Тыловик

– А про то и про другое.

– Значит так, товарищ старшина. По первому случаю мы с тобой соглашаемся. А вот со вторым неувязочка, не верим! Это, скорее всего, были танкисты. А не какие не разведчики.

– Нет точно, разведчики!

– Ну, тогда танк был всего один, ведь правда, старший лейтенант?

Я посмотрел на Дремова, и он согласно кивнул. Рядовой Волков встрял было в разговор:

– А…

Но старшина оборвал его:

– Помолчи, пацан! Ведь это же они!

Тот ничего не понял:

– Да кто они-то, товарищ старшина?

– Разведчики эти самые, балда! Как же я сразу не разобрался? Ведь все сходится!

Рядовой Волков недоуменно переводил взгляд то на меня, то на Полищука, а тот уже раскипятился не на шутку:

– И комбинезоны у них в масле и бензином воняют, и пришли они с той стороны. И особист этот долбанный к ним прицепился, как клещ. Точно, они это!

Он так рассуждал, как-будто нас тут и не было, зато остальные раненые заинтересовались слишком уж бурным поведением старшины. И один из них прикрикнул:

– Не пыли, пехота! Людям отдохнуть надо, не в санатории находимся, старшина!

Тот препираться не стал и голос понизил без всяких возражений:

– Ну признайтесь, товарищи командиры. Народ должен знать.

Дремов посмотрел на меня и предложил:

– Ну что! Надо рассказывать, лейтенант. Иначе они от нас не отвяжутся, да и напридумывают, черт знает что! Потом не отмоешься. И шум в вагоне ни к чему, людям действительно надо отдыхать.

Я с ним согласился:

– Валяй! Только покороче. А то у меня уже глаза слипаются.

Народ набился в наше отделение, как килька в банку, и даже, кажется, перестал дышать. А Дремов выдержал паузу и начал рассказывать. Да, в нем умер великий артист, он изобразил все в лицах, даже немного приукрасил, но получилось очень впечатляюще. Заканчивая свое эффектное повествование, он обратился к рядовому Волкову:

– Вот видишь, Андрейка, как все получилось? Ни медалей, ни орденов, ни благодарностей в личное дело от начальства. Я бы сейчас не отказался оказаться в Москве и получить какую-нибудь награду из рук товарища…

Он наморщил лоб, немного призадумался и добавил:

– Ну, скажем, Буденного! К тому же, Семена Михайловича! Вот и все, ребятки. Послушали сказочку на ночь, а теперь расходимся и баиньки, до утра. Завтра милости просим к нам, но выступать будет другой товарищ.

Дремов картинно указал на меня:

– Вот, Герасимов Виктор Владимирович, лейтенант пограничной стражи.

Потом добавил уже серьезно:

– Все, бойцы! Отбой!

Раненые нехотя разошлись, для них это дремовское выступление стало хоть каким-то развлечением в унылой госпитальной жизни. Наверное, у них тоже немало геройских историй, но рассказ разведчика потряс, кажется, всех. Завтра они ждали продолжения, но не знали, что для многих из них этого завтра уже не будет. Никогда!

3

А утром начался ад. Мы проснулись от дикого воя паровозной сирены, потом послышался гул самолетов, и нас стали бомбить. Спросонья никто ничего не понимал, и появились первые признаки паники. Вот это и было самое страшное. Мы находились в замкнутом пространстве под вражескими бомбами. Обстановка для многих совершенно непривычная и поэтому опасная вдвойне.

В окна вагона было видно, как фашистские самолеты заходят на бомбежку. Это – невыносимое зрелище, все казалось ненастоящим, как-будто в кино. Но это было далеко не кино, а ощущение какой-то нереальности все же сохранялось. Эти ублюдки без всякого зазрения совести расстреливали санитарный поезд, битком набитый израненными людьми. Красные кресты на крышах вагонов не останавливали их. С передней и задней платформ непрерывно лаяли наши зенитки, впрочем, не причиняя нападающим никакого вреда. Среди всего этого грохота до меня донесся голос Дремова:

– Почему они не останавливают поезд, Вить? Сейчас же раздолбают всех к чертовой матери!

Я только пожал плечами, потом осторожно высунул голову в окно, посмотрел вперед и сразу все понял:

– Скоро лес, Володь! Машинист до него тянет. А здесь открытое пространство, перестреляют всех, как в тире.

– А далеко до леса?

– Да черт его знает, точно не разобрать. Где-то с полкилометра.

Володька успокоился и с уверенностью сказал:

– Значит, дотянем!

Я взглянул на него, но ничего не сказал, но его уверенность, каким-то непостижимым образом, перешла ко мне. Я начал воспринимать происходящее более реально. В конце вагона послышался громкий голос:

– Товарищи, я майор Степанов. Приказываю сохранять спокойствие! Паникеры будут расстреляны на месте! Помощь придет!

Конечно, это был чистой воды блеф, но люди начали успокаиваться, и это было очень хорошо, ведь паника – злейший враг солдата. В это самое время вагон прошили две пулеметные очереди, и послышались крики и стоны. Наверное, бомбы закончились, и немцы открыли по составу пулеметный огонь, а наших зениток уже не было и слышно. Следующая очередь прошла наискось через наше отделение, мимо моих ног и дремовской головы. Раненый мальчик, рядовой Волков, был убит наповал. А старшина Полищук получил пулю в грудную клетку и теперь корчился на полу в конвульсиях, пуская изо рта кровавую пену. У него было пробито легкое, мы ничем не могли ему помочь, и через несколько минут он умер. А немцы пулеметными очередями продолжали расстреливать беззащитных людей. В нашем вагоне то и дело слышались стоны и проклятия, а вскоре он стал наполняться дымом. Я снова выглянул наружу, состав втягивался в лес. Впереди нас горели два вагона, и от их дыма и в нашем уже нечем было дышать. Состав понемногу сбавлял скорость, и ходячие раненые уже выпрыгивали из вагонов. Это было безумием, но люди не хотели оставаться в готовых гробах.

Но вот огонь перекинулся и наш вагон, дышать стало совсем трудно, и мы решили пробираться к заднему тамбуру. Передний уже горел, и выбраться через него было невозможно. Вдруг раздался громкий взрыв, резкий толчок, и поезд остановился. Тяжелораненые попадали с полок, отовсюду доносились крики и стоны. Мы находились уже близко к тамбуру. Нам удалось удержаться на ногах и очень скоро мы стали выбираться из вагона. Хорошо, что насыпь была не очень высокой и, с грехом пополам, мы все же оказались на свежем воздухе и сразу поковыляли к лесу, который находился метрах в десяти от железнодорожного полотна. Укрывшись за деревьями, мы наблюдали за погибающим поездом. Мы сами еле-еле держались на ногах и ничем не могли помочь своим товарищам. Господи, Из пылающих вагонов были слышны вопли заживо горящих людей, возле самых путей лежали убитые и раненые, несколько человек суетилось около штабного вагона. Это было страшно, очень страшно!

Я посмотрел на небо, самолеты уже улетели, но там появилась еще одна опасность. Это были многочисленные купола парашютов. Я толкнул Володьку и заорал:

– Десант! Парашютисты!

Тот посмотрел вверх, и на скулах у него заиграли желваки:

– Вот сволота поганая! Хотят добить безоружных, уроды!

Хотя, скорее всего, разбитый в пух и прах санитарный поезд не был основной целью парашютистов. Но разубеждать в этом Дремова у меня не было времени, я заметил ползущего в нашу сторону человека в комсоставовской форме. Вот черт, надо уходить отсюда, но и бросать раненого негоже. В том, что это раненый я не сомневался, потому что двигался он очень медленно и какими-то рывками.

Я показал на него Володьке, тот согласно кивнул и пополз навстречу. С этим у него проблем не было, лежа голова не кружилась. Я, тем временем, взглянул на часы и не поверил своим глазам. Не может быть! После нападения на поезд прошло всего пятнадцать минут! Это было нереально, мне казалось, что эта агония длилась целую вечность. Тем временем Володька добрался до раненого, пристально посмотрел на него, потом легко взвалил на спину и быстро пополз обратно. Это было неудивительно, потому что, когда Дремов притащил раненого, я узнал его. Им оказался сотрудник Особого отдела лейтенант НКВД Дубонос! Надо же – «Слюньков» собственной персоной! Вот ведь не повезло человеку, угодил прямо в лапы своих, с позволения сказать, недоброжелателей. Хотя сказано очень и очень мягко! Но ничего не поделаешь, судьба есть судьба. Все таки он свой, к тому же раненый, поэтому собственные обиды и амбиции нужно засунуть куда подальше и помочь пострадавшему. Он был ранен в плечо разрывной пулей, и осколком у него до половины отсечено ухо. В общем, видок у него был тот еще, краше в гроб кладут. Но, тем не менее, его надо хотя бы перевязать. Мы этим и занялись, но без особого энтузиазма.