Всё Начинается с Детства

Шааковы (то есть, семья тетки Тамары) жили в получасе ходьбы от деда в одном из переулочков, отходивших от улицы Кафанова. Переулков таких было несколько, и все они назывались так же, как и улица, но с добавкой порядкового номера. Шааковы жили на 5-й Кафанова…

К слову сказать, когда-то эта улица (уж не знаю, как переулки) называлась Госпитальной, потому что вела к военному госпиталю. В истории Ташкента Госпитальная улица играла немалую роль. Во время восстания, произошедшего в годы революции, здесь были возведены баррикады, отсюда же участники восстания пошли на штурм военной крепости – той, развалины которой стоят сейчас на берегу Анхора.

В первые годы советской власти улицу переименовали в честь известного узбекского революционера Кафанова. Постепенно эта улица, одна из центральных в городе, стала выглядеть довольно современно: после землетрясения здесь выстроили красивые здания – Фармацевтический институт, Центральный универмаг и много других.

Но переулочек, где жили Шааковы, сохранял свой патриархальный вид. Он был очень уютным местечком – высокие деревья уходили макушками в небо, а в тени под деревьями журчал арык. Маленький был переулочек, домов на пятнадцать. Шааковы снимали один из этих домиков – одноэтажный кирпичный, из четырех комнат. Конечно же, при доме был дворик.

В этом доме и в этом дворике я бывал частенько. Дружил я с Яшкой, а из остальных членов семьи мне нравился дядя Миша, его отец. Даже внешностью он располагал к себе – сильный такой, широкоплечий, рукопожатие – как у деда Ёсхаима. А лицо доброе, спокойное, улыбчивое. Он любил пошутить, посмеяться. Черные волосы Михаила поседели рано, но ему, круглолицему, смугловатому, это даже шло.

Уж не знаю, по каким причинам, только дядя Миша временами не жил дома, уходил от семьи. Почему-то мне кажется (может быть, из симпатии к нему), что виной тому был характер тетки Тамары. В то лето, о котором я рассказываю, Михаил как раз отсутствовал, и я жалел об этом. Без него как-то пусто было в доме. Я вспоминал наши с ним чаепития. Особенно одно, недавнее…

Я пришел тогда к Яшке поиграть, но дома никого не было, кроме Михаила. Он сидел на кухне, пил чай и, как только я открыл дверь, махнул мне рукой приглашающе: давай, мол, садись. Я уселся, Миша молча налил мне в пиалу душистого чаю и кивнул, показывая на мешок с сухарями, с теми, что в Ташкентских булочных продавались на вес… Дважды кивать ему не пришлось. Как я любил эти хрупкие, коричневатые, отлично высушенные сухари! Я мог их есть и есть без конца. Дядя Миша тоже. И вот сидим мы друг против друга и наслаждаемся чаем с сухарями. А, может быть, и тем, что сидим вот так вдвоем, в тишине и покое, а не в шумном обществе Яшки с Ильюшкой и громкоголосой тетки Тамары. Мы молчим и звуки, которые раздаются в кухне, не нарушают тишины. Вот зашуршал пакет – это дядя вынул сухарь. Тук-тук-тук… Это он постучал сухарем по столу, чтобы слетели крошки… Дядя – большой педант, не стряхнув крошек, он ни за что не поднесет сухарь ко рту. Мало того, знакомые продавщицы в булочной знают, что ломаные сухари класть Михаилу в пакет нельзя ни в коем случае… Тук-тук-тук… Это я, глядя на дядьку, тоже постукиваю сухарем по столу… Кр-р-уп! Это дядя надкусил сухарь. Я не отстаю… У-уп-с-с… Наклонившись к пиале, дядя Миша звучно отпил чай. Я делаю то же самое. Дядя Миша одобрительно кивает головой. Мы с удовольствием смотрим друг на друга… Постукивают сухари, хрустят сухари. «Кр-р-уп!» и «у-уп-с-с» чередуются, сливаются и звучат, как музыка. Небольшая пауза – дядя Миша макает очередной сухарь в чай. Я, конечно, тоже, ведь это просто смак: обмакнешь сухарь, а потом высасываешь из него сладенький сиропчик.

Когда я садился за стол, пакет был полон сухарей. Сейчас, запустив в него руку, я достаю последний. Дядя Миша снова кивает: «Хощ». Хорошо, мол, молодец… Наелся? Я тоже киваю, и мы оба улыбаемся, очень довольные друг другом…

Да, жаль очень жаль, что дядя Миша снова исчез из дома! Будь он здесь, мы с Яшкой, освободившись от занятий с Раей, наверное, вертелись бы сейчас возле дяди-Мишиной старенькой «Победы». Обычно она всегда стояла во дворе. Яшке с Ильюшкой разрешалось мыть машину, что им очень нравилось. С этого и началось приобщение братьев к профессии отца – он был шофером, дело свое любил и в технике разбирался отлично.

Сколько из-за этого мытья машины происходило разных историй, ссор а то и драк между братьями! Помню, как однажды мы с Юркой направлялись к Шааковым и, повернув в их переулок, увидели «Победу», стоящую возле арыка. Она так и сверкала в солнечных лучах, вся залитая водой. Тут же увидели мы и мойщиков. Черпая ведром воду из арыка, Илья окатывал машину, а Яшка, стоя по другую сторону, мохнатым полотенцем протирал дверцы. Не успели мы подойти, как Илья с размаху выплеснул воду на крышу, и струя накрыла Ахуна. Завопив, тот по-черному обложил братца. Двенадцатилетний Яшка в совершенстве знал матерный язык, именно благодаря Илье. Но старший, конечно, возмутился.

– Что-о-о? Ты как выражаешься?! Да еще при людях… Ну, погоди, Лысый, сейчас морду намылю!

Схватив с капота машины еще одно мокрое полотенце, Илья скрутил его жгутом и кинулся к Яшке. Начался стремительный бег вокруг «Победы», при этом братья непрерывно обменивались ругательствами. Мы с Юркой только переглядывались, прекрасно зная, как и чем закончится эта сцена. Младший был мальчишка довольно юркий, но старшему, конечно, удалось его поймать. Дав Яшке пару хороших пинков под зад и несколько подзатыльников, Илья приступил к главному наказанию: выкручиванию руки.

– Больно, да? Скажи: «Дядечка, прости засранца!» – приговаривал он.

Пригибаясь от боли все ниже и ниже, почти присев на корточки, Яшка довольно долго терпел, кряхтел, пытался вывернуться, потом ему стало совсем уж невмоготу, он заорал, завизжал, на глазах выступили слезы… Смотреть на это было мучительно! Но и вмешиваться – совершенно бесполезно. Разве мы с Юркой, десятилетние пацаны, могли справиться со здоровущим Ильюхой?

Разумеется, Яшка сдался. Сначала он что-то тихо пробормотал, но Илья потребовал: «Погромче, Лысый! Повторяй за мной: дядечка…» И бедный Ахун слово за словом громко произнес унизительное извинение.

Конечно, Яшку было жаль. Но ведь и он, когда мог, старался насолить брату. Оба, как говорится, были хороши, хотя в результате Ильюха всегда выступал в роли палача, а Яшка – в роли казнимого. Но ведь он не смирялся! Мне даже казалось, что оба они – и мучитель, и мученик – наслаждаются происходящим.

Любят ли друг друга Яшка и Илья, думал я иногда. Настоящая ли у них дружба? У меня родного брата не было и я горевал об этом. Я часто воображал: вот есть у меня братишка, почти моего возраста, и мы с ним всегда вместе. Все рассказываем друг другу, шушукаемся, секретничаем, балуемся, конечно, а уж когда случится с кем-то подраться, всегда постоим друг за друга!

Хотя и был я очень привязан к Юрке, к своему двоюродному, все же родного братца он мне заменить не смог. Во-первых, с тех пор, как мы переселились в Чирчик, видеться нам удавалось только летом. Во-вторых, наши отношения с Юркой не были такими уж безоблачными, иногда мы вели себя не лучше Яшки с Ахуном, дрались, ругались (правда, «палачества» не было). А порой мне доставалось из-за Юркиных проделок совсем зря.

Шли мы с ним как-то летом по Шведовой, возвращаясь домой. Шли спокойно, не торопясь. Вдруг подлетают к нам двое парней. Не успел я оглянуться, как Юрка вдруг дал драпу. Один из парней схватил меня за плечи, другой, что был повзрослее, спросил:

– Он кто тебе?

– Братишка, – ответил я. И в ту же секунду услышал пронзительный Юркин крик:

– Ры-ыжий, тика-ай! Беги!

Но было поздно. Я почувствовал удар в живот, да такой, что у меня от боли потемнело в глазах и сперло дыхание.

– За брата и получай, – услышал я, приседая, почти падая.

Парни тут же ушли, очевидно, Юрка был слишком далеко. Но вот он подбежал и стал поднимать меня, бормоча:

– Говорил тебе – тикай!

Говорил… Не говорил, а орал, убежав, оставив меня одного! И как я мог догадаться, что будет, когда подошли эти незнакомые ребята? Оказалось, это были братья, младшего из которых Юрка недавно как-то там обидел или обдурил. Младший, конечно, пожаловался старшему, ну и… Но я-то при чем тут?

Словом, мне казалось, что иногда Юрка поступает не совсем по-братски.

Правда, когда мы рассказали про этот случай Ильюхе, он «разобрался» с тем парнем, который меня ударил.

* * *

Однако же, как вы помните, сегодня я в обществе Яшки. Занятия закончены, утро прохладное, значит, и днем не будет зноя. Это прекрасно, потому что мы намерены провести на улице целый день. У нас здесь всегда много развлечений и некоторые из них уже запланированы.

Яшка вышел во двор первым. Когда я появился, он старательно обвязывал концом длинной бечёвки большую картофелину, приговаривая при этом:

– Ух, сейчас и пульнет!

Вооружившись таким образом, мы побежали на улицу Кафанова. О боевой революционной славе этой улицы мы тогда и знать не знали, однако же собрались внести в нее свою долю. Мы облюбовали укромное местечко за толстым деревом на краю тротуара. Дождавшись, пока поблизости не было ни прохожих, ни машин, Ахун дал мне в руки свободный конец бечёвки, выбежал на середину мостовой, положил картофелину там, где виднелись следы шин, и вернулся. Почти сразу же послышался шум машины и появился грузовик… Ахун, пристроил картофелину очень удачно! Раздалось громкое «шмя-к-к!».

– Проверка прошла благополучно! – хихикнул Яшка. Он подтянул к себе бечевку с ошметками раздавленной картошки, из оттопыренного кармана штанов достал железку с загнутым концом и, так сказать, заменил снаряд… На этот раз предстояла охота на «зверя» покрупнее, чем грузовик: на троллейбус. Выбежав на мостовую, Яшка положил железку под проводами.

Я считал Яшку крупным специалистом по части троллейбусов: он раньше всех замечал их приближение по чуть заметному колебанию проводов. Обнаружил я это года два назад, когда мы стояли на троллейбусной остановке. Машины и видно не было, когда Яшка сказал: «Едет». Я удивился. Он поднял руку и показал мне на провода… Я с трудом и не сразу разглядел, что они подрагивают. И, действительно, скоро подошел троллейбус.

В те времена на улице Кафанова не было сплошного потока машин, они проезжали с большими перерывами, и можно было определить по шуму, какая приближается. Легковые издавали легкий звук, похожий на шипение воды под горячим утюгом. «Вш-шик» – и машина умчалась. Иное дело громоздкий, неуклюжий троллейбус. Он еще далеко, а уже доносится до тебя нарастающий, похожий на вой шум. Подъезжает поближе, слышишь клацанье эклектроконтактов из кабины водителя, иногда трещат, слетая с проводов, искры.

Все это произошло и сейчас. Большой, тяжелый, похожий на зверя, готового все снести на своем пути, троллейбус подходил все ближе. Вот поравнялся с нами. Эх! Переднее колесо прокатило мимо железки. Резким, стремительным рывком Яшка успел чуть передвинуть ее, и… бац! – железка отскочила от заднего колеса, ударила в днище машины, отлетела на асфальт и, подскочив, со звоном врезалась в борт машины. Ахун сразу же подтащил ее к себе.

Мы оба были в восторге. Такого успеха не ожидал и Яшка. Но восторг тут же сменился страхом: загорелись тормозные огни, троллейбус замедлил ход и остановился. Мы прижались к стволу дерева. К счастью, нас загораживали еще и кусты. Открылись двери, водитель вышел из машины, обошел ее кругом, пожал плечами…

Обошлось! Уехал! Но мы решили больше не заниматься сегодня этим опасным видом охоты. Нас ожидала другая, не менее увлекательная.

* * *

Одним из достоинств Яшкиного переулка был уличный водопроводный кран. Металлический столбик, на котором находился этот кран, стоял на цементной подставке. Вода из крана непрерывно капала в подставку, переполняла ее. Неподалеку, в выемке на краю тротуара, была отличная лужа. Тень от соседних деревьев оберегала ее от высыхания, да и пополнялась она водой постоянно. Вот эта лужа и этот кран составляли главную прелесть переулка. Здесь мы превращались в водометчиков и занимались охотой на насекомых.

На каких насекомых? Да вы представляете себе большой азиатский город, южный город, с его плодовыми садами, с его базарами, где с утра до ночи на открытых прилавках торгуют фруктами, мясом, рыбой и холодильников нет и в помине, с его мусорными ведрами у ворот, с его неблагоустроенными туалетами? Представьте себе все это, и вы поймете, почему в Азии жизнь любого мальчишки с ранней весны до поздней осени проходит в окружении насекомых, ползающих и летающих. Больше всего было, конечно, мух разного вида и величины. Домашних мух, мясных мух, крошечных фруктовых букашек. Хватало и ос, которые, как известно, не брезгают никакой пищей. Прибавьте к этому майских жуков, жуков-носорогов, длинных зеленых богомолов, кузнечиков, пучеглазых стрекоз, которых можно было ловить, мучить, с которыми можно было играть.

Конечно, многие насекомые досаждали нам. Но мы к этому привыкли, как к неизбежному злу. Например, к мухам. Зато к осам у меня, как и у многих других знакомых мальчишек, была какая-то особая ненависть. В общем-то понятно, почему: осы кусаются ужасно больно. Я испытал это на себе. Как-то бабушка Лиза, готовя обед, попросила меня принести из подвала, что во дворе, картошку. Возвращаясь, я заметил на дорожке гниющий расплющенный урюк и пнул его ногой. Именно в эту секунду на урюк села оса, так что вместе с урюком я наподдал и ей. Но в долгу оса не осталась. Я услышал короткое «вж-жик!», что-то промелькнуло у меня перед глазами, и тут же мое темя обжег острый и жгучий укол. Боль была такая, что я взвыл, бросил картошку и помчался к бабушке с воплем: «Оса укуси-и-и-ла!» Бабушка схватила меня за руку, потащила к холодильнику и приложила к уже распухающей макушке разрезанный помидор.

– Держи и натирай, – сказала она довольно спокойно. Очевидно, с укусами ей приходилось иметь дело не в первый раз. – Да, а картошка где? Пойди принеси.

Вот с этих пор моя ненависть к осам стала беспредельной. Один вид желтого в черную полоску тельца вызывал у меня дрожь отвращения. Я жаждал мести. И лучшим местом для мщения была лужа у водопроводного крана на 5-й Кафанова. С раннего утра к этой луже, как на водопой, слетались насекомые и птицы, прибегали попить свеженькой воды бездомные собаки и кошки. Бегали по луже пауки-водомеры, от их ножек расходились по воде мелкие круги. Словом, замечательная была лужа!

Интересно, что посетители водопоя пользовались им не враз, не вперемешку, а соблюдали, как нам казалось, некоторую очередность. В утренние часы, например, сюда слетались осы. Покружившись немного над водой, оса находила какой-нибудь камушек или веточку, усаживалась и начинала пить. Рта ее не было видно, но усами она водила по воде, а попка подрагивала от наслаждения.

– Тони, сволочь! – Я изо всех сил нажимаю на водомет, и сильная тугая струя сшибает осу прямо на середину лужи. Сначала она еще подрагивает крылышками, барахтается беспомощно. Налюбовавшись ее муками, я снова выпускаю струю из водомета, и оса затихает.

– Так ее! – это Яшка. Он тоже ненавидит ос, но еще больше – шмелей. Личные счеты у него именно с ними. После шмелиного укуса Ахун долго ходил с заплывшим глазом.

Опустошив свои водометы, мы бежим к крану и снова наполняем их. Сегодня у нас, у водометчиков (так мы себя называем на этой охоте), замечательный день. Даже не сосчитать, сколько ос мы перебили. Да и еще кое-кому досталось.