Домик на дереве

– Такова цена за свободу.

– Великая цена.

– Война освободила миллион чужых детей – и не только детей – от нацизма.

– Что верно, то верно.

Мы задумались, каждый о своем. Я о днях, забранных в дымку кровопролитной войны, когда я убивал романдцев ради романдцев; Степан же думал обо мне, о том, как мне тяжело приходиться; жить одному, без родных и помощи – хуже некуда.

– Жаль, что Настя не придет сегодня, – сказал Степан.

– Очень жаль. – Я посмотрел в его глаза. – Она была отличной девчонкой.

– Она тебя любила, – заметил Степан.

– Меня одного.

– И зачем я только вспомнил. – Он сразу же заметил, как погрустнел я. – Черт!

– Иногда мертвых надо вспоминать, чтобы не забывать.

– Пойдем?

– Не возражаю.

Мы сошли с дороги, и пошли в лес; туда, где захоронили «Дитя тьмы».

– Отрадно, – сказал и замолчал Степан, глядя на окружающий мир, чарующий и умиротворенный.

– Отрадно?

– Что тут ничего не меняется. Все по-прежнему, словно время над лесом не властно.

– Это точно. Еще бы в городах ничего не менялось, вообще было бы здорово.

– Тоже чувствуешь себя древней развалиной, которой не место в фальшивом глянце современности?

– Еще как, – ответил я. – Я ни черта не понимаю, куда мы катимся.

– В цифровую реальность.

– Мне даже эти слова тяжело понять.

– Раньше было все проще.

– Зато раньше был нацизм.

– Тоже верно. Пускай уж роботы расхаживают по парку, чем отряд ЦЦ, ищущий армях.

– Демократ?

– Либерал, – ответил Степан и рассмеялся. – Ты снова издеваешься?

– Совсем чуть-чуть. – Я улыбнулся другу и прикоснулся к листочку березы, который был влажный от росы. – На седьмом десятке ты не изменил своего отношения к политике?

– Нет. И не собираюсь. А ты?

– Мог и не спрашивать. Политика – это сухой колодец, который давно исчерпали.

– Выражайся нормальным языком. Политика – это хрень собачья.

– Пускай будет так. – Я улыбнулся. – Твоя правда.

– Долго еще идти?

– Забыл дорогу?

– Не удивляйся, я давно не был здесь.

– Скоро придем. – Я взглянул на ручные часы. – Я каждый год сюда приезжаю.

– Ты не меняешься.

– Уже поздно меняться. Какой есть, такой есть.

– Ты всегда был сильнее меня.

– Думаешь?

– Ага. – Степан вытер платком лоб, покрывшийся капельками пота. – Мне бы не хватило духу каждый год приходить сюда. К Грише. Сердце бы не выдержало.

– Мне наоборот легче на душе…

До самой могилки мы шли в молчании, слушая мелодичное пение птиц, прячущихся в кронах берез, рябин и сосен.

Могилка была ограждена деревянным полуметровым забором, который я обновил несколько лет назад; деревянный крест украшал нарисованный автопортрет Гриши, спрятанный в стеклянную рамку; прошлогодние искусственные цветы пригнул ветер к сухой земле; повсюду поросла трава с голубыми васильками; со скамьи в некоторых местах облупилась краска.

– Крест поменял? – спросил Степан.

– И забор.

– И нарисовал Гришу здорово.

– Не я, моя жена.

– Очень похоже. – Глаза Степана сверкнули. – Ну, здравствуй, Гриша. Как дела? – Молчание. – Давно мы не виделись. Прости, что раньше не приходил. С днем рождения. Покурим?

Степан извлек из кармана пальто пачку сигарет, одну положил на могилку, вторую сжал в губах и закурил, третью предложил мне; я не отказался от соблазна и засмолил, хотя бросил курить несколько лет назад.