В сердце Австралии. Роман

И при словах: «Волт едет!» или: «Почта приехала!» казавшийся вымершим посёлок снова оживал.

Отовсюду слышались поздравления Элдреду и его невесте.

Каждый, посетивший королевскую гостиницу – одноэтажное здания из местных пород камня с волнистой железной крышей, высящейся в центре мансардой, замечал редкую для этих мест длину постройки. Эта гостиница ничем не напоминала внушительного здания в Херготт Спрингс.

Кровати маленькие и мрачные, столовая длинная и узкая, как колея.

Но молодая чета остановилась здесь всего лишь на ночь, пока Элдред собирал повозку, оставив позади пивной повозку с двумя лошадьми, которых вволю накормил дорогим сеном, привезённым поездом и почтовой фурой с юга из Кворна.

Открывая посёлок далеко за полдень, Нэнси подошла к будто манящему зелёному пруду, первый прохладный водоём с неиссякаемым источником.

Ей казалось, что можно было побарахтаться, сняв белые башмачки и чулки.

Она окунула в воду, к счастью, лишь одну ногу. Вода была почти горячей, будто соперничая с воздухом. Только что пар не шёл. Но обманчивая вода казалась чистой и прохладной. Пальцы на её ноге покраснели, будто ошпаренные.

Смешение голосов водяных птиц, хриплые крики какаду предвещали свой вечерний водопой, являясь перед Нэнси длинным зелёно-голубым потоком.

Путешественница оцепенела от восторга. Красный от глины берег, запруженный алой ряской выгодно оттенял бирюзовое мелководье с плывущими по нему бумажными корабликами.

Зеленеющие арники буша и поднимающиеся островками стволы кулаб, окаймляя берег тростником и камышом.

Ожил оазис с выплывающими пеликанами, с шагающими белыми и серыми цаплями, с ибисами и журавлями – ожил многоголосьем птичьих голосов, к которому присоединились… лягушки! Казалось. Чудесная благодать после затянувшейся засухи в этом месте, они выжидали.

Теперь-то Нэнси поняла, почему это посёлок на краю пустыни назвали Бёрдсвиллем. Город птиц по-английски оправдывал своё название.

Они выехали рано утром, после весёлой и неспокойной ночи, в продолжение которой Нэнси выпал из узкой растяжки, в которую они все забились, а Нэнси совсем провалилась куда-то вглубь матраца. Элдред решил перенести постель.

Огромные номера Королевской гостиницы не были приспособлены для жизни.

Покидая Бёрдсвилль, путешественники пересекали высохшее русло «в сторону Каппамерри к реке», остановившись среди валунов в степи.

С необычайным волнением и удивлением присматривалась Нэнси к своему новому дому, а особенно настораживала предстоящая встреча со свекровью.

Но рядом был Элдред, с которым ей всё ни по чём. Они расположились на ночлег неподалёку от дороги.

С севера на восток по пути к Диамантине перед ними высились мёртвые деревья, отмечённое одно из них каналами. Означало конец пути. А ещё избыток сухих дров.

Элдред развёл яркий игривый костерок и подвесил котелок на треножник, замесил и испёк в золе пресную лепёшку, добавив в муку соль и холодную воду с щепоткой стёртого вручную порошка.

Агнессе показалось, что она может привыкнуть к крепкому бушменскому чаю – чёрному и сладкому, основному освежающему напитку в буше, спасающему после долгого засушливого дня.

Элдред и Нэнси подкрепились пресной лепёшкой с холодной жареной говядиной и куском желтоватого жира, к удивлению Нэнси, оказавшемся ничуть не хуже сливочного масла.

После ужина оба отдались своей любви под покровом звёздного неба. Луны не было, и небо сияло незнакомым бледно-голубым пламенем.

– Какое яркое! – прошептала Нэнси, но мелкие камушки, забившиеся в её спальный мешок начали покалывать спину.

И тут ей подумалось, что мужчинам в буше всё-таки привычней.

Но и она была не в счёт, жалуясь, как очередная невеста. Нежно прозвенели колокольчики лошадей, когда прихрамывающие лошади потянулись к сухому корму.

Одна из лошадей путешествовала с упряжью, другая в сбруе «со шпорами», которые свисали с другой стороны, готовые опуститься над телегой, когда ведущая лошадь уставала.

До Бёрдсвилля было восемь миль; первой среди грязных «дорог», что вела в небольшое поселение Бетута, и тогда сворачивала на север среди запасного маршрута до Каппамерри.

Степные валуны оставались неизменно рыжими от степной пыли, а в потрясающе рыжих барханах поднималось напротив голубое небо, когда на второй день Элдред объявил:

– Вот мы и в Каппамерри. Видишь череп на пустом пне? Это знак для нашего почтальона.

Нэнси оглянулась.

По другой стороне пути отчётливо выделялись кости дохлых буйволов, а чуть дальше, в крайне запустевшем и начисто обглоданном месте вокруг источника, валялись иссушённые жарой скелеты, готовые стать мумиями с мёртвыми глазами, уставленными в никуда.

Нэнси вспомнила про Стэн, и её чуть не стошнило:

– Элдред, подожди минутку! Кажется, мне нехорошо.

– Извини, милая. Это из-за жары?

Ехали они с ветерком, и жара не так была заметна, но Нэнси прошептала:

– Да… Наверное.

Элдред дёрнул поводья, и лошадь, прошедшая за день двадцать миль с перерывом на ланч, остановилась с благодарностью за передышку.

Рыжий бархан с другой стороны пути блестел от зноя, но без взросшего в горячем песке пустынного дуба с тёмным стволом и тонкими игольчатыми листьями, среди черноты в пестроте против сияющего рыжего песка и заброшенного густой тенью, будто в прохладном пруду.

Нэнси пошатывало, и Элдред поднялся и смочил его в воде из фляги под телегой носовой платок, быстро покрывшейся слоем рыжей пыли, но вода оставалась прохладной от испарения.

Нэнси уселась, спрятав руки под колени, удерживая голову.

Элдред заботливо вытер пот с её лба. Жену больше не тошнило, и та постепенно приходила в себя.

– Хочешь попить?

– Нет, спасибо. Сомневаюсь, что вода долго удержится.

– Тебе будет легче, если ты немного отдохнёшь в тени. Утешает, что Каппамерри уже близко. Там ты сможешь помыться и отдохнуть.

Светло-каштановые локоны Нэнси топорщились вокруг её лба, едва она откинула назад широкополую шляпу с тонкой вуалью.

– Ты ещё заботишься о своей красоте, с обгорелым носом и запылённым лицом? – спросил Элдред.

Нэнси натужно улыбнулась:

– И как здесь выживает скот?! – сказала она, – Жестокий край!

– Да. Есть поверье, что этот край проклят. Когда видишь увязшего в болоте вола. Ещё живого, а глаза уже выклеваны воронами…