Домик на дереве

– Ты знаешь не хуже меня, что будет. – Он положил руки на мой сжатый кулак, в котором я держал яд. – Я хочу тебе кое в чем признаться.

– …

– Ты сделал для меня больше, чем думаешь.

– Я? – Я быстро вытер слезы, чтобы Гриша не заметил их.

– Я больше года жил как дикий зверь. В лесу. Совсем один. И я совсем забыл, что в мире еще остались добрые люди, пока не встретил тебя и твоих друзей. Ты понимаешь, что тебе было без разницы: враг я или нет. Ты просто хотел со мной дружить – а это дорогого стоит. Но в тебе, друг, ценное другое – ты ни разу не посмотрел на меня как на врага. В твоем взгляде кроме уважения, доброты, внимания и учтивости ко мне ничего не было. И это так окрыляло. Я поверил, что я обычный – нормальный! – юноша, который может жить как все обычные юноши, в любви и дружбе. Благодаря тебе, Саша, это лето было самым лучшим летом в моей короткой жизни. У меня появились верные друзья. Появилась девочка, с которой я целовался под луной. Появился лучший друг, которого я всем сердцем полюбил, как собственного брата; с другом, с которым можно говорить о чем угодно и не переживать, что ты останешься в дураках.

– Я тоже тебя люблю. – Я уже не сдерживал слезы, которые текли ручьем. – Как брата. Как человека.

Он обнял меня. По-товарищески. По его дрожащему телу я понял, что Гриша не сдерживал своих чувств. Он плакал, но плакал тихо, как настоящий мужчина: ни одного всхлипа, ни намека на рыдания, ни слов жалости к себе и к своей жизни.

– Я боюсь, – признался Гриша. – Боюсь умирать. Боюсь потерять тех, кого недавно обрел. Еще хочется пожить, помечтать, поцеловаться со Светой, покурить, поболтать в домике на дереве, поплакаться с тобой. Всего хочется в сто раз больше чем обычно. Но мое время, кажется, вышло. Придется смириться, что ничего больше не будет. Лишь тьма. Одно меня радует: когда я умру, обо мне будут вспоминать… и даже иногда скорбеть.

– Не хочу, чтобы ты уходил от нас.

– Не плачь, Саша.

– Не могу. – Я посмотрел на него. – Не могу.

– Пожалуйста, отдай мне мой подарок, – попросил он и при этом умудрился улыбнулся. – Самый ценный подарок.

– Я думал, что легко отдам тебе яд, как ни в чем не было. Но я ошибся… это ужасно тяжело… предлагать другу смерть.

– Ты предлагаешь чудесную вакцину от пыток, от боли, от унижения. И я приму ее.

– Прости, друг. – Я разжал кулак, и Гриша взял пробник с ядом. – Я всю жизнь будут об этом жалеть.

– Ты спасаешь меня. Спасаешь. – Гриша убрал пробник в штаны и предложил. – Пойдем к нашим друзьям. Я хочу с ними проститься. Хочу проститься со своей любовью.

– Лучше им не говорить…

– Не беспокойся, я знаю. Я прощусь с ними так, что они не поймут, что это прощание.

– Когда я умру, ты встретишь меня? – спросил я, снова борясь со слезами. Я все еще не верил, что сегодня этот добрейшей души человек умрет. Навсегда.

– Мы обязательно встретимся.

***

– В честь дня моего рождения, ребята, я хочу вам рассказать историю. Можно? – Гриша стоически держался, как и полагалось сильной личности, которая даже на подступах к верной смерти не опускает голову и идет только вперед. – Признаюсь, я никогда и никому об этом не рассказывал.

– Рассказывай уже, – добродушно крикнул Степан, разместившись вместе с остальными на полу, устланным старым ковром.

– На мой восьмой день рождения отец подарил мне железную дорогу, о которой я мечтал долгое время; грезил о ней и днями, и ночами. И вот я держу ее в руках, разобранную, с поездом. Я забыл обо всем на свете: остался я и моя железная дорога. Собирал я ее за пару часов, а может и быстрее; родители были восхищены моими способностями в конструировании. Итак, мой поезд трогается, пыхтит и петляет по железной круговой дороге, а я бегаю вокруг него, хлопаю в ладоши, смеюсь, прыгаю…

И вообще я на миг обретаю крылья и мне кажется, что я не бегаю, а парю по комнате. И самое ценное в этом детском воспоминание, когда поезд останавливается, я, радостный и все еще окрыленный, подбегаю к нему, чтобы снова завести, но тут я слышу смех – смех моей семьи, которые сидели на диване и наблюдали за мной, обнажая свои улыбки. И в это сказочное время меня окатывает обжигающая волна любви. Я чувствую их любовь всем сердцем и они чувствуют мою ответную любовь. Ноги сами несут меня к ним. Я прыгаю в их объятья. Мы целуемся. Мы вместе. Мы – семья: я, моя сестра, папа и мама. – Гриша весь светится, его глаза полны любовью и добротой. – И вы не поверите, ребята, глядя сейчас на вас, я чувствую то же самое. Я чувствую вашу любовь ко мне и вы чувствуете мою любовь к вам. Пускай вас слова эти не смущают, как не смущает то, что я сделал сейчас.

Гриша подошел к каждому из нас, обнял крепко-крепко, расцеловал и сказал, что любит. С особой страстью он поцеловал Свету, которая хоть и смущалась, но не противилась его взрослым поцелуям.

– Гриша, ты что, совсем рехнулся? – спросил озадаченный Степан, вытирая свою щеку, в которую его поцеловал Гриша.

– Если честно, Степка, так и есть – я сошел с ума от любви. – Гриша отошел от нас, в центр комнаты. – Саша просил меня не раскрывать нашу тайну, но мне придется нарушить обещание. Я не могу молчать. Я не хочу умирать в одиночестве.

– Что? – испугалась Настя. – Умирать?

– Я хочу умирать в объятья друзей, раз мне не удалось в объятьях моей покойной семьи, которая, я уверен, ждет меня сегодня в гости, в наш дом на Одесской улице.

– Друг, ты меня пугаешь! – Степан был встревожен, как никогда. Он обратился ко мне. – О чем он толкует? Саша?

– А? – не понял я вопроса, вытирая слезы.

– Ты что молчишь?

– Я…

– Прощайте, друзья я! – Гриша достал пробник с ядом, и не думая выпивает его. – Вот и все! Конец…

– Нет! – вырвалось у меня и я рухнул на пол, не в силах больше стоять на ногах. Моя душа была выпотрошена. Моя любовь погасла. Я на доли секунды погрузился во мрак и словно умер.

– Что он выпил? – кричал как сумасшедший Степан, обнимая умирающего Гришу. – Что ты выпел?

– Лекарство, – ответил Гриша.

Это были его последние слова.

Гриша не мучился. Одна затяжная конвульсия, сковавшая все его тело, крик, вырываемый из жерла боли, глаза, залитые слезами, улыбка, скошенная от гримасы боли – и тихая смерть. Когда его тело обмякло, а голова легла на Степкино плечо, я засмеялся как ненормальный, глядя на перекошенные от ужаса лица друзей, а потом разрыдался, представив, как тьма пожирает его невинную душу. В те минуты скорби, я знал, что лишился часть сердца, которое любило Гришу.

Я потерял больше чем друга, я потерял себя.

***

Света с Настей еще долго оплакивали Гришу, мы же со Степаном прибывали в каком-то исступление: ни слез, ни боли, ни горечи – ничего, кроме оглушительной пустоты.

– Откуда у него яд? – спросил Степан, глядя на безжизненно тело Гриши, покоившееся на скамье.

– Я дал ему, – признался я, теребя в руках влажный от слез платок.

– Ты… зачем?

– Это был единственный выход.

– Единственный.

– Чтобы умереть счастливым, – добавил я и уставился на Степана. – Я виноват в его смерти. Я протянул ему яд. Я своровал яд из дома. Я все спланировал. Я. Ты осуждаешь меня?

– Нет. – Молчание. – Мне бы не хватило духа сделать то, что ты сделал.