Паштет из соловьиных язычков

Его рука инстинктивно схватила древко, протянутое ему Марком. Но разум пока не мог смириться с тем, что произошло.

– Я ничего не понимаю! – воскликнул он.

– Конечно, – сказал Марк-младший. – Ты же наполовину рубака-воин, а на вторую половину – романтик, нюхатель ромашек. Где ж тебе понимать. Даже твое ораторское искусство, которому ты учился у самого Цицерона, способно работать только в двух направлениях: вперед, соратники, мы победим, и засыплем цветами наших дам! А немножко подумать шире – это не к тебе.

– Ты несносен! – крикнул Публий, кипя злобой.

– Да, – подтвердил его вывод Марк. – Поэтому возьми, да убей меня. Так мне и надо. Ну, чего же ты медлишь?

– Тут что-то не так, – сказал Публий.

Он бросил секиру, уселся на колоду и задумался. Марк, ругнувшись себе под нос, последовал его примеру. Он сел рядом с Публием и, расположившись вполоборота к брату, принялся молча смотреть на него. Это продолжалось несколько минут.

Наконец Публий спросил:

– Что ты на меня так смотришь?

– Жду, когда ты поумнеешь, – ответил Марк-младший.

– Дождался? – поинтересовался Публий.

– Не знаю, – сказал Марк.

– Рассказывай, – потребовал Публий, стараясь не смотреть на труп своего отца, лежавший поодаль от них.

– Весь этот бред придуман не нами, – начал Марк. – То, чему нас учили, те сказки, которые рассказывали нам, оказались ложью. Мы с тобой живем и живем. И никаких Плутонов в глаза не видели, равно как Аидов, Анубисов, Будд, Иегов и прочих таких же сказочных распорядителей. Самое интересное: мы рождаемся и умираем через отсечение головы, а потом появляемся здесь, на этой чертовой горе и лишь тогда понимаем, кто мы такие и зачем здесь присутствуем. В тех жизнях, которые мы проживаем внизу, нам не дано знать о прежних воплощениях. И только с появлением здесь мы обретаем тысячелетнюю память и умещаем в нее все наши прошлые приключения. Так?

– Выходит так, – согласился Публий, опустив голову.

– И что из этого следует? – продолжил Марк. – А черт его знает, что из этого следует! Вариантов – куча! Итак, начнем. За все свои жизни, прожитые после первой смерти, кем только я не успел побывать! Национальностей не перечесть. А религии? То же самое. Я был язычником, христианином, мусульманином, буддистом, синтоистом и, даже страшно подумать – атеистом! И я уверен – ты тоже перепробовал все.

– Угу, – согласился с ним Публий. – Атеистом даже три раза. По большому счету – все военные в душе немного атеисты.

– Вот-вот, – кивнул головой Марк. – И мы после смерти всегда оказывались здесь. Чистенькие такие, умытые и все помним. Добренький наш папочка, источая слезу из оловянных от какого-то одурения глаз, расспрашивал нас о последней жизни, потом ставил раком перед колодой и оттяпывал нам головы секирой. И мы снова рождались где-нибудь. Ты, например, в Аравии, а я в Канаде. Потом росли, жили – не тужили, затем смерть, и опять мы здесь! И во все этом разнообразии существует только один постоянный фактор – наш папочка с секирой. А где рай и ад? Где, наконец, нирвана?! Кстати, в одной из своих жизней (как раз тогда, когда я был буддистом-хинаянщиком) мне удалось достичь нирваны. Вышел я в эту гребаную нирвану, ощутил полный покой, обрадовался было, и оказался где, как ты думаешь? Здесь!

Марк обвел рукой площадку.

– Меня тоже все это преследует, – согласился Публий. – Но мне казалось, что это наказание за наши грехи.

– Стоять! – рявкнул Марк. – Вот оно, понятие – грехи! Да, каждый человек грешен. В любой религии человек грешен. Ибо если человек сможет соблюдать все заповеди священников, станет не человеком, а ботвой. И только тогда эта ботва приблизится к богу, ибо станет похожей на него? Чушь собачья! Ни один из богов ботвой никогда не был, потому что бог всегда силен и создает людей по каким-то образам и подобиям. А ботва? Какой бог похож на ботву? Ответ и так ясен.

– И что следует из этого? – спросил Публий.

– Черт знает, что из этого следует, – вздохнул Марк. – Но мне почему-то кажется, что гвоздем, удерживающим на месте этот порядок вещей, является наш отец. Мы с тобой никогда не пересекались в прошлых жизнях. А здесь – пожалуйста. Появляемся в один час. И умираем в один час. И там и здесь. Может, наказание придумано ему? А мы тогда при чем?

– Если ты был христианином, мусульманином или иудаистом, должен помнить, – сказал Публий. – Наказание за грехи распространяется на потомков. Там даже степени есть. До седьмого колена, до двенадцатого потомка…

– Я это помню, – холодно сообщил Марк. – Но совершенно с этим не согласен. Поэтому и дал ему по черепу секирой. Может, этот шаг освободит его от круга, в котором он находится? А заодно и нас. Кстати, я неточно выразился. Это мы находимся в круге. А он завис в прямолинейном пространстве.

– Но это же грех! – вскричал Публий. – Убийство, тем более отца! Нам добавят!

– Не пори чушь! – воскликнул Марк. – Какой грех? Мы находимся сейчас где? Нигде. А про грех в нигде – нигде не сказано. Потому греши – сколько хочешь и как хочешь. А кто будет добавлять? А за что? И вообще, ты хоть раз думал, как он здесь живет?

– Нет, – признался Публий с удивлением.

– Мы с тобой проживаем свои жизни. Любим, ненавидим, стремимся, постигаем, короче – живем! А он здесь все время один, не перерождаясь, постоянно со своими мыслями об одной, всего лишь одной прожитой им жизни! А где он живет? А как он живет? И что он, наконец, ест?

– Да уж! – вскочил с колоды Публий. – Никогда об этом не думал.

– А я думал каждый раз, когда появлялся здесь, – сказал Марк, тоже поднимаясь на ноги. – И хотя времени было всегда мало, я заметил, что мысли быстро укладывались в пучок. И потому я решил провести небольшой эксперимент. Я убил отца. Если он являлся стержнем этого порядка – все должно развалиться. Теперь нам осталось убить самих себя. И, возможно, мы никогда сюда не вернемся больше. А наш отец обретет новую жизнь! А может и нет… И вот еще вопрос: обретем ли теперь новую жизнь мы?

– В голове не умещается, – задумчиво сказал Публий, ковыряя армейским ботинком каменную площадку, на которой они стояли.

– Понятное дело, – согласился с ним Марк. – Это тебе не учебные стрельбы в присутствии полковых медсестер из санитарной части. Пойдем, посмотрим, как наш папаша жил здесь.

– Пошли, – решился Публий.

Они направились к отверстию, черневшему в скале. Солнце уже почти закатилось за горизонт, но сумерки еще только начинались, и света было пока достаточно, что позволило братьям осмотреть место существования их отца.

Пещера была небольшой и круглой. Слева от входа находились нары из мореного дуба, на которых валялся пук каких-то вонючих старых шкур. Справа от нар раскорячился каменный стол, стоявший на трех базальтовых ногах. Больше в пещере не было ничего. Ни стульев, ни шкафов, ни ложки, ни вилки, ни даже самого завалящего ночного горшка.

– На тебе! – покачал головой Публий. – Как же он тут живет?

– Жил, – поправил его Марк.

– Да, жил, – согласился Публий. – Даже очага нет. Он что, сырое мясо ел?

– Какое сырое мясо? – удивился Марк.

– Ну, вон, в небе птицы летают, – нетерпеливо взмахнул рукой Публий. – Он, наверняка, добывал их и ел.

– Для того чтобы добывать птиц, нужно оружие, – задумчиво сказал Марк. – А его здесь нет.

– Может, он секирой их рубил? – предположил Публий.

– На суп? – Марк смотрел на брата как на идиота. – Подпрыгивал до неба и рубил?

– Ты не понял! – горячо воскликнул Публий. – Возможно, птицы ночью садятся на гору и засыпают, а отец подкрадывается и рубит их секирой!

– Мгм, – промычал Марк, рассеянно рассматривая нары. – А чем же он брился? Всегда ведь безбородый, будто только что электробритву отложил в сторону.

И здесь вдруг уши братьев уловили какой-то шорох, раздавшийся со стороны выхода из пещеры. Они оба резко обернулись на звук и увидели, как на площадке горы мелькнула странная тень. Крассы молча выскочили наружу и замерли на пороге пещеры.

Возле плахи суетилось несколько странных существ. Они были обращены спинами к пещере и потому Марк с Публием не видели их морд. Зато сзади существа имели вид почти человеческий, если не считать небольших белых крыльев, торчавших из лопаток каждого из них.

Одеты они были в строгие смокинги и узкие, отглаженные в стрелочку, брюки. Головы их венчали черные помпезные цилиндры, а ступни ног каждого украшали лакированные туфли откровенно армянского вида с длинными острыми носками и высокими каблуками конической формы.

– Ну, прямо кавказские дембеля, – прошептал Публий.