В сердце Австралии. Роман

И так она закрыла ворота своей девичьей жизни, открывая для себя новую – рядом с Элдредом.

Вспомнив о нём, Нэнси заторопилась, так как уже успела соскучиться после недолгой разлуки.

Ночь им пришлось делить с незнакомыми попутчиками в вагоне: Нэнси – с двумя женщинами, а Элдреду – с тремя оставшимися мужчинами.

У большого каменного здания гостиницы, отделанного балконами, Нэнси заколебалась.

Насколько хорошо она знает своего мужа? А что если он перебрал в баре и вернётся «в стельку» пьяный?

При такой мысли юная дена похолодела. Из сравнительно прохладной гостиной Нэнси посматривала на окошко бара, пока не обнаружила там своего благоверного, облокотившемся на прилавок: рукава его синей рубашки были закатаны, шея обнажена.

Свободной рукой он держал узкий бокал с пивом, перекидываясь словом с парой неряшливых субъектов.

Взглянув наверх, Элдред заволновался:

– Я вмиг буду у тебя, дорогая! – крикнул он, – Допью только!

– Я подожду в гостиной, – кивнула Нэнси чувствуя истому от того, что не может быть с ним рядом прямо сейчас.

И не может насладиться холодным пивом. Да, это – мир мужчин!

Нэнси поднялась по лестнице, зашла в «дамский» и прошлась по коридору с высоким потолком.

Она прошла сквозь их сумерки и открыла комнату с двуспальной железной кроватью, по полу из мелкого линолеума вышла на широкий балкон.

На улице одинокая лошадь устало топталась у порога да собака дремала в тени оцинкованной водосточной трубы.

Ну, где же Элдред? Нэнси уже решила одна идти к обеду. Солнце ещё не скрылось за горизонтом, но эта часть гостиницы была в тени уже после полудня и не было необходимости в восточном бризе.

Но вот знакомые шаги. И вот уже загорелые руки мужа обнимают её. Элдред поцеловал Нэнси в затылок.

Она жадно повернулась к нему, и оба замерли в долгом объятии.

– Прямо как принцесса в рыцарском замке. Заждалась? – спросил Элдред, – Целых две ночи мы не были вместе! Не будем же терять время, – он взял её за руку и повёл за собой.

Элдред выбил пробку из бутылки с газировкой и подал Нэнси.

– Мог бы и пивом угостить, – заметила та.

– Не знал, что ты любишь пиво…

– Не то чтобы… Но тот бокал в твоей руке отливал янтарём и выглядел заманчиво. А с другой стороны – от тебя так несёт!

– О, прости! За обедом откроем бутылку пива.

И он начал расстёгивать её белую батистовую кофточку…

Волт организовал прогулочный поход на три дня туда, где всю дорогу была вода.

Некоторые слабые барханчики засыпало, и лошади шагали уверенно.

Всадникам захотелось сойти и размяться, Элдред помог откопать забуксованные в песке колёса повозки. Становилось прохладней, с тех пор как Нэнси покинула Юг, и путешествуя с двумя опытными бушменами не чувствовала ужаса перед бескрайней, безжизненной землёй, имя возможность вернуться назад.

В Этадунну она вступила давно желанным другом, когда они заехали туда за почтой и освежились там холодным лимонадом.

Миссис Смит, мать сгоревшей Мэри выглядела похудевшей, но, казалось, начала поправляться.

Коппераманна, Уривиланьи, Манджераньи, Мирра Митта – эти звучные исконные названия ласкали слух Нэнси своей музыкой.

Было что-то в этом крае даже в засуху, в этой пустоте и широте горизонта, что заставляло скучать по ней в уютной Аделаиде с её приветливыми зелёными холмами. Вместе с чувством подавленности Нэнси ощущала и подъём духа.

В течение всего последующего дня они пересекали громадное пространство близ холмов Клифтона, развозя почту по небольшим почтовым ящикам на пути.

После полудня, когда вся равнина вдоль и поперёк покрылась мелкими камушками из «крабовых норок» от некоего продолжительного потопа, подходящих к великолепному миражу.

Впереди степь стала кобальтовой, посреди лилового озера, окаймлённого тёмно-синими деревьями, которые, казалось, плывут над водой и возвращаются к высоким розовым скалам, а те колыхались и видоизменялись, едва к ним приблизишься.

Тогда всё исчезало, будто выключили волшебный фонарь, и остался лишь горячий песок.

У лагуны Гойдера, теперь высохшей и поросшей бакаутом, они свернули к востоку, избегая зыбучих мест русла, что вывело их к краю Каменной пустыни Стёрта.

Лошади срезали путь, продвигаясь вдоль слабо обозначенной дороги среди огромных красно-лиловых валунов, блестящих как отполированное железо под лучами солнца. Это замедляло ход.

Они разбили лагерь по дороге у подножия одного из барханов, направленного к северу и югу, в зависимости от хода движения.

Теперь до Бёрдсвилля оставалось немного – миль тридцать пути.

На другой день они прошли сквозь ворота широкой сетчатой ограды, покосившейся, будто пьяная.

– Граница между штатами Южная Австралия и Квинсленд, – прокомментировал Элдред, – Полагают, что это защищает от кроликов.

Когда они направились к Бёрдсвиллю, предвещавшему конец пресловутой Бёрдсвилльской трассы, лошади понеслись по пересохшему руслу Диамантины неслабым галопом.

Вниз по направлению к посёлку часть канала направлялась свежей водой.

Посёлок даже казался меньше и глуше, чем Херготт, к которому вели рельсы, и линия Оверланд Телеграф выглядела внушительно.

На западе курился высокий бархан. А за ним – бесконечная череда барханов пустыни Симпсона.

По всем остальным направлениям простиралась бесконечная покрытая валунами степь, огромные пространства каменных обломков, среди которых изредка попадались полувысохшие побеги солонца, видные полностью. Только улица была забита песком.

Но правление Квинсленда предусмотрело правление школы.

Сначала они остановились у здания почты, однокомнатной сторожки с окошком посередине и позади, что позволяло проветривать, когда дул свежий воздух и закрываться, защищаясь от песчаных бурь.

Небольшое крытое крылечко, заполненное толпой народа, ожидающего сортирующейся почты – кто-то ничего не получил, кто-то – не больше пакета с медицинскими указаниями из Аделаиды.

В целом весь путь в более чем восемьсот миль преодолевали из-за нескольких дорогих сердцу открыток и писем и больших посылок со всем необходимым.