Патриотизм и русская цивилизационная идентичность в современном российском обществе

Есть и другой вариант того же по сути вопроса «чего хочет Россия?» Он требует не столько от сменяющих друг друга политиков и обремененных чрезмерной властью чиновников, сколько от каждого из нас, граждан России и соотечественников, готовности отвечать за себя. А если быть до конца последовательным, пришлось бы спросить: «Чего хотим все мы – сыновья и дочери России, не отрекшиеся от матери-родины, ее лидеры и оруженосцы, не изменившие присяге, ее молитвенники и простые труженики с непростыми судьбами, русские и не русские по происхождению?» Особо над этим вопросом придется потрудиться русской интеллигенции, у которой всегда складывались непростые отношения и с русским народом, и с властью, и с собственной совестью, и с братьями по призванию – интеллектуалами за пределами русского культурного мира.

Кстати, любой внимательный человек с чувством языка без труда заметит, что само это выражение – «русская интеллигенция» – незаметно вышло из языкового оборота почти повсеместно. «Почти», поскольку оно осталось еще в словарях, да в языковом обиходе дальнего русского зарубежья, ну и в чужих языках, конечно. Здесь этот оборот еще жив, как живы и другие схожие обороты: «русская угроза» (как видим, нас не различают по крови) или «русская мафия», как называют всех разбойных людей, сбившихся в стаи, среди которых редко встретишь этнических великороссов, но много лиц без разбору по племенам и новообразованным странам. «Русская» как прилагательное исчезла почти сразу после того, как распалась страна, а русский народ стал самым крупным на планете разделенным народом: ну как назвать себя русским интеллигентом, если ты гражданин Украины, Киргизии или даже Белоруссии, к примеру? Что-то произошло – то ли с народами России, то ли с русской интеллигенцией (тоже бывшей?), то ли с самим языком русским… Всё чаще интеллигентные люди в РФ называют себя российской интеллигенцией, ощущая (они же еще интеллигенты в какой-то степени) противоестественность этой подмены. Хотя есть и те, кто подмены вообще не чувствуют, ибо лишены самой способности её ощущать (чувства родины).

Вопрос о будущем России – самый простой тест, своего рода проверка на идентичность. Он может поссорить единомышленников или помирить и сблизить непримиримых, но в любом случае он принуждает к диалогу. И в этом диалоге, как правило, выявляется любопытная закономерность: граница между русским и нерусскими никаким образом не связана ни с этнической самоидентификацией, ни даже с языковыми границами. К русским в духовном и культурном плане относят себя люди самого разного этнического происхождения и гражданской, а также и конфессиональной принадлежности. Их объединяет одно: все они хотят слиться с той исторической Россией, которая неотделима и от великой русской культуры, обращенной к вечности, и от образа семьи народов, где слабейшему члену семьи давали лучшее с общего стола, чтобы он стал сильным.

Иное дело – нерусские по убеждениям. Это сравнительно немногочисленное, но хорошо организованное племя так же интернационально, как и русский культурный мир, хотя внимательно следит, как правило, за «кровно-этнической чистотой» и не перемешивается без разбора. Нерусские по убеждениям, среди которых немало русских людей, не любят Россию. Не любят именно из-за своих убеждений или, точнее, предубеждений. Но поступиться ими не могут – иногда себе же во вред, но чаще с выгодой: на русофобов всегда есть спрос. Для одних не любить Россию – временная работа или профессия, для других – хобби или призвание, но всех их сближает идейная фобия – страх, питаемый идеей, а не общая культура. По этой, видимо, причине их отличает какая-то особая невосприимчивость, мешающая диалогу, легко возникающему почти в любой межкультурной среде. У многих людей время от времени возникают какие-то фобии или идефиксы, но зачем же их делать смыслом жизни? Бывает, хочешь поговорить и даже договориться о чем-то с русофобами, особенно с теми, что фобствуют не по нужде, а по призванию, – и люди они, как правило, неглупые или, во всяком случае, начитанные, и на одной земле живем, а потом махнешь рукой: себе дороже, всё равно не услышат.

Этим они выделяют себя как среди русских (русских по крови, по родителям или по документам), так и среди русских немцев в России и в Германии (основная часть которых в большей степени русские и по духу, и по любви к России, чем «просто русские»), многочисленных русских американцев, французов или англичан. Впрочем, образ русских англичан немного потускнел в последнее время из-за повышенного интереса мировых и доморощенных СМИ к «нерусским по своим убеждениям русским англичанам», которые скупают Лондон с пригородами за нерусские деньги, вырученные за продажу русского добра.

Важно отметить, что дихотомия «русские – нерусские» совершенно по-разному воспринималась и воспринимается в разные моменты исторического развития (или исторической деградации) и разными людьми. Отношение к этим понятиям и образам находится в прямой зависимости от самооценки и личной способности к критическому восприятию навязанных человеку или социальной группе стереотипов, как бытовых, так и научных – не окончательно устоявшихся и вечно конкурирующих парадигм, а также откровенно лженаучных концептуальных схем, рассчитанных разве что на оболванивание. Всё зависит в данном случае от образа «русские», не сгоревшего, как предполагалось идеологами-крематорами, но переплавленного до неузнаваемости в идеологических печах богоборческой и русоборческой диктатуры.

Реконструировать многоходовые и конкурирующие проекты, включенные в реальный политический и исторический процесс, крайне сложно. Но через наплывы времени и событий всё отчетливее проступают основные контуры и даже фазы планов и сценариев разрушения России, которые маниакально претворялись и претворяются в жизнь с использованием колоссальной энергии, невиданных доселе ресурсов (ресурсов самой же России) и патологической жестокости ее насильников. Такие геополитические проекты, изменившие до неузнаваемости человеческий мир на столетия вперед, оставляют кровавый след в череде поколений и не могут уйти в забвение.

История с «перековкой» русского народа и великороссов как его ядра свидетельствует: за необъяснимой вакханалией насилия над народом – физического и морального, экономического и культурного, в том числе языкового, – просматривается единая логика и четкая цель. Можно выделить три основных параллельных, синхронизированных направления (образно говоря, три пласта) этого политического проекта, который на самом деле был не только значительно сложнее и изощренней, но и являлся, как все знают, звеном долгосрочной программы-утопии полного планетарного миропереустройства. Сегодня на смену этой утопии пришли другие утопии-правопреемницы, не менее опасные, о чем мы еще будем говорить. Преемственность подобных программ глобального изменения мира – прежде всего мира внутреннего, то есть самоидентичности – необходимо отслеживать, поскольку проверенные временем палаческие методы устранения препятствий на их пути (а Россия – главное из препятствий) долго еще будут востребованы.

Первое и основное направление было связано с долгосрочными манипуляциями с русским языком и массовым сознанием. В результате был, по сути, изъят из обращения, из сознания и даже подсознания миллионов людей в России – и высокообразованных в том числе – исторически сложившийся адекватный образ и, что особенно важно, самообраз русского народа. Так почти незаметно потерялся исконный смысл слова «русские» – общего имени для граждан России и самоназвания мощного суперэтноса, основу которого, как известно, составляют великороссы, белорусы и малорусы, подавляющая часть которых относила и относит себя к православию. Отсюда, кстати, идет традиционное для исторической России отождествление русских и православных – в узком значении этих слов. Теперь эти значения если и упоминаются, то с отсылкой на процесс естественного обновления языка[69 - Похожим приемом из арсенала «прикладной политической лексикологии» сегодня пользуются, кстати, при упаковке и распространении статинформации о совершенно противоестественной, не имеющей аналогов в мире динамике и структуре вымирания русских и ряда других народов России, которая была характерна для 90-х гг. – эпохи демонтажа страны. Демографы назвали этот процесс организованного самоистребления или истребления «русским крестом»: летящая вверх «линия смерти» (регистрируемой смертности), косящая по преимуществу дееспособные поколения, пересекается почти под прямым углом с падающей в небытие «линией жизни» – показателями рождаемости. Именно этот молох смерти даже публичные политики и специалисты до сих пор называют «естественной убылью населения». Для понимания уровня цинизма подобного подхода важно увидеть общий социальный и демографический фон, на котором разворачивается драма. Этот фон – ежедневные, из года в год, из десятилетия в десятилетие массовые и почти ритуальные детоубийства (т. е. убийства, не только не осуждаемые, а и узаконенные государством, принятые светским обществом как необходимость, ставшие обычаем и нормой, воспринимаемые как право и даже обязанность русской женщины). В нынешней России двое детей из трех приговариваются к смерти до своего рождения, ибо само их рождение приговаривает семьи к нищете. Это уже не статистика, а состав преступления против человечности. Убийства эти провоцируются социальным унижением и необъявленной войной против семейного уклада жизни – откровенной пропагандой свободных и «нетрадиционных» отношений. Они поощряются борцами за либеральные ценности и ничем не ограниченные свободы, по преимуществу «негативные», стимулируются идеологами глобальных программ «планирования семьи». А самые чудовищные формы узаконенного истребления народа подаются как естественные издержки демократизации. Решительно против – только церковь. Государственные мужи и жены, парламентарии обеих палат заняты другим – публичными шоу-дискуссиями о легализации эвтаназии в России. Если они об этом заговорили, значит, уже появился заказчик введения еще одной разновидности узаконенных «либеральных» массовых убийств, а народные избранники и медиафигуры, осторожно прощупывая общественную реакцию, «опривычнивают» и легитимируют тему, дают эфир палачам по призванию, прокладывают им путь.] и поправкой «устар.».

Осуществить столь сложную политическую задачу помогла тотальная, ничем и никем не ограниченная власть. Власть над всеми информационными потоками, прессой, образованием и наукой. А также власть над самим языком (соответствующие реформы) и всей литературой – как отечественной, так и мировой, которая была полностью и многократно просеяна и профильтрована, переосмыслена и перекомпонована, «перередактирована», а частично и заново переписана под контролем единого центра. Далеко не каждая страна могла выделить необходимые для такого масштабного и многолетнего деяния денежные, человеческие, интеллектуальные, организационные и иные ресурсы.

Вторая составляющая проекта заключалась в том, чтобы ввести в обиход обновленное до неузнаваемости слово «русские», но уже в совершенно новом значении – как слово-бирку для обозначения одной из ветвей русского народа – великороссов. Смысл фокуса – окончательное вымывание из языка и культурной памяти людей еще живого, реально существующего суперэтноса, который в результате теряет способность осознавать себя как целое и теряет право на жизнь. Эта задача в технологическом плане была попроще, поскольку опиралась на уже проделанную работу, а кроме того, не противоречила традиции и узусу. Дело в том, что большинство великороссов редко использовало это самоназвание, поскольку они считали себя прежде всего русскими, то есть подданными Российской империи и православными, а также не разделяли себя «по русским наречиям». Это еще один, но наиболее распространенный смысловой вариант слова «русские», синонимичный слову «россиянин».

Но и такая синонимия, впрочем, была разрушена сразу после того, как россиянами стали именовать население страны, чтобы не употреблять по назначению подозрительное в политическом плане слово «русские». Даже великорусский язык утратил в самоназвании частичку «велико», а в наши дни некоторые политики стали для пущей осторожности величать его «российским языком». Очевидно, что эта противоестественная оппозиция и предопределила тот факт, что безобидное и абсолютно нейтральное, казалось бы, обращение «дорогие россияне» так резануло «ухо нации», что стало своего рода узнаваемым «авторским концептом», введенным и в политический язык, и в повседневную речь как двусмысленное обозначение обезличенной общности, которой разрешено жить в новых границах. Если бы не было распада страны, то не было бы и такого переосмысления…

При этом великороссы в большинстве своем так и не заметили, что у них отняли этническое самоназвание. Причина в том, что они не только никогда в истории не кичились своим особым положением, но и почти не обращали внимания на этнокультурные отличия – как от «других русских» (применительно к большому, но ныне насильственно разделенному славянскому суперэтносу), так и от других подданных России.

Чтобы объяснить, как удалось совершить подмену, важно обратить внимание на исторические предпосылки, которые облегчали поставленную задачу, а также на общий политический и социокультурный контекст. В этой связи можно напомнить хотя бы о том, что во второй половине ХIХ – в начале ХХ вв. осуществлялись первые масштабные опыты в области «национального конструирования» и, соответственно, искусственного стимулирования интереса народов к своим этническим и национальным корням. Цель экспериментов была прозрачна: найти действенные инструменты вытеснения и разрушения династического принципа политического мироустройства для расчищения «площадки под строительство нового мира».

Великороссов эти эксперименты по понятным причинам почти не коснулись (становление самосознания державообразующей нации только укрепило бы империю, что было несовместимо с «идеалами прогресса» – как пролиберального толка, так и промарксисткого). А если и коснулись, то преимущественно интеллигенции и высших образованных классов, что углубило пропасть между верхними и нижними этажами общества и отчасти предопределило успех февральского и большевистского переворотов. В целях ослабления Российской империи такие выборочные эксперименты ставились с разным успехом над другими народами России: вбить клин, посеять недоверие, разбудить комплексы, зародить надежду местных князьков заполучить в свои руки уже не вотчину, а собственное царство. Теперь, в начале третьего тысячелетия, у них появился шанс войти хотя бы в качестве обслуживающего персонала в клуб персон, определяющих судьбы мира (для плебса подойдет сказка о перспективах вхождения в число избранных цивилизованных народов). А в этом случае цена затеи никакого значения уже не имеет.

Третья манипуляция, осуществленная в несколько приемов, может быть документально воссоздана, потому что потребовала мобилизации сил подавления и раскрутки на полную мощность репрессивного аппарата или, как говорят теперь, «зачистки». Благодаря слаженной работе карательных и «просветительских» органов само слово «великоросс» в целях «социальной профилактики» было, как уже говорилось, фактически вытеснено из общеупотребимого языка. Его штыком выскребли и из всех сусеков массового сознания. Предлог для демонстрации сверхбдительности и нечеловеческой жестокости, с которой истреблялась память о «великорусской гордости» вместе с ее носителями – мнимая угроза зарождения великорусского шовинизма.

Современный аналог-страшилка, призванная, вероятно, покончить даже с тем куцым, извращенным и остаточным понятием «русский», которое в советскую эпоху так и не удалось убрать из языка (бывшего великорусского), – так называемая угроза русского фашизма. При этом вольные или невольные крематоры от культуры забывают тот факт, что В.И. Ленин, у которого они берут уроки ненависти к общим идейным врагам, в борьбе за умы и сердца «базового населения» России вовсе не клеймил великодержавные устремления русских, а тонко играл именно на высоких национальных чувствах великороссов. Он именовал их (и себя вкупе с ними) не иначе как «представителями великодержавной нации крайнего востока Европы и доброй доли Азии», которым «неприлично было бы забывать о громадном значении национального вопроса». При этом Ленин клятвенно обещал великороссам не только не вытравлять последнюю память об этом «гордом имени», но и поднять на недосягаемую высоту престиж Великороссии как великой державы: «Мы, великорусские рабочие, – писал будущий вождь, – полные чувства национальной гордости, хотим во что бы то ни стало свободной и независимой, самостоятельной, демократической, республиканской, гордой Великороссии, строящей свои отношения к соседям на человеческом принципе равенства»[70 - Ленин В.И. О национальной гордости великороссов Полн. собр. соч., 5-е изд. Т 26. С. 107–108.]. Где оказались те великороссы и та Великороссия после переворота?

Почему нынешнее поколение ярых борцов с мнимой угрозой «русско-великорусского шовинизма-фашизма» отказались от двойной игры, от лести и лживых обещаний? Почему сбросили личину? Растеряли профессионализм, помельчали? Да нет, просто бояться стало некого: дело-то сделано: русские не знают, а некоторые и знать не хотят, что они русские. Скажи, к примеру, украинцу, особенно теперь, после этнически окрашенной гражданской войны, что он русский – не поймет, а «патриот» – так и оскорбится. В его сознании все русские – москали. Да что там украинцы, скажи великороссу, что он великоросс – тоже не поймет, а скажи ему, что он сам не русский, если считает нерусскими других представителей русского народа – так и вовсе слушать перестанет…

Забыл народ собственное имя – и нет народа, как не было. Ушел русский народ с политической карты, ушел из истории, канул в лету. И никому не больно. И некому оплакивать. Чего и кого теперь боятся русофобам? Да они теперь и не русофобы вовсе, а что-то вроде мародеров.

Только слышен стон предков наших, которые молились и умерли за Россию, за русский народ. Ни они, ни святые, в земле Российской просиявшие, не разошлись по своим этническим углам, как это пришлось сделать народам нашим после Беловежской пущи. Может быть, молитвами русских святых вернется та многонациональная Россия, та воистину Святая Русь, которая без единого русского народа себя не мыслила? Но не помешает ли этому возвращению программа выплавки «нации россиян», считающих себя таковыми в строгом соответствии с границами противоестественного, но одобренного «старшим братом» разделения России?

Зададимся теперь вопросом: кому и почему сегодня выгодно окончательно и навсегда убрать с политической арены русский народ и разрубить по живому политическое тело России? Ответ лежит на поверхности, но его почему-то никто не замечает. Всё дело в том, что вопрос о собственности, который, как известно, испортил людей и перессорил народы, никем окончательно не решен и не может быть решен, хотя нас пытаются заверить в обратном наши экономисты «от трубы». Они делают вид, что не знают о разноголосице мнений о природе собственности в мировой экономической и политологической науке, да и в мировой политике. Для них все уроки, подобные национализации в Венесуэле, да и уроки отечественной истории – казусы и только.

По их понятиям, ресурсодержатель – тот, кто получил «в подарок» и в вечное пользование от временщика или перекупил, обанкротив конкурента, или как-то иначе приобрел в свои руки недра, землю, воды… Сделал собственным – стал собственником, а собственность, господа, священна. После этого аргумента, думать уже не надо. А вывод напрашивается сам: если русские и иже с ними прошляпили свою Россию, то поезд ушел – теперь будет всё по закону, который мы же напишем и протолкнем. Так и делают: по полуофициальным и, возможно, заниженным данным львиная часть бешеной прибыли новых собственников – от 50 до 80 процентов уходит на «поливку и подпитку» ветвей и сучьев власти (цифры варьируются в зависимости от «равноудаленности» и конъюнктуры на рынке политических услуг). Вероятно, именно здесь кроется непостижимое упорство и нежелание даже обсуждать принципиальную возможность введения (возвращения) прогрессивного налогообложения. Если учесть русские масштабы скрытых финансовых потоков в поистине необъятные «закрома власти», это уже не коррупция в обычном понимании слова, а нечто совершенно новое, не известное досель.

Но что бы не говорили зафрахтованные теоретики или их опьяненные удачей фрахтовщики, никто не отменял со времен Моисея тот неоспоримый факт, что подлинным собственником и ресурсодержателем был, есть и всегда будет народ, которому некуда и незачем идти со своей земли, потому что это его собственная земля. Богатства, данные народам Богом, могут передаваться в частные руки только на время и только при соблюдении законов – как писаных, так и не писаных – заповеданных, на которых строится жизнь народа и благодаря которым сохраняется преемственность поколений и веры. Речь идет, в частности, об институте юбилея, то есть о трактовке собственности как дара свыше, а права собственности – как аренды. По определению В.И. Шамшурина, «в основе юбилейного социально-экономического подхода лежит совершенно определённая, нравственная, богословская монотеистическая подкладка. На юбилее во многом была основана плодотворная стадия развития Византии и русской хозяйственной культуры. По крайней мере, именно благодаря юбилею Россия четвёртого ноября вышла из смуты» (из доклада, прочитанного на IV Панаринских чтениях «Культура наследования: природа дарения в глобализирующемся мире»).

Какой практический вывод могли бы сделать из сказанного российские нувориши? Только один: если люди, составившие капиталы на волне приватизации, которая оставила по себе разрушенную экономику, поверженную мощь страны и миллионы разоренных и обманутых тружеников, не усвоят «юбилейной» логики истории, то они войдут, а точнее влипнут, в историю не как новые русские, а как новые узкие. Узость мышления и духовного горизонта, который подменен сиюминутным хватательным рефлексом, – качества, которые не позволят сохранить ничего из присвоенного. Тщетны надежды «узких» на то, что или Россия распадется и всё спишется (подобно тому, как развал СССР освободил от ответственности подлинных виновников за трагедию Чернобыля и сделал их в глазах западных глотателей газет и прочих СМИ героями планетарной демократизации), или удастся приумножить богатства, вывезенные за пределы непредсказуемой России. Все эти мечтания обречены по двум причинам. Первая – Россия не распадется в очередной раз, а если это так, то со временем закончится безвременье (уже закончилось), и вместе с ним не только окрепнет желание вернуть утраченное, но и появится возможность осуществить задуманное. А вторая, более прозаичная и жесткая, заключается в том, что Россию не захотят развалить даже те, кто еще недавно работал на этот развал.

Среди политиков, уже давно шантажируемых угрозой наднационального суда за любое непослушание, и среди «новых узких» есть люди, и их становится всё больше, которые умеют просчитывать не только на два хода вперед. Они уже открыли для себя или скоро откроют простую истину: их благополучие рухнет даже не на следующий день, а в тот же час, как обрушится неделимая Россия. Мир хищников не прощает ошибок, а хищный глобализирующийся мир – преступлений, связанных с неаккуратным и непрозрачным обращением с собственностью и налогами. Российская приватизация и прочие темные дела – золотое дно для любого адвоката, возжелавшего разорить нечистых на руку «новых узких». Кто их защитит, если не российское государство? Так что держитесь, господа, сближайтесь с народом, любите Россию, идите в авангарде патриотических движений, поскольку ваши интересы хоть в чем-то, да совпадают с интересами общенациональными.

Глобализирующийся мир разрушает любые границы – суверенитетов, культур, цивилизаций, чтобы превратить в товар всё, что еще может быть потреблено, растворено и переварено вечно голодным «сытым миллиардом». Границы России, даже в ее нынешнем измерении, являются стеной, пусть и полуразрушенной, которую постоянно будут пытаться взорвать, хотя из-под нее вытекают полноводные реки невозобновимых энергоресурсов, почти дармового сырья (десятые, а чаще сотые доли от цены конечного продукта), а также уникальные технологии, универсальные знания и носители этих знаний и технологий.

Но угроза ресурсного голода «сытых и пресыщенных» остается. Подлинная угроза их безопасного и безбедного существования, основанного на навязанном миру неадекватном обмене природной и интеллектуальной рент, – народ-ресурсодержатель или, точнее, единственный наследник своих предков и подлинный собственник, который однажды может вспомнить о своих неотъемлемых правах. Вспомнить и вернуть – желательно демократическим путем. Разумеется, этот народ стал после осуществленных с его самосознанием манипуляций несравненно компактней, ограниченней и скромней в желаниях. Теперь к русским не относят себя (сами не относят, что и требовалось доказать), а следовательно, и не имеют уже никакого отношения к русским богатствам ни самостийные украинцы, ни многие другие большие и малые народы, получившие полную свободу от Москвы, России и… от русских ресурсов. Теперь всё это принадлежит наследникам, не отрекшимся от первородства, то есть великороссам – русским по самоопределению и, по логике вещей, белорусам.

Белорусы и, что не менее важно, власти этой страны до сих пор не перестают считать себя русскими и частью одной державы. Они не отрекаются ни от русской культуры, ни от русского (великорусского) языка, ни от надежды на высшую справедливость и восстановление былого единства, а следовательно, не отрекаются и от общих ресурсов. Их русскость более чем понятна: Белоруссия только в последнюю Отечественную войну с фашистской Европой, захваченной и отмобилизованной нацистами, заплатила за свободу и жизнь нашей общей России непомерную цену: каждый третий (!) ее житель погиб на полях сражений, был замучен, умер от ран…

Если с этих человеческих позиций подходить к вопросу о том, чего хочет Россия, то его надо еще раз уточнить: «Чего хочет Союз России и Белоруссии?» Когда союз наш состоится в полном понимании слова «реинтеграция», то и шансов сберечь весь русский народ будет не вдвое, а вдесятеро, стократ больше. Тогда не придется великороссам строить свою обособленную Великороссию – ни ту лукаво-эфемерную, что обещал рабочим Ленин, ни ту вполне реальную, о которой всё чаще будут вынуждены думать русские люди, обремененные властью. Не состоится союз – будем строить свою Великороссию как единственную наследницу исторической России, но уже в блокаде, будем готовиться, как говорили отцы и деды, к труду и обороне. На этот раз – от тех же не слишком дружественных соседей, которые теперь разместят ударные силы уже не только в Польше, Чехии и в других ныне «прозападнославянских» землях (чтоб братьям-славянам пришлось друг друга под прицелом держать), а на самой исконно русской земле, потерявшей сегодня даже право так именоваться.

Что нужно сделать, чтобы союз сложился, обязательно сложился? Каких искусных архитекторов и инженеров приглашать? Умение планировать свое будущее даже в том случае, когда оно уже давно запланировано кем-то за тебя и явно не в твоих интересах, – это действительно большое искусство, которое придется осваивать русским или, на худой конец, великороссам, не по своей воле узурпировавшим все права на это воистину славное имя. Такую работу никому нельзя передоверять – ни политикам, ни яйцеголовым, как с недавнего времени по американскому образцу называют интеллектуалов, чтобы не путать их с интеллигентами, ни самой интеллигенции. Первые могут взять на вооружение идею, но только для того, чтобы возглавить процесс новой самоидентификации великороссов и повести их за самой. Куда? А это уже они решат потом, за электорат. Вторые знают свое ремесло, они без проблем спланируют и построят любую стратегию развития под ключ, по заказу, и даже не одну, а столько стратегий, сколько закажут. Одну – для великороссов, другую для тех, кто хотел бы их использовать для своих целей, а третью – для тех, кто хотел бы их истребить на корню вместе с памятью о России[71 - Подобная технология, к слову, давно освоена не только нашими известными политтехнологами, которые разводят клиентов на выборах, работая сразу на противоборствующие группы, но и финансовыми структурами, оказывающими поддержку сразу всем «проходным» кандидатам. Причем денежные мешки и технологи чаще всего – одна компания: кто бы ни прошел, она в выигрыше.].

Что же касается интеллигенции, о которой уже говорилось в начале, то это слово давно утратило свой исходный теологический и телеологический смысл (Ум Божий, творящий мир)[72 - Этой теме посвящена статья «Интеллигенция», написанная в соавторстве с В.С. Меметовым (Большая российская энциклопедия. М.,2008. Т. 11).]. Да и российская интеллигенция как особая социальная группа, обладающая огромным интеллектуальным и духовным потенциалом, но в силу ряда причин почти не имеющая политического веса, всё реже называет себя русской. И это происходит не только потому, что многие образованные люди в России ощущают языковую фальшь и неловкость в этом словосочетании, поскольку русская интеллигенция никогда не делилась по узко этническому и тем более территориально-политическому признаку на великорусскую, украинскую, белорусскую… Причина в другом – в полнейшей идейной разобщенности. К тому же интеллигенция не может рассматриваться как нечто цельное даже в сугубо социологическом плане. Она пронизывает почти все социальные слои российского общества, где весьма высок образовательный ценз и до недавнего времени поддерживались добротные общекультурные стандарты. К сказанному можно добавить, что в последние десятилетия интеллигенция (и русская в целом, и российская как ее составная часть) побывала и в положении «прослойки», о которую вытирали ноги партократы, и в роли люмпенов после того, как те же партократы, ставшие плутократами, объявили себя демократами. Так что ей предстоит долгий путь реабилитации – и духовной, и физической. А теперь, после искусственного развала единой страны, она сама нуждается в новой самоидентификации и стоит перед выбором: русская, российская или никакая…

Единственная опора исторической России, сохраняющая в чистоте и неприкосновенности образ русского народа, самое понятие «русский» в его истинном и высоком смысле, а также русский язык, не обесцвеченный и не отравленный стоками идеологии, не утративший связи со своим общеславянским живым источником, – Русская православная церковь. За верность свою, за стойкость в служении Господу и людям русское духовенство и миряне претерпели от русофобской нечисти больше, чем любая другая сфера российского общества или социальная группа. Сонм новых великомучеников взывает к единству. Здесь и только здесь живет русский дух. Здесь и только здесь живет неделимая Россия.

Вопрос о том, чего хочет Россия, на который мы пытались ответить, всё реже задают себе только граждане нынешней России[73 - Выражение «нынешняя Россия» хотя и отдает просторечьем, но представляется более точным, чем «современная Россия», поскольку в нашей стране сегодня сосуществуют разные «временные пояса», и каждый волен выбрать себе современников. Один пояс – время становления великой русской и мировой литературы и философии, святоотеческого наследия, другой – эпоха расчленения государства и великого народа, который в одночасье стал самым крупным на планете разделенным народом, третий – эра реинтеграции, открытая воссоединением Крыма, намертво разделившего русских и «русских нерусских».], абсолютное большинство которых составляют великороссы. Они еще могут достаточно долго плыть по течению, передоверяя ответ или «спущенным сверху» слухам (чего хочет «сам», того хочет и Россия), или компетентным лицам (яйцеголовым), или просто прозорливым людям, заслуживающим доверия. Но всё чаще этот же вопрос задают себе граждане стран, возникших на «пострусском» и постсоветском пространстве. Он стал вопросом жизни для многих из тех, кто остался в зоне отторжения, почувствовав себя в чужой среде, без защиты и права на защиту, которое еще только предстоит обрести. Русские великороссы на чужбине, в русских городах и селах, отторгнутых от остальной России, – это русский народ! Россия обязана стать гарантом их прав независимо от того, кем, когда, где и с какой целью прорезаны границы, разделившие ее народ.

Есть и еще одна сторона у этой темы. Задумаемся, чем была и будет Россия для наших уже бывших соотечественников, оставшихся на земле предков, которая в одночасье перестала быть частью огромной и единой страны? Надежным покровителем или гегемоном, освободителем или оккупантом, надеждой или проклятием? Бессмысленно искать ответ в прошлом, где вечным сном спят герои, «мертвыи бо срама не имут», как говорил князь Святослав своим соратникам перед битвой с греками в 970 г. Ответ скрыт не в засекреченных манускриптах, ибо их рассекретят уже те, кто к этому времени не раз перепишет историю. Ответ – в будущем, которое предстоит выбрать самой России. А еще – в том будущем, которое уже живет в детях и внуках наших, всё чаще смотрящих на череду побед и поражений России глазами посторонних наблюдателей – нерусских русских.

Долгосрочное видение политического, социального и национального развития страны в историческом и геополитическом контексте если и существует где-то, то остается тайной за семью печатями. Учитывая, что речь идет о государственном стратегическом долгосрочном планировании в обществе риска, следует, наверное, говорить о двух причинах такого положения. Это либо негласный запрет на разглашение некой государственной тайны, которую лучше до поры до времени не знать объекту социального эксперимента вплоть до завершения начатого – например, присвоения чужой собственности («гайдаризм», «ваучеризация» и далее по списку), либо последствия полной атрофии навыков профессиональной деятельности в сфере планирования и прогнозирования. Первое наводит на мысль о неконституционном характере методов правления и управления. Второе может вызвать шок у человека, наблюдающего за нами, россиянами, со стороны: давно известно, еще со времен Платона, что государство не мыслит, но не до такой же степени!

Есть, впрочем, и еще одна гипотеза, способная объяснить этот феномен и основанная на принципе «ищи, кому выгодно». Суть ее в том, что кому-то очень бы хотелось, чтобы Россия не сдвинулась с места, чтобы она как можно дольше находилась в роли буриданова осла или, если вспомнить русские сказки, витязя на развилке трех дорог: налево пойдешь, смерть найдешь, направо и прямо – не намного лучше. Выбирай на здоровье, но в любом случае пожалеешь… И действительно, Россия вновь стоит на таком перепутье: одна дорога ведет на Запад, другая на Восток, а третья – та, по которой веками шли наши предки, прорубая свой собственный цивилизационный путь сквозь толщу времен. И этот путь тоже не усыпан розами, но оплачен жизнями.

Россия упорно стоит в выжидательной позиции (если это позиция), стоит уже много лет, что особенно заметно на фоне динамично и кардинально изменяющегося мира. О нежелании правящего класса страны что-либо менять говорят сегодня так часто, что тема кажется избитой и даже тривиальной. Но тривиальность тривиальности рознь. Остановимся на этом суждении немного подробней, оно наводит на размышления. Как отмечается в этимологическом словаре Фасмера, тривиальность – это или то, что валяется на большой дороге (лат. trivialis), или просто перекресток трех дорог (trivium). Есть и еще одно значение слова, о котором напоминает Ролан Барт (актовая лекция, прочитанная им при вступлении в должность заведующего кафедрой в Коллеже де Франс в 1977 г.): «Triuialis – это атрибут публичной женщины, поджидающей клиентов на перепутье трех дорог». Вот она, подсказка: видимо, обстоятельства (и не только обстоятельства, а силы влияния) принуждают Россию специализироваться исключительно на торговле собственным телом – ресурсами. Для того чтобы сохранить такой специфический бизнес, ничего в жизни менять не надо, надо просто «держать место». Для такой жизненной ориентации страны нет никакой необходимости насаждать качественное и действительно доступное народное образование, поддерживать собственную фундаментальную науку, укреплять армию и флот (геосутенеры и влиятельные клиенты сами позаботятся о твоем благополучии и безопасности). Не хотелось бы думать, что эта гипотеза, построенная на случайной аналогии, верна, но другой пока нет.

В любом случае затянувшееся время простоя для России заканчивается, как и время ее позора. А то, что касается большого выбора, то его, по сути, у нас нет. Прозападный путь нам заказан, заблокирован самим Западом, о чем мы еще будем говорить. Провосточный, а точнее, всё более антизападный путь (конфликт цивилизаций перестал быть чистой теорией, став грубой геополитической реальностью) не только не созвучен с духом России и ее европейской культурной ориентацией, но и не сулит ничего хорошего по определению ни нам, ни возможным в этом случае союзникам. Так что у России, как известно, было и будет только два верных союзника – армия и флот…

В российском обществе и в русских людях сегодня с трудом, но просыпается инстинкт жизни. Мешает этому два тесно связанных между собой обстоятельства.

Первое – вынужденная национальная немота. Этот недуг проявляется в полном параличе внятной национальной политики и в зияющих нишах, которые должны быть заняты несуществующими ныне политическими институтами. Мы растеряли даже то немногое из уникального опыта многонациональной России, что сохранялось в конце ХХ в. Зададим ряд вопросов. Что пришло на смену Совету национальностей в нынешнем двухпалатном парламенте? Чем заменили упраздненное министерство, худо-бедно (и худо, и бедно), но решавшее хотя бы некоторые проблемы в сфере региональной национальной политики? Что помешало, к примеру, при создании и в процессе реорганизаций Совета безопасности, Государственного совета или Общественной палаты и других новообразованных структур, обеспечивающих взаимодействие верховной власти с институтами реабилитируемого гражданского общества, подумать о введении в рамках этих организаций особого звена, обеспечивающего более или менее представительное и полноценное представительство народов России? Такие предложения не раз вносились, но ни разу серьезно не обсуждались. Вопросы можно множить до бесконечности, ответа нет. Всё это не позволяет русским (великороссам) и другим народам нынешней России не то чтобы участвовать в решении своих наболевших проблем, но хотя бы во всеуслышание заявить об их существовании. Сегодня уже трудно представить, что национальные интересы можно свободно и публично обсуждать, а возникающие противоречия разрешать своевременно и коллективно, как это принято в больших семьях с хорошими традициями.

Не останавливаясь подробно на внутриполитических и внешнеполитических факторах, которые привели к такой ситуации, можно констатировать, что дефицит стратегического видения и чрезвычайно узкий временной горизонт политического планирования, обусловленный отсутствием полноценной национальной политики и невозможностью артикулировать национальные интересы, – это исключительный и недопустимый фактор риска, риска безвременья. Об этом ничего не говорится в Концепции национальной безопасности Российской Федерации, хотя риски такого рода по своей разрушительной силе, несомненно, превышают все перечисленные в ней угрозы. Заметим, что в этой концепции даже понятие «этнос» употребляется всего пять раз, причем во всех случаях с явной негативной оценкой: «этносепаратизм», «этноэгоизм», «этноцентризм», «этнонационалистические интересы» и «этнополитические проблемы». Так же, кстати, обстоит дело и с вопросом о конфессиональной принадлежности граждан, и о роли культурообразующих конфессий, важнейшая из которых в России – православие, хотя устойчивость конфессионального пространства, как известно, обеспечивает сохранность цивилизационной идентичности, а также социальной и политической стабильности общества в целом. В Концепции национальной безопасности о религии, как и об этносах, упоминается пять раз и только тогда, когда речь заходит о «негативном влиянии иностранных религиозных организаций», «культурно-религиозной экспансии на территорию России», «религиозном экстремизме» и «религиозных конфликтах», а также о «независимости… от отношения к религии… и от других обстоятельств». Такой подход в значительной степени обесценивает доктринальную основу всей государственной политики и превращает саму Концепцию национальной безопасности в фактор повышенной опасности.

Второе обстоятельство – предельно запущенный социальный недуг, имя которому – ничем не оправданное чудовищное социальное неравенство. Степень запущенности этой болезни стало невозможно скрывать после того, как почти молниеносно на глазах потрясенного мира произошло незапланированное удвоение российского ВВП (воров, вредителей, паразитов). Но особенно тревожит тот очевидный, но упорно замалчиваемый факт, что социальное неравенство в многонациональной России имеет, кроме всего прочего, заметную этническую окраску и крайне уродливые региональные проявления. Одно их них – феномен трех Россий: «рублевско-лондонской», «столичной» и «просто России». Интересы последней постоянно приносятся в жертву амбициям двух первых.

Недуги эти как бы уходят в подполье, становятся незаметным, чтобы взорвать изнутри общество. А произойти это может в тот решающий момент, когда Россия, и без того перегруженная нерешенными социальными проблемами, с трудом, но выйдет, наконец, на траекторию уверенного экономического подъема, не связанного с углеводородной зависимостью. С Россией похожая беда уже случалась, когда ее убивали на взлете. И здесь уже не суть важно, кто нанесет непоправимый удар или подожжет фитиль – террорист или агент влияния, рядовой провокатор или честный борец за справедливое возмездие. На этом месте может оказаться почти каждый, кто так или иначе даже против своей воли соприкасается с голыми проводами большой политики. Взорвать Россию сможет и рядовой парень в маленьком городке, не проглотивший оскорбления от распоясавшегося заезжего нувориша, рабо- или наркоторговца, и очередной мессия от какой-нибудь из радикальных партий, и затрапезный политтехнолог-пиротехник, специализирующийся на взрывных политических устройствах и словесных фейерверках по случаю государственных торжеств. Исход один, и он предрешен, если не наступит отрезвление.

Глава III. Идеология и идентичность: российский и европейский выбор

1. Идеология – индоктринация – идентичность

Идеология – одно из наиболее политизированных (идеологизированных) понятий, которое чаще всего употребляют применительно к политическим учениям и доктринам, претендующим на роль абсолютного, единственно верного (с точки зрения адептов данной идеологии) и полностью систематизированного знания о законах или тенденциях, целях и этапах социально-экономического и политического развития. Особенность таких учений и доктрин – установка на подчинение массового сознания единым представлениям о природе общественных отношений и о должном политическом поведении, что превращает сами доктрины в объект поклонения, в своеобразную «гражданскую религию». Такая трактовка идеологий как основного инструмента политической и гражданской идентификации заметно вытесняет из языка другие значения этого слова, которые не утратили своей эвристической ценности. Кроме того, именно расширенное толкование позволяет выявить инвариантные смысловые характеристики, важные и для объяснения феномена политической идеологии, и для механизмов индоктринации или, что то же самое, идентификации посредством распространения идей, имеющих императивный характер.

Дело в том, что в любом контексте под идеологией понимают, как правило, особый тип проектного мышления с явно выраженной императивной функцией – установкой на долженствование. В силу этой особенности идеология, с одной стороны, пробуждает, активизирует творческий потенциал человека и общества («творчество масс»), но, с другой стороны, способна подавлять, парализовать саму эту способность, превращаясь в метод, названный «промывание мозгов». Определить, где проходит граница между раскрытием творческого потенциала – основы подлинной идентичности – и её подавлением, крайне трудно еще и по той причине, что способность к самостоятельному мышлению и творческому самораскрытию предполагает длительную и глубокую социализацию, то есть процесс социальной, политической и культурной адаптации или ассимиляции. Когда мы говорим о результатах этого процесса, то фиксируем внимание не на количественных характеристиках, а на качественном уровне, например, на степени «врастания» объекта социализации в конкретный социум (высокая или низкая социализация).

Во всех этих случаях имеется в виду либо восхождение на новую ступень индивидуального или коллективного развития (социализация как подъем по ступеням развития человека или социума), либо включение «объекта социализации» в иную, например, в более узкую, элитарную и престижную или, напротив, в более широкую социальную группу. Иногда речь идет и о большем – о становлении или изменении «духа народа», о вступлении общества в новую эру, эпоху, этап цивилизационного развития, что и позволило, к примеру, Э. Гуссерлю рассматривать идеологию как духовную составляющую любой исторической эпохи.

Но за такое восхождение, открывающее новые горизонты и возможности, приходится расплачиваться. Не меньшую цену платят и за «вхождение» – включение в новую возрастную, профессиональную или социальную группу. Имеется в виду и право пользоваться социальными лифтами, что обеспечивает прохождение в более высокую социальную страту, и изменение имущественного или образовательного ценза («билет в лифт»), и смена гражданской принадлежности или языковой общности, и погружение в какую-то из субкультур. В качестве платы за новую идентичность может быть культурная унификация, добровольный отказ от традиционной идентичности, самостоятельности, суверенности, уникальности. По этой причине современный человек не только приобретает массу преимуществ по сравнению с ушедшими поколениями и даже далекими предками, но и теряет целый набор жизненно важных способностей, начиная с критичности мышления. Такая некритичность выполняет роль анальгетика, позволяет не замечать потерь. То же самое происходит и с независимыми государствами, которые, вступая, к примеру, в межгосударственные союзы, расплачиваются за это частью своего суверенитета (перераспределением базовых компетенций) и традиционной самоидентичности, что иногда граничит с её полной утратой и попранием базовых гражданских прав.

Говоря о феномене промывания мозгов, следует заметить, что только у современного человека, по мнению Э. Фромма, этим методом можно вызвать, к примеру, «оборонительную агрессию»: «Чтобы внушить человеку, что ему грозит опасность… нужно, чтобы социальная система обеспечивала почву для промывания мозгов. Например, трудно себе представить, что такого рода внушение имело бы успех у племени мбуту. Это африканские охотники-пигмеи, которые благополучно живут в своих лесах и не подчиняются никакому постоянному авторитету. В этом обществе никто не имеет столько власти, чтобы заставить кого-либо поверить в невероятное… По сути дела, сила внушения, которой обладает правящая группа, определяет и власть этой группы над остальным населением, или, уж как минимум, она должна уметь пользоваться изощренной идеологической системой, которая снижает критичность и независимость мышления»[74 - Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1994. С. 178.].