Всё Начинается с Детства

– Дедушке Ханану плохо. Положили в больницу. – Мама всхлипнула, но тут же вытерла слезы.

В кухне за столом сидела Эммка и хрустела морковкой, уставив на маму круглые, вытаращенные глаза. По выражению глаз было понятно: всхлипни мама хоть еще разок, и Эммка закатит такой концерт…

– Поедешь к дедушке, мам? Скоро поедешь?

Мамино волнение передалось и мне. Деду нездоровилось всегда, к этому все как-то привыкли. Но если мама так расстроена и плачет, значит, дела стали много хуже обычного. Мне уже расхотелось идти в кино, захотелось повидать деда. Сегодня выходной, значит мама сегодня поедет и, может быть, возьмет меня с собой…

– Поедем, мам? – еще раз спросил я.

– Папа не пускает, – прошептала она.

Может быть, другому ребенку такой ответ показался бы странным, но не мне, не мне! Я слишком хорошо знал, на какие жестокие причуды способен мой отец. Бесполезно было спрашивать, почему не пускает и как это вообще можно не пустить жену к ее заболевшему отцу. Но мне, повторяю, такие вопросы и не приходили в голову. Я вздохнул и спросил:

– Можно мне в кино?

Мама кивнула:

– Иди. Вот деньги… Послушай, – вдруг попросила она, – возьми-ка с собой Эммку, а? Только за руку держи ее. Все время держи, хорошо?

* * *

Кинотеатр «Октябрь» был в трех минутах ходьбы от нас. Это невысокое, этажа в три, но, в отличие от наших блочных домов, кирпичное здание стояло на возвышенности и потому немного напоминало крепость. К нашим домам кинотеатр был обращен своей задней стеной, той, где был выход из зрительного зала, а также подвал, в который спускались по небольшой лестнице. И подвал этот нас, мальчишек, привлекал не меньше, чем зрительный зал с его кинофильмами.

В подвале находилась мастерская – или студия, как любил называть ее хозяин, дядя Петя. По нашему мнению, дядя Петя был самым лучшим художником в мире. Рисовал он афиши к предстоящим фильмам. И эти афиши казались нам замечательными произведениями искусства… Впрочем, мне и сейчас кажется, что они были живыми, красочными, детальными.

Дядя Петя был добрым, душевным человеком. Мы однажды случайно заглянули к нему и вскоре стали в его мастерской своими людьми. Как только мы появлялись, раздавался приветливый возглас: «А, ребята, это вы!.. Заходите, заходите!» И мы не заставляли упрашивать себя. Мы проводили в студии дяди Пети долгие часы, особенно если шел дождь. Впрочем, здесь, в подвале, дни никогда не казались дождливыми, серыми. В этой небольшой комнате, заставленной плакатами, холстами на подрамниках, баночками с красками, всегда было светло и празднично. С плакатов смотрели на нас любимые герои, дядя Петя с кистями в руках чудодействовал над холстом, и на нем появлялся очередной искатель приключений, благородный рыцарь, воин… Так еще до появления фильмов лицом к лицу повстречалась наша компания с капитаном Немо, Робинзоном Крузо, с добрым полицейским в злом и беспощадном Нью-Йорке и с бессчетным количеством других героев.

Бывало, что и мы становились дяди-Петиными соавторами. Ну, не соавторами, скорее – консультантами… Скажем, рисует он афишу к фильму «Последний из могикан». Вытянув шеи, мы следим, как на полотне возникают смуглые фигуры индейцев. Это Чингачгук и его сын Ункас. И вдруг тишину прерывает чей-нибудь голос:

– Нет, дядя Петь! Лицо перед битвой красили темно-красной. А у вас она – светлая.

Или:

– Дя-а-дя Петя! А томагавк? На томагавке, на рукоятке – там кожаные полоски должны быть, помните?

Дядя Петя, пыхтя своей трубкой, серьезно кивал и, приговаривая «молодец, молодец, спасибо!», делал необходимое исправление. Может быть, и не такое уж оно было важное, но мы очень гордились своим вкладом в искусство.

Как только у главного входа в кинотеатр вывешивалась новая афиша, у кассы появлялась очередь, порой длиннющая. Мы были совершенно уверены в том, что именно дяди-Петино искусство привело сюда этих людей! Усевшись на скамейке в маленьком скверике перед кинотеатром, мы смотрели, как люди разглядывают афишу, старались угадать, какое она произвела впечатление, спорили. И радовались своему превосходству над прочими людьми. Подумать только: мы ведь уже знаем, какой будет следующая афиша! Мы знаем, а эти люди не знают!

* * *

Время уже шло к обеду, когда мы возвращались из кино, очень довольные очередным «Фантомасом». Нам любая из серий казалась замечательной! Там и стреляют, и опускаются в глубины морские, и устраивают гонки на воздушных шарах.

Когда мы с Эммкой входили в подъезд, с веранды второго этажа меня окликнул сосед дядя Коля.

– Валера! Послушай-ка… – Тут он пониже склонился над перилами и заговорил потише. – Там у вас, понимаешь, шумно очень было… В квартире… Родители опять поругались… Я стучался – не впустили… Если что – ты позови. Постой-ка, тогда лучше бегите к нам, понял?

Я кивнул головой и, не выпуская Эммкиной руки, шагнул в подъезд.

«Поругались». Я хорошо знал, что это значит! Отец снова бил маму.

От входа в подъезд до нашей двери было шагов десять, но мне казалось, что прошла вечность, пока я всунул ключ в замочную скважину. Ключ никак не хотел попадать в нее, а тут еще Эммка оттягивала мою правую руку.

В тишине, которая стояла в квартире, лязг замка и стук двери показались мне ужасно громкими. Я огляделся: где мама? Но сначала я увидел отца. Он стоял в ванной комнате перед зеркалом и, как мне показалось, вытирался. Но тут же я увидел, что полотенце – в крови. А потом, когда он опустил руку, увидел, что кровь течет по его плечу из открытой раны на ключице.

– С-сволочь такая, – пробормотал отец, снова прижав полотенце к ране.

– Мама! – Эммкин радостный голосок раздавался уже где-то в кухне. – Мама, мы смотрели «Фантомаса!»

Я кинулся в кухню. Мама сидела на стуле возле стола, одной рукой она обнимала прижавшуюся к ней Эммку, в другой держала кафкир, большой плоский половник. По нему расползось яркое красное пятно.

Мамино лицо было ужасным! Я не хотел смотреть на него, но не мог не смотреть. Левая щека распухла, вокруг затекшего глаза – багрово-черное пятно, на губах – запекшаяся кровь, волосы растрепаны. Я кинулся к ней, обнял, спрятал свое лицо на ее плече. А она бормотала:

– Ничего сынок, ничего… Теперь он знает – я тоже могу… Пусть только попробует еще раз… Ничего, сынок. Завтра поедем к деду.

Глава 37. Музыкантики и Гэ-Вэ

Не знаю, может быть, это странно, но мне в детстве школа иногда казалась живым существом. Я имею в виду само школьное здание. Я, например, очень ясно представлял себе, что с ним происходит в первый день учебного года… Будто после долгой-долгой спячки, после долгих месяцев тишины, угрюмой, знойной и пыльной, школа, наконец, пробуждается, словно Спящая Красавица, разбуженная сотнями звонкоголосых Принцев обоего пола.

Тишина взрывается внезапно. Первым ее прерывает звонок. Он еще продолжает звучать, а длинные коридоры уже наполнились топотом ног, стены задрожали от хохота и криков, лестничные клетки загудели, как прерия под копытами бизонов, бегущих к водопою. Кажется, будто даже переливающиеся светом оконные стекла так и ждут, чтобы в них поскорее залетел мяч: разлетевшись вдребезги, они своим звоном присоединятся к общему веселью.

Это – в школе. Ну, а вокруг? Нет, не зря, не зря именно разгар осени выбран для конца каникул! Разостлав возле школы свой многоцветный ковер, заставив пламенеть листья, сама осень поздравляет нас с первым днем занятий. И, конечно же, напоминает: не забывайте, сколько удовольствий вас ждет за школьным порогом!

А мы и не думали забывать! Как бы ни радовалась школа нашему шумному возвращению, как бы ни жаждали учителя поскорее набить наши головы школьными премудростями, все равно школьный двор был гораздо притягательне!

Вж-ж-ж!.. Вж-ж-ж!.. Вж-ж-ж! – разносится над круглой школьной клумбой.

Большая перемена. На школьном дворе вокруг этой самой клумбы – десятки детей. Но тишина стоит такая, будто идет урок и строгие учителя следят за тем, чтобы никто не разговаривал. На самом же деле около клумбы происходит своеобразная охота. И она требует тишины.

Охота идет на «музыкантиков». Так мы называем маленьких шмелей. Они размером с осу, но волосатые и по пояс желтые, как бы одетые в нарядные жилетики. Их очень много, музыкантиков. Они с жужжанием кружатся над желтыми цветами медовицы, неторопливо выбирая место посадки, чтобы, усевшись на пестик, приступить к сбору нектара… Конечно, на клумбе пирует множество других насекомых, в том числе и большие грузные шмели, и осы. Но мы охотимся именно на музыкантиков. Они такие веселые, такие энергичные, стремительные, шумные – честное слово, кажется, что мы с ними близкие родственники! Достаточно прислушаться к их звонкому жужжанию, чтобы это родство почувствовать. Мелодия музыкантиков так же чиста и пронзительна, как детский голос, музыкантик без труда меняет частоты, что создает ощущение разнообразия звуков… Словом, музыкантики – наши любимцы. И мы, конечно же, не сомневаемся, что в школьные дворы они прилетают специально для нашего удовольствия.

– Сейчас сядет, – шепотом говорю я.

В моих руках – бумажная ловушка. Это хитро сложенный листок из школьной тетради, напоминающий сейчас широко открытый клюв голодного птенца, который захлопнется в ту же секунду, как только мать вложит в него букашку.

Бумажная ловушка – лишь одно из многих технических новшеств, с изучения и изготовления которых мы, мальчишки, деятельно начинаем учебный год. Почти каждый из нас, возвращаясь в школу после каникул, рассказывает о какой-нибудь новинке, с которой познакомился летом. Это могут быть новые типы бумажных самолетиков, бумеранги, хлопушки, пилотки или те самые ловушки, одну из которых я держал сейчас в руках. Что-то мы усовершенствовали, что-то изобретали сами. Родители только руками разводили: почему это так быстро закончилась у сына толстенная общая тетрадь, совсем недавно купленная? И успокаивались, услышав, что пришлось писать много черновиков, а потом много раз начисто переписывать. Успокаивались, радовались даже: старается сынок, не ленится.

Сыновья, действительно, не ленились. Правда, не на той ниве, если так можно выразиться. Но, может быть, это было не так уж и плохо?

– Сейчас сядет, – шепчу я, стараясь даже дышать негромко.

Мы с Женькой Андреевым, моим одноклассником и корешом, замерли возле клумбы. Музыкантик, тот, что ближе всего к нам, все парит над желтым цветком, то ли разглядывая его, то ли наслаждаясь полетом, то ли выполняя определенный шмелиный ритуал. Мало сказать, что мы с Женькой следим за ним, мы и сами словно бы парим вместе с музыкантиком. Мы не видим и не слышим ничего, кроме этого маленького существа, жужжанье которого звучит уже возле самых наших ушей, а крылья крутятся так быстро, что по бокам желтенького жилетика видны лишь размытые матовые пятна.

Вж-ж-ж-з… Чуть дрогнул, чуть закачался цветок… Приземлился! Сложив крылышки, музыкантик вытянул хоботок и направил его туда, где был приготовлен для него вкуснейший, сладкий нектар. Но уже раскрылась в моей руке ловушка, уже напряглось мое плечо, моя мышца… Хлоп! Готово. Он пойман. О, счастливейшая минута!

Да, так уж мы устроены: азарт охоты таков, что каждая ловля кажется первой, что каждая удача одаряет мгновением ликованья.

Белые стенки ловушки вибрируют в моей руке. Музыкантик то бьется о них, то жужжит, жужжит возбужденно, особенно громко и звонко.