Домик на дереве

– Спасибо. – Я сжал его руки. – Надо похоронить Гришу. Что бы все было честь по чести.

– Думаешь, мы сможем?

– Я смогу. И ты сможешь. Без тебя мне не справиться.

– Черт! – выругался Степан, весь побелевший и измученный. – И где мы его захороним?

– В саду, под яблонями.

Сначала мы не хотели привлекать к захоронению Гриши слабый пол, думая, что им достаточно на сегодня, но они сами настояли нам помочь, убедив, что без их помощи у нас ничего не выйдет.

Раздобыв две лопаты и ломик, мы со Степаном пошли копать могилу. Эти временем Настя и Света переодели Гришу в чистую одежду, расчесали волосы, отмыли грязь с его чумазого лица.

Закончив выкапывать могилу, мы были так вымотаны, что еле как держались на ногах. Мы знали, что копаем могилу для друга, это и больше всего выматывало, угнетало, изводило и пугало.

– Как тяжело, – признался Степан, закуривая последнюю сигарету.

– Да.

Выкурив одну на двоих сигарету, мы пошли в дом, где обнаружили вновь растроганных девчонок.

– Пора, – тихо объявил Степан.

– Вы считаете правильным, что мы сами закапываем Гришу? – вдруг спросила Настя.

– Неправильно будет, если мы оставим его здесь и уйдем, – ответил я, чувствуя, как подкатывает комок к горлу. – Человек умер, его необходимо закопать. Кроме нас у него никого нет.

Мы положили Гришу в могилу; я держал за ноги, Степан – за плечи. И не знали, что нужно говорить в таких случаях.

– Покойся с миром, Гриша. Мы тебя любим, – первая сказала Настя и заплакала, уткнувшись в Светино плечо. Света ее обняла и тоже не смола сдержать слез.

– Я тебя не забуду. – Я положил в могилу рядом с ним подарки, которые мы подарили ему. – И обещаю навещать тебя как можно чаще.

– Пока, Гриша, ты был классным другом. – По щекам Степана текли слезы, но он не плакал. Он посмотрел на меня и кивнул; мол, пора начинать погребение.

Я ничего не сказал, просто взял лопату и начал закапываться Гришу.

Когда мы закончили, Настя со Светой возложили на могилу свежие цветы, сорванные в саду Гриши, – и мы помолились, как могли и как умели.

– И что теперь? – спросил Степан.

– Пойдем домой, – ответил я, и мы побрили в каждый свой дом, не сказав больше ни слова.

Глава 9

Больно вспоминать; сердце жалобно покалывает, напоминает, что это произошло со мной, а не с кем-то другим – моя боль, моя вина, моя трагедия, моя жизнь.

Со смерти Гриши пробежало не одно десятилетие, которые изменили мир до неузнаваемости, а я вспоминаю тот день так отчетливо, словно не было этих лет, минувших в туман прошлого. Словно я все еще двенадцатилетний мальчик, а не старик, который знает, что жизнь это не только победы, но и поражения, перемешанные горечью от постоянных разочарований.

Странно? Нет, вполне нормально. Странно другое: меня часто посещает мысль, что после смерти Гриши меня накрыла тьма, пустота – и поглотила с потрохами, не дав вырваться из оков.

Я действительно изменился; замкнулся в себе, стал скрытым от общества, наслаждаясь одиночеством, при этом не чувствуя себя обделенным или несчастным. Что-то во мне надломилось, умерло и не торопилось воскрешаться. Я по сей день чувствую ответственность и чувство вины за то, что я сделал; от этого не убежать, как бы я не старался.

Но я отвлекся. Кому интересны мои страдания и переживания? У каждого человека такого добра на целый багаж соберется, а у кого-то еще и на повозку, запряженную лошадью.

Вы уже догадались, что званый ужин провалился. По крайней мере, по меркам моего отца, который был уверен, что ход событий пойдет по его сценарию, но, увы, не сложилось; мне все-таки удалось его обхитрить, обставить и выставить полным дураком, ждущим триумфа, а в итоге получавшим плевок от собственного сына.

– Где же твой друг? Он не придет? – самодовольно спросит он и ехидно улыбнется.

– Нет, – отвечу я, не глядя в его глаза.

– А почему?

– Случилась трагедия, – скажу я и заплачу; по-настоящему, искренне.

– Что ты нюни распустил как девчонка, – злиться он и хочет мне врезать, но правила этикета не дают ему этого сделать; родитель Светы наблюдает за нашим разговором. – Что случилось? Какая трагедия?

– Он умер.

– Умер? – Отец смеется, а я злюсь; хочу броситься на него с кулаками.

– Нет.

– Так умер или нет?

– Я убил его, – шепчу я. – Чтобы ты не смог убить.

Отец молчит, бросает взгляд на отца Светы, который пожимает плечами, потом смотрит на меня, на мою улыбку, расползающуюся на моем лице – и все понимает без лишних слез. Бросается к телефону, звонит кому-то, по мере разговора на его лице застывает звериный оскал. Когда кладет трубку, минут пять молчит (может быть меньше, в тот миг стрелки часов застыли, перестав двигаться) и лишь потом спросит:

– Кто закапывал? Ты? Или вся ваша шайка участвовала в похоронах?

– Ты о чем, отец, говоришь? Не понимаю…

– Все ты понимаешь! – рычит он; от его рыков вздрагивает Света, ее отец выкатывает глаза, вот-вот и они выпрыгнут из орбит. – Отвечай!

– Он умер вчера. Похороны будут завтра.

Отец сжимает кулаки; видно, что его потряхивает. Подходит ко мне, опускает на мое плечо свою ручищу и начинает сдавливать; мне больно, но я не подаю вида, молчу.

– Не зли меня лучше. Побойся Бога.

– Бога буду бояться. А тебя – нет, потому что ты не Бог.

Он ударяет меня. Терплю. В глазах слезы, но не от удара, а от того, что закапывал друга – «Дитя тьмы».

К нам подходит отец Светы, просит моего разгневанного отца успокоиться и уводит его от меня.

– Что на тебя нашло? – спрашивает он. – Зачем сына бьешь?