Всё Начинается с Детства

Юрка тут же подставил мне подножку. Я споткнулся, чуть не полетел – и, отшвырнув сумку, бросился на Юрку.

Мы сцепились. Молчаливая улочка огласилась пыхтеньем и криками. Сначала мы пинали и колотили друг друга, потом в ход пошли снежки, потом, наткнувшись на раскрытую дедову сумку, из которой вывалилась часть содержимого, Юрка запустил в меня мужским резиновым каблуком, за ним последовал женский… И пошло! Увлеченные боем, совершенно забыв о том, что именно служит нам снарядами, мы оба, отпихивая друг друга от сумки, хватали, кидали, кидали, кидали…

Но вот мы устали, опомнились и, вяло переругиваясь, огляделись.

Участок аллеи, на котором происходил бой, был похож на разгромленную сапожную мастерскую. Каблуки, подошвы, на-бойки, куски кожи валялись вперемешку то там, то тут. А часть пространства напоминала противотанковую зону: порвался мешок с гвоздями и они черными остриями торчали из снега…

Кряхтя, охая, потирая ушибы, мы кинулись собирать драгоценный дедов товар. Полежав в мокром снегу, истоптанный нашими ногами, он выглядел, скажем прямо, не лучшим образом. Запихивали мы все эти предметы в сумку не то чтобы как попало. Старались, конечно. Очень старались. Но зря! Уложить их так, как дед, мы не умели, руки были не те… Всех этих подошв и набоек стало вроде бы вдвое больше: в сумке они теперь помещались с трудом, она никак не закрывалась! Мокрые, измятые куски кожи, скрученные стельки торчали во все стороны…

Так мы и потащились дальше. Расстроенные, со страхом поглядывая на сумку, подошли к троллейбусной остановке. Как объяснить деду, что случилось?

– Скользко очень, понимаешь? – осенило вдруг Юрку. – Ты упал и из сумки все высыпалось в арык… Вместе с тобой, – добавил он, окинув меня взглядом.

На том мы и порешили. О драке было забыто, мы опять стали друзьями.

* * *

Поездка на троллейбусе была благополучной, без приключений. И вот уже видна издалека дедова будка, сколоченная из досок конурка, стоящая возле дерева. Наполовину высунувшись из нее, дедушка сидел на стуле, зажав между коленями сапожную лапку. Ноги его были покрыты одеяльцем, спадавшим на землю.

Подойдя поближе, мы услышали и стук молотка: дед набивал каблук на мужскую туфлю. То и дело он подносил руку ко рту и доставал один из зажатых в зубах гвоздиков.

Дед был не один. Рядом стоял дядька, который время от времени резко покачивался, как бы повторяя движения дедовой руки с молотком.

– Всего двадцать копеек, а? Ну, десять! – услышали мы, подходя, хриплый голос. – Жалко, что ли? Дай, слышишь? – и мужик угрожающе поднял руку, пошатнувшись при этом еще сильнее.

Дед не смотрел на пьяницу и продолжал стучать молотком. Наконец, он вытащил изо рта последний гвоздик, усмехнулся и поднял голову.

– Тебе не стыдно у пенсионера деньги просить? – спросил он, не повышая голоса и снова застучал молотком.

А вдруг он сейчас ударит деда? – подумал я. Но пьянчуга повернулся и пошел прочь.

– Дур-ра-ак! – заколачивая гвоздик произнес дед. Этим словом он обычно заканчивал разговор с человеком, который сильно его раздражал и вообще вел себя недостойно. Произносил он «дурак» четко, энергично, нажимая на «р» и растягивая «а». Так, пожалуй, произнес бы это слово попугай.

Услышав это краткое напутствие, пьянчуга от неожиданности поскользнулся, смешно взмахнул руками и плюхнулся в сугроб. Мы с Юркой расхохотались.

– А, пришли… – заметил нас дед. Он тоже улыбнулся чуть-чуть, продолжая стучать молотком…

Дед пьяниц не любил, хотя иногда из милосердия давал деньги самым жалким из них. Но наглых – не тепел! А попрошайки, в иных случаях прибегавшие к насилию, старика-сапожника с седой бородой не трогали. Все они слышали про его характер и силу.

* * *

Мы все еще держали в руках злосчастную сумку.

– Принесли? – спросил дед, даже не взглянув на нее. – Спасибо, поставьте в сторонку. Потом разберу…

Мы с Юркой переглянулись. Пронесло! Слава Богу, что дед так занят. А он, отложив молоток, вытащил из ножен сапожный нож с широким лезвием и принялся подравнивать резиновую набойку на каблуке. Нож этот – длинный кусок металла, отточеный под острым углом и обмотанный изолентой вместо ручки, почему-то казался мне уродливым и очень страшным. Но дед управлялся с ним, как с легоньким ножом для масла. Подперев туфлю коленом, дед придерживал ее левой рукой, а правая рука быстро и ловко вертела нож. Лишние куски резины отлетали с каблука изящными ломтиками, хоть клади их на бутерброд! Теперь-то я понял, почему руки деда были так изуродованы. Ведь при всей его ловкости нож иногда соскальзывал…

Потом закрутилось точило и каблук, несколько раз описав над ним полукруг, стал совсем гладким. Туфля была готова. Дед обтер ее тряпочкой, поставил на полку и тут же в руках его появились шило и суровая нитка. Дед повертел ими над головой, как фокусник перед очередным номером… Да, такой номер не стыдно было показывать зрителям! По крайней мере, мы с Юркой буквально разинув рот глядели, как быстро и красиво изуродованные руки деда подшивают на туфле надорванный язычок. Шило проткнуло кожу, поддело нить, вытащило ее петелькой. Вот уже и край нити в петельке. Корявые пальцы ловко завязали узелок. Прокол, петля, узелок… Прокол, петля, узелок… Мы и оглянуться не успели, как дед отрезал нить, повертел в руках туфлю и, кивнув головой, отложил в сторону.

* * *

Мы много раз слышали, с каким почтением говорят люди о деде Ёсхаиме. Его величали не сапожником, а Сапожных Дел Мастером. Мало кто в Ташкенте (а, может быть, таких людей и вовсе не было) занимался этим ремеслом без малого пятьдесят лет. Все жители округи знали его и называли либо Бобо, то есть, дедушка, либо по имени – Ёсхаим-ака. Местные власти, чтобы избавить деда от уплаты больших налогов, зачислили его будку в какое-то там кустарное производство. Значит, даже советские чиновники с уважением относились к этому независимому, никогда не терявшему чувства собственного достоинства, человеку.

* * *

Закончив работу, дедушка потянулся, поморщился и потер спину.

– Вечером массаж сделаете, – сказал он, удостоив нас, наконец, родственным взглядом.

Мы с Юркой кивнули. Отказать деду в просьбе мы вообще бы никогда и не подумали, ну уж а после того, что увидели сегодня… Как он работает здесь в такие холодные зимние дни, с утра до вечера сидя на улице и только зад свой засунув в тесную будку, где стоит на полу небольшой обогреватель? А если метель, пурга? А если дождик льет?

… Подошел человек с парой ботинок, мы попрощались и ушли.

* * *

Часов около десяти вечера, поужинав и послушав новости, дедушка Ёсхаим отправился в спальню. Пока он раздевался, я сбегал за Юркой. Два юных массажиста торжественно подступили к постели – и дед, увидев нас, начал с кряхтением поворачиваться животом вниз… Вообще-то дед терпеть не мог проявлять слабость, никогда не признавался в недомогании и, кажется, только при этих мучительно трудных для его спины поворотах показывал, что ему больно.

Улегшись, дед провел рукой по левой части спины и зада.

– Вот здесь…

– Сейчас, сейчас, уже начинаем!

Массаж, скажем прямо, был необычный. Дед, может быть, и сам не понимал, на какой риск он пошел, приказав нам однажды залезть на свою спину и потоптаться на ней как следует босыми ногами. Лишь много позже я узнал, что такой массаж с древних времен делают опытные массажисты-банщики в турецких банях, что существует «шиацу» – японский точечный массаж, который также делают только специалисты, причем не ногами, а руками, зная при этом, на какие точки следует нажимать… Но мы-то с Юркой что понимали в этих тонкостях? Мы выполняли указания деда – только и всего. И, к тому же, получали от этого огромное удовольствие. Это одновременно была и игра, и почетная обязанность, а такое случается редко.

Первым на деда залез Юрка и встал чуть повыше того места, где спина, как говорили в старину, теряет свои благородные очертания. Следом за Юркой влез и я – на дедову левую ягодицу. Юрка медленно пошел вперед по левой стороне спины к плечам. Он не шел, а крался, он смаковал каждый свой шаг, вдавливая то пятку, то носок… Дойдя до плеч, Юрка повернулся и пошел обратно по правой стороне спины. Потом он сделал еще один круг, и еще один, и еще…

– Ну, хватит! – Нетерпеливо сказал я. – Сколько можно, пусти меня!

Мы поменялись местами.

Ну и спина у деда, просто железная! Я ведь потяжелее Юрки, давлю посильнее – но и у меня под ногами – упругая, твердая поверхность. Постель слегка покачивается и даже прогибается, а дед лежит себе, будто две пушинки перекатываются по его спине. Но, конечно же, он чувствует, как мы прогуливаемся по нему, чувствует, и блаженствует, и вполголоса благословляет нас:

– Ой, хорр-рошо-о! Ой, молодец! Ой, чтобы вы всегда были здоровы! – Время от времени он подсказывает и направляет: “Во-во… Вот здесь… Еще разок… Покрепче!”

Встав, как балерина, на носки и даже упершись рукой в стену, я изо всех сил вжимаю пальцы в спину деда и переминаюсь с ноги на ногу. А он хоть бы крякнул, хоть бы в шутку притворился, что больно. Знай, твердит свое:

– Ой, молодец!

Но и этого деду мало! Понаслаждавшись массажем-«топтаньем», он командует:

– А теперь – вдвоем!

Юркино лицо выражает полнейший восторг: сейчас-то и начинается самое интересное!

Обхватив друг друга за плечи, мы, покрикивая от удовольствия, исполняем на дедовой спине что-то вроде танца дикарей на теле поверженного врага… Нам, кроме всего прочего, нам приятно прыгать и топтаться на спине строгого деда Ёсхаима потому, что в обычное время его и пальцем не тронешь. А тут вот – ногами!

И все же мы ни на минуту не забывали: спину деда под левой лопаткой когда-то, лет пятьдесят назад, задела пуля. Это место – чувствительное, его надо обходить.