезвредить, то «биология» меня победит. Я уверен. А при условии, что их тут двадцать штук, то вся страна быстренько погибнет из-за кривых рук богатенького вора.

А, значит, остается выполнить заказ как надо. Единственное, что я могу сделать – это пообещать впредь искупить вину. Но, я обещаю это с тех пор, как научился обещать. Так что…

Я отщелкиваю два захвата, выполненных из черного материала, и аккуратно достаю одну маленькую стрелу. Я убираю ее в чехол к арбалетным болтам. Идеально вписывается, кстати. Каркас я запихиваю назад в большую стрелу и прикручиваю на место наконечник. Пусть следующий человек, кто полезет сюда, тоже помучается над этой загадкой.

27. Строккур

«Этот мир полон боли, полон страха и полон несправедливости. Я не верю, что есть какие-то силы, которые смогут изменить человеческую сущность. Вы – чудотворцы. Вы всесильны, вам подчиняется природа и сама суть жизни. Но я знаю, что вы не принесете в этот мир благодать. У вас не получиться. Вы лишаете себя человечности, чтобы сохранять нейтралитет и всегда принимать правильные решения. Но дело в том, что сам по себе мир жесток. Он так устроен. Мы можем жить в мире только до того момента, пока кто-то из нас не возьмет в руки палку. И каждый из нас мечтает ее схватить, просто боится быть первым. Таков наш удел. Я надеюсь, что умерев, попаду в другой мир, в мир, где у нас хотя бы есть шанс. А, плевать! Если я смогу переродиться достаточно глупым, чтобы не задавать себе подобные вопросы, то я уже буду доволен. Несите топор!»

Генерал Крейн. Последний командир войск Старого Короля. Слово перед казнью

863 год со дня Возрождения. Митарр

И чай-то на мою долю выпало столько неприятностей? Ну кому я что плохого сделал? Служил сносно. Ну, были промашки, согласен. Но у кого их не было?! Не обманывал, не воровал, все честно делал по мере сил. И тут на тебе, распишись или поставь крестик.

И ведь только все налаживаться начало. Сбежал от «белых», нашел свой угол, женился удачно. Ну, немного не до конца женился, но, официально то мы супруги. Ах, моя милая Иррес – моя любовь. А говорят, понимаешь, что любовь – удел поэтов, и вообще не правда. Я вот из стихов только матерные частушки могу сотворить, а любовь учувствовал. Настоящую, не поддельную. Даже сегодня утром Иррес была прекрасна как зимнее сияние в северном небе. Бедняжку мучает лихорадка. Она страшно бредит, лежит в кровати будто бы и не в своем теле. За прошедшую неделю, со дня свадьбы, жар так и не спал. Простыни всегда мокрые от пота, на губах пена стаёт, глаза приоткрыты. Она что-то бормочет, да не понять что. Клирики, мать их кривой кочерышкой, что были в Митарре – все померли. Помочь-то толком и некому, никто не знает что делать. Остается только за ручку ее держать, да ласковые слова говорить. Рука Иррес всегда холодная, мелко дрожит. Страшно, друзья, когда любимый человек страдает. А еще страшнее, когда ты ничем помочь не можешь.

Сегодня утром я решил покинуть свой пост у ее кровати. Командир меня, конечно, освободил от службы до поры, до времени. Но, вчера вечером ребята пришли, просили помочь разбирать завалы. Сначала послать их хотел, а потом подумал, да согласился. Я все равно супруге ничем помочь не могу. Поэтому я оставил любимую на веление тещи, да пошел на службу. Раз есть служба – надо ее служить.

И я впервой вышел из дому с того дня, когда сам еле живой перенес через порог Иррес. Страшно было мне за нее не передать. Всею ее, бедняжку, в тот день свернуло судорогой. Я раздел ее, вынул последнюю ленточку из волос и омыл все тело. Она никак не отреагировала, так и не пришла в себя. Ох, братцы, не так я представлял себе эту ночь. Десятки раз я представлял, как вынимаю из ее косы синюю ленту, мечтал о нашей близости, представлял наших детишек. Но пока все катилось в канаву. Теща каждые пять минут говорила, что Иррес поправиться. Она словно и не мне говорила, а хотела сама себя убедить. Дело дрянь, но я тоже верю, что моя красавица сумет выкарабкаться. Она сильная, она – молодец.

И вот шел я по городу и не узнавал его. Митарру ведь на скале моститься приходилось, посему он не мог расти вширь, он мог только выситься да уплотняться. На гостей города такая теснота всегда оказывала неприятное впечатление. Но сейчас узкие улочки казались еще меньше, чем обычно. Везде валялся мусор, прямо посреди улиц лежали тела, до которых никому, кроме бродячих собак, не было дела. Некоторые дома сгорели, некоторые обрушились, образовав непроходимые завалы.

До казарм я добирался около часа, вместо обычных двадцати минут. И здесь, кстати, меня тоже разруха ждала. Ворота гарнизона видимо были разбиты во время беспорядков, парни их кое-как заколотили тем, что валялось под ногами, но, на глаз было видно, что плотники у нас службу не несут. Во внутреннем дворе никто не тренировался. Не в привычке у нас такое было, всегда кто-то да упражнялся. Теперь вместо криков служивых, стояла мертвая тишина. А посреди двора вообще валялась непонятная груда мусора. Видимо это то, что осталось от внутреннего убранства казармы. Двери казармы были сорваны с петель и валялись прямо на лестнице. По ним прошлись уже сотни ног, отдельные следы от грязных солдатских сапог уже и нельзя было различить. И никого это не беспокоило. Да в казарме вообще никого не было, даже в столовой.

Во дворе, у оружейной, я, наконец, нашел живого человека. Обычно оружейную стерегли три человека. Но сейчас на стуле у металлической двери сидел один человек с перебинтованной головой. Повязку давно не меняли, она стала коричневой и воняла.

– О, даже тебя вытащили? – при виде меня человек вскочил. И я с большим трудом узнал в нем своего юного сослуживца. Парню не было и шестнадцати. Два года назад осиротел. Сумел командира уговорить, чтобы его в стражу приняли, уж очень в казенный дом не хотел. С тех пор он у нас что-то вроде сына полка и верного оруженосца в одном лице. Он был очень плох телесно, посему ему не доверяли ничего серьезного. Принеси, да сбегай. А теперь вон караулит оружейную. Значит, никого лучше у командира не осталось.

– Как тут у вас дела?

– Если коротко, то дерьмово. В гарнизоне только я, командир, да в погребе кто-то шаманит. Остальные завалы разбирают, да трупы жгут.

– Серьезно?

– Многих недосчитались, – мы немного помолчали. – Как жена?

– Очень плохо.

Парень понимающе кивнул и вернулся на свой стул. Я прошел в канцелярию, здесь, как и должен был, восседал командир. Вот только вместо безупречного камзола на нем была грязная тряпка, заляпанная всем, чем можно. А всегда сверкающая лысина покрылась неровными островками волос.

– Строккур? С чем пришел? Случилось что?

– То есть? Ребята накануне приходили, просили выйти на улицу, помочь.

– Да? Не в курсе был. Они сами здесь не показывались уже пару дней. Теперь хоть знаю, что работают. – Он устало протер глаза и зачем-то передвинул чернильницу.

– Командир, есть приказания? Указания?

– Да какие приказания? – Он устало махнул рукой.

– Что в городе-то происходит?

– Обстановка, Строккур, паршивая. Рынок сгорел. Квартал целый у южных ворот, тоже сгорел. – Командир начал загибать пальцы. – Там еще сухие появились, штук пятьдесят. Разбредаются теперь по всему городу! Откуда их вообще столько взялось? Ну, ладно, один. Ну – два. И то, сразу судьи налетают на них, как мухи на… Но пятьдесят!?

Я смог только человек двести организовать, да отправить порядок наводить. Остальные либо погибли, либо с ума сошли, либо сбежали из города, пока могли. Ну и кто-то, конечно, родне помогает, как ты. Но сколько вас таких, не знаю. Если бы я тебя в тот день лично не видел…

– Давайте не будем об этом.

– Согласен. Митарр я со всех сторон запер. Гонца в Столицу выпустил и сразу ворота поднял. Ведь твориться черт знает что! Мародеры, сумасшедшие, сухие. Пострадавших тысячи, мертвых тысячи. Весь город в завалах, как после битвы. В общем, бедлам. Нашим я велел каждое утро появляться, отчитываться. Да их все меньше приходит. Многие домов лишились, от этого прямо на тех завалах, что разбирают и ночуют. Трупы не успеваем нормально сжигать. Того и гляди по городу болезни пойдут. И ничего сделать не могу, черт подери!

–Может на север ворота открыть? Пусть, кто сможет, уйдет.

– Кто мог, и так успели уйти. И это плохо, если честно.

– Почему это?

– Вот ты знаешь что произошло, Строккур?

– Нет.

– И я нет. А вдруг это заразно, или как-то можно унести с собой… Черт возьми! Не могу по-учёному выражаться, но ты понял!

– Понял.

– В общем, иди, Строккур. Иди, друг мой. Возьми оружие и сходи, прогуляйся. Людей проведай. Назначаю тебя старшим. Особо долго нигде не задерживайся. Проверь по всему городу обстановку и приходи вечером, отчитайся.

И я ушел. Ясно понимая, что тут меня на самом деле больше не ждут. Значится, в городе власти больше нет. Даже командир не понимает, что происходит. А этот, говорят, может неделю в пещерах под городом провести без пищи и выйти потом там, где захочет.

Оружие я брать не стал. В закрытом городе, куда пришла беда, оно мне не поможет. Небольшой нож при мне имеется, а большего мне и не надобно. В сарае с инструментом я взял лопату и, закинув ее на плечо, побрел по городу. Этот инструмент будет сегодня намного полезней, чем алебарда. А сухие… Хватит и того что есть, если постараться.

28. Мисса

«Граничное море славится своим суровым нравом. Наши лучшие корабли ходят вдоль берега на многие сотни верст от Оберна на востоке и до Дернау, что далеко на западе за дельтой Хельдара. Но мало кто решается идти в открытые воды. И опасность несут тут не только и не столько опасные воды и переменчивая погода Граничного моря. Если идти в открытую воду из Армэ и идти курсом на юго-запад, то вскоре начнут попадаться коварные мели. Многие корабли застревали там навсегда и по сей день остовы их могут увидеть моряки, решившие рискнуть. Неподалеку от коварной мели раскинулся остров Карокас. Он стал приютам всем тем, за чью голову бароны Лимфиса назначили большую награду. Карокас – дом для дезертиров, мятежников, пиратов и прочих отщепенцев. Как говорят, если команда подняла мятеж и скинула капитана за борт, то в течение двух недель этот корабль стоит ждать на Карокасе. И это правда. Другая опасность – остров Цабир. Он расположен ровно на полпути между Лимфисом и Дернау. Он очень удобно расположен для рыбаков. Ибо здесь берут начало несколько хороших маршрутов через банки, на которых всегда много рыбы. Но, однажды все изменилось. Никто достоверно не знает, что там на самом деле произошло, но в какой-то момент рыбаки объявили Цабир независимым от баронов. Но беда не только в этом, рыбаки Цабира словно бы помешались. У них завелся неизвестный доселе пророк, и они теперь верят в некую матерь морей, которая так некстати часто требует жертв, что провоцирует рыбаков постоянно нападать на торговые суда. Таким образом, они одновременно и умасливают свою богиню, и осуществляют постоянный набор в свои ряды. Чудотворцы боятся рисковать своим немногочисленным флотом для наведения порядка на этих островах, а бароны не имеют флота, чтобы этим заняться».

Терри Бридженто «Записки моряка»

862 год со дня Возрождения. Столица. Центральный район

Никто так и не сумел раскусить аферу Арвальда. Я вовсе не был ротозеем, и предполагал, что он что-то да выкинет. Но ни я, ни наши люди так и не поняли, как он ускользнул от нас. Деньги его дружки выкрали загодя. В том, что он так поступит, никто и не сомневался. Они четко провернули дело, и если бы не чудотворцы среди адептов, то никто бы и не узнал что вместо золота у нас теперь медные кругляшки.

Чудотворцы так же предупредили меня о том, что, скорее всего, он сумеет воспользоваться противоядием и без нашей помощи. Однако они успокоили меня на счет нашего вора, сказав, что он расчетливый человек и иметь дела с культом не захочет. А для этого ему все-таки придется выполнить поручение.

Но, когда под утро со стены свалилось бездыханное тело, удивились все. Вот так просто, с довольно приличной высоты, прямо на мостовую свалился труп. Мы выбежали из укрытия и быстро затащили тело в дом. Труп пострадал при падении, но видно было, что умер мужчина вовсе не от этого. У него в животе торчал кинжал, а лицо было сильно обожжено. И, только занеся его в дом, мы сразу поняли, что Арвальд подсунул нам, вероятно, самый смердящий труп во всей Столице.