Нулевые. Затишье перед катастрофой

– Куда? – Михаил громко расхохотался. – Какая оппозиция? Вот эти вот. Хомячки интернетовские, хипстеры?! Ты, наверное, уже заметил, что политическая система в стране устроена таким образом, что никакая политическая сила со стороны не сможет взять власть в стране, но и даже встроится в эту систему, используя легальные методы политической борьбы. И вот представь себе как толпа этих инфантильных, которые ни дня в жизни не работали и могут только дрочить посты в социальных сетях пойдут штурмовать Зимний? Ты можешь себе это представить?

Князев молчал.

– Вот именно. Они бы обгадились на подступах. А если бы всё же дошли до ворот и начали бы героически карабкаться? Что тогда? Победа? Или? Или их бы нахуй расстреляли из пулемётов и автоматических гранатометов. Если Ельцин не побоялся в девяносто третьем году раздавить красно-коричневую тварь, чекисты всех к хуям перестреляют, если дойдёт до чего-то серьёзного. А перед этим объяснят народу, что мировое правительство предприняло в России попытку государственного переворота. И все будут только рады, что перестреляли пару тысяч человек. Это Россия, понимаешь?

– Ты просто ссыкун. У тебя, что там с яйцами? Они у тебя есть?

– Я пропущу эти оскорбления мимо ушей, – Власов еле сдерживал себя от агрессии. – Понимаешь, Толик, наша страна уже проёбана. И не мы её проебали. Оны была просрана задолго до нашего рождения нашими бабушками и дедушками, которые поверили большевикам. И я не говорю, что в Царской России всё было хорошо. Нет. Эта была отсталая и дремучая страна. Сейчас русский народ живет так свободно и богато как никогда за всю свою историю. Мало кто это понимает. Так вот. Эта страна и так развалится, потому что она уже развалена фактически, а юридически она развалится, когда эта мысль дойдет до последнего жлоба.

– Что ты несёшь? Всегда можно исправить ситуацию. Безвыходных ситуаций не бывает. Ты трус и гнилой человек. Не все люди в России, такие как ты. В стране есть много хороших и талантливых людей. И они вытащат Россию.

– Если ты мне не веришь, тогда можешь обратиться к литературному творчеству и истории. Так вот, Толик. Страна наша давно разделилась на тех, кто дрючил и на тех, кого дрючили. Власть, как и интеллигенция не понимают этой истины. Начальники думают, что могут держать под анестезией народ сколько угодно и развала не будет. Интеллигенция думает, что это нынешняя власть разваливает страну и если поменять власть и предпринять некие действия, то можно если не продлить существование страны, то изменить его к лучшему. Все они ошибаются, потому что развал уже случился в семнадцатом году, а все наши правители держали ситуацию в подвешенном состоянии по сегодняшний день. Поэтому самая выгодная позиция – моя. Я мирно и тихо продвигаю свою линию, не сорюсь с линией партии и получаю за это какие-то скромные деньги.

– Я не хочу верить в твоё дерьмо! – Князев сделал глоток из бутылки.

– И я тоже не хочу, – сказала Анастасия. До этого момента она стояла на лестнице в ночной рубашке и слушала их разговор.

– Ну, вот и славненько! – Власов рассмеялся. – Мне тоже всё равно, но что вы будете делать, когда это начнет происходить? Ладно, Толик, надеюсь, что ты помнишь, где тут остановка, потому что на ночь ты здесь не останешься. А это Настя. Моя невеста.

– Он вполне может поспать в гостевой комнате или в комнате для прислуги. Не веди себя как свинья, – сказала Анастасия.

– У вас такой знакомый голос, – задумчиво произнес Князев.

Осадок от разговора остался надолго и через пару дней Власов захотел продолжить его, но уже с более авторитетным человеком в области информации и пропаганды.

– Ярослава, здравствуйте, – неуверенно промолвил Власов.

– Да, здравствуйте. А это кто?

– Это Власов. Я работал на вас, помните?

– А, Миша. Почему ты со мной на вы? У нас же столько общей памяти.

– Я как-то не сориентировался.

– Вот, а я, поэтому не признала тебя. Чем живёшь? Женился уже, небось?

– Нет. Я с этим делом не спешу. Я себе дом купил на Рублёвке. Сейчас тут много брошенной недвижимости. Иногда если долго прогуливаться, можно почувствовать себя в Чернобыле.

– О да, – она рассмеялась. – Мы как раз там жили пока не уехали в Испанию.

– Ты сейчас в другой стране находишься? – удивился Власов.

– Да. Мы с мужем и детьми уехали почти сразу же, как ты пошел работать к Князеву. Времена сейчас хреновые. Мы купили тут дом. Накопленные средства позволяют вообще не думать о деньгах. Нам с мужем здесь нравиться, а вот дети скучают по России. Слушай, а как поживает твоя барышня? Вы с ней расстались?

– Слышала о Борисе Васильевиче Поплавском?

– Ну да. Миллиардер. Его часто сравнивали с Кагановичем за манеру руководить производством. А что такое?

– Моя барышня с ним трахается.

– Что, правда? – она громко расхохоталась. – Поздравляю. Прорываетесь к месту под солнцем вместе. Наверное, это вносит некое разнообразие в ваши отношения. Значит, скоро ты станешь серьезным человеком. Поздравляю.

– Спасибо. Только вот как меня Анечка послала в своё время, так я с ней не разговаривал. Честно говоря, я не ищу постоянных отношений. Не хочу привязываться к кому-либо. Второй раз я уже не выдержу измены и предательства. Так что перебиваюсь кратковременными отношениями.

– Мне тебя жаль.

– Не волнуйся. Я вполне доволен жизнью. Главное, что есть деньги. Получается ты не в курсе того что сейчас происходит с нашими СМИ?

– Я всегда в курсе. Думаешь, почему мы уехали? Всё из-за идеологического поворота во власти. Вернее это выглядит как поворот. На самом деле они просто перестали делать вид, что у нас демократия.

– Мне нужно твоё профессиональное мнение. Это уже конец? Всё? Мы движемся к совку?

– Ну как тебе сказать, – она задумалась. – С одной стороны это так, но с другой стороны наша медиа машина это своего рода машина по утилизации смыслов. Сначала она утилизировала коммунизм, потом был короткий период утилизации демократии, а теперь машина будет поедать красно-коричневых. В конце концов, мы придем к идеологической пустоте, в абсолютное ничто. И из этого отсутствия родиться нормальная человеческая российская идеология. В этом есть даже элемент психотерапии для нашего глубоко больного общества.

– И она тоже трактор завела, – думал Власов.

Впервые в своей жизни Власов задумался о необходимости эмиграции.

Разговор с реальным Путиным.

Власов осматривал последнее занавешенное полотно Владислава и так и не решался его раскрыть. Он ходил туда-сюда. В галерее царила атмосфера заброшенности и опустошения. Пустота вызывала у Михаила тоску. Он сразу вспомнил седую бороду своего отца, слёзы сами наворачивались на глаза. Власов сел на пыльный китайский столик и заплакал. Жизнь проходила, а он не мог с этим ничего поделать. Он думал о своём детстве. Мир в детстве был ярче, да и жизнь Власова была наполненной до краёв. Он осознавал тоску по этому ощущению и думал, что это мир изменился. Через миг он понял, что изменился он сам, а мир в это время оставался неизменным. Ему опять вспомнился отец, Власов решил встать и пойти к полотну, пока депрессия не сожрала его полностью.

“ …………. ……………………………

Наверное, в мире было мало прецедентов такого массового богоотступничества, когда целые географические пространства выпадают в бездну вместе с народами. Нельзя отказаться от чего-либо и не приобрести что-то взамен. Отказавшись от религии и религиозной этики, архитекторы советского государства создали свою особую жесткую тоталитарную мораль, в которой человек со всей его личностью и потребностями рассматривался только как винтик в государственной машине. Тоталитарное общество уничтожало индивидуальность в людях и планомерно подавляло творческую и предпринимательскую активность. Такой подход к человеку постепенно вытеснил в нем душу и замкнул всю человеческую жизнь исключительно в материальной сфере. Потому что только бездушное общество может страстно верить в то, что общественного блага можно добиться только при полном подчинении догме всей сферы жизни человека. И именно вера в это есть одно из самых жутких последствий советской власти.

Самый страшный грех это грех против самого себя. За всю свою историю русский народ никогда не знал свободы, и если даже она просачивалась через бетон государственной машины, то не достигала всех слоёв населения. За советский период русский человек окончательно убедил себя в том, что свобода ему не нужна, а даже вредна. До сих пор в нашем народе сильна тоска по жесткой руке, тоска по кнуту. В этом нет ничего хорошего, потому что такой народ не может эволюционировать. Развитее подразумевает свободу. Творчество подразумевает свободу. Из несвободы может родиться только застой и смерть. Поэтому наше постсоветское общество обречено на нищенское застойное существование с последующим коллапсом. Россия проиграла двадцатый век и видимо проиграет двадцать первый.

Коммунизм с нацизмом занимался одной и той же работой по переделыванию истории человечества с целью развернуть поступательное развитие человека в обратную сторону. Архитекторам этих систем не удалось переделать немца, но удалось переделать русского. На время или навсегда – непонятно. Все эти двадцать лет проблемы, которые появились с распадом СССР остались нерешенными. Власть сохраняла ситуацию в подвешенном виде в надежде на то, что проблема решится сама. Этого не случилось. Не вылеченное, не объясненное прошлое пустило метастазы по всему пространству сознания брошенного советского человека. И болезнь эта угрожает судьбе русского народа. Если ничего не делать мы так и умрем советскими, забыв о том, что когда-то были русскими.

Вместо того чтобы покаяться если не перед Богом, то перед собой и переосмыслить своё прошлое, как это сделали в Германии, мы стали вести себя как жертвы. Мы искали себе оправдание в этническом происхождении большевистской партии. В германском следе деятельности В.И. Ленина. И наконец, в культе личности Сталина. Но кто написал четыре миллиона доносов? Это мы написали. Когда появился Ельцин с демократами, перекладывать ответственность стало ещё легче. А когда рухнет нынешний кровавый режим, если от страны что-то останется, то кто будет виноват в этом? Путин? Мы в этом виноваты. Пока осознания этого не будет, наш народ всегда будет наступать на одни и те же грабли. Прости нас, Господи.“

Палевский вызвал Власова свой кабинет. Андрей выглядел особенно цветущим и даже не казался Власову таким толстым. В кабинете был Князев. Он каким-то удивительным образом смог избавить свой вид от следов алкоголизма, и от этого тоже был сияющим и цветущим. Они с Палевским обсуждали что-то.

– Вы, наверное, собой гордитесь? – Князев был зол. – Добились своего? Наступает полный стабилиздец! Ноги моей не будет на вашем сборище бандитов!

– Давайте вести себя нормально. Вот как будто бы всё могло произойти по-другому? – спросил Палевский.

– Да пошел ты, хуйло! – Князев вытащил из кармана скомканный лист и кинул его на стол Палевского. – Я увольняюсь. Мне совесть дороже.

– Попрошу без оскорблений, – говорил Палевский.

– Без оскорблений? Да вы сами это одно сплошное оскорбление! Из-за таких людей как вы мы живем в этом дерьме! Молодцы! Подавили последнее усилие нормальных людей к тому, чтобы изменить всю нашу российскую чернуху. Ну, ничего. Зато вы спокойно свалите с наворованными деньгами к ненавистным вам буржуям. А что люди? Да кому вообще нужно это быдло? Правильно! Пусть подыхают в своей говнорашке! Будьте прокляты, мрази! – Князев был в ярости.

– Да как ты смеешь, хмырь! – В момент Палевский скинул с себя привычный эстетизм и предстал перед Князевым другой стороной своей натуры. – Да я тебя размажу…

Князев ударил Палевского кулаком по лицу, но тот увернулся и ударил в ответ. Только теперь удар был выполнен профессионально. Князев шлепнулся на пол, но не думал сдаваться. Он резко встал, набросился на Палевского, правда тот также резко оттолкнул его и провел апперкот. В дело вмешался удивленный Власов. Он попытался придержать Князева.