Избранное. Том 2. Повести, детективы

Перекусив, разведчики улеглись возле печки. Егор тоже, положив вещмешок под голову, вытянул ноги и окунулся в воспоминания. Он любил это делать, когда предоставлялась свободная минутка. Алексеев лежал с автоматом в руках с закрытыми глазами и вспомнил родительский дом с берёзой, на которую любил залазить и сверху любоваться родными местами, вспомнил и последнюю встречу с Настей, когда несколько месяцев назад ему разрешили побывать в родной деревне. Тогда он пришёл в дом к Насте, и девушка на глазах у своих родителей увлекла его в свою спальню, где обняла и сквозь слёзы сказала, что она ждёт его каждый день с момента последнего расставания. Почему он тогда не пошёл за ней? Почему не пришёл на следующий день? И неужели он в одночасье разлюбил её из-за того, что ей не понравились его слова, сказанные Петру? После этого Настя разделась догола и легла на кровать, а потом, в последний момент, задыхаясь, прошептала, что хочет забеременеть. Но он, не осмелившись это сделать, сказал, что война продолжается и что, возможно, он погибнет, а поэтому не хочет, чтобы ребёнок рос без отца.

Мысли Егора прервал какой-то глухой звук, доносящийся с улицы. Алексеев напрягся, прислушался, но звук больше не повторился, и парень, успокоившись, почему-то вспомнил, как пустил под откос свой первый фашистский эшелон. Тогда он и его друг Кузьма Трофимович, пройдя несколько километров по болоту и чащобе, вышли к железной дороге, по которой регулярно шли вражеские составы с техникой и живой силой противника в сторону линии фронта. Сделав углубление под рельсом и заложив туда мину, они присоединили провод к чеке взрывателя, потом с этим проводом отползли метров на пятьдесят от насыпи и затаились в кустах, ожидая удачи. Вскоре на ровном двухкилометровом участке дороги показался тяжёлый состав. В тот момент даже Голубева охватило волнение, не говоря про него самого. В голову лезли мысли: а вдруг провод зацепился за какое-нибудь препятствие, и он не сможет выдернуть чеку, или сама мина вдруг не взорвётся? И такие мысли со словами «или» и «а вдруг» лезли и лезли в голову, пока паровоз не приблизился на необходимое расстояние к мине. По команде Голубева он дёрнул за шнур, и сразу же раздался взрыв. Паровоз на полном ходу клюнул в образовавшуюся яму, потянув за собой вагоны, которые с грохотом стали наползать друг на друга и сваливаться под откос, подминая под собой технику и фашистов. А потом в разное время было ещё четыре уничтоженных вражеских состава и метры взорванных рельсов.

Мысли Егора опять оборвал странный звук. Командир разведчиков разбудил своих товарищей, и в это время послышался стук в дверь. Настя накинула на себя кофту и шёпотом сказала: если это полицаи, то они не уйдут, поэтому придётся открывать. Егор кивнул головой и встал в угол возле двери, которую женщина вскоре открыла. В дом вошёл молодой парень с автоматом в руках, поздоровался и снял с головы пилотку.

– Разреши, хозяйка, немного отдохнуть, я боец Красной Армии.

– И чего это моя развалюха всем приглянулась? – Настя зажгла свечку.

– Оттого и приглянулась. А у тебя что в доме ещё кто-то есть? – солдат настороженно прислушался.

В это время разведчики вышли из укрытий и наставили автоматы на парня. Тот хмыкнул.

– На врагов не похожи, партизаны что ли?

– Мы то – партизаны, а вот ты кто? Слишком уж одет ты во всё чистенькое, и сапоги у тебя блестят. – Егор выпятил грудь вперёд.

Парень, которому на вид было лет двадцать пять, снова хмыкнул.

– Во-первых, я педант во всём, если тебе такое слово известно, а во-вторых, в нашей доблестной армии красноармейцев хорошо одевают и, в-третьих, если я в скором времени не выйду из дома, то мой товарищ и друг всё здесь разнесёт на кусочки.

В это время в дом вошёл мужчина с автоматом на плече. Поздоровавшись, он спокойно покачал головой.

– Ты, Николай, в глазах партизанских разведчиков сделал меня каким-то чудищем. Разносить я на кусочки ничего и никого не собираюсь, а потому что здесь находится мой друг.

Алексеев удивлённо посмотрел на мужчину. Голубев улыбнулся.

– Егор, ты так без глаз останешься, верни их в прежнюю орбиту.

– Кузьма Трофимович, вот уж точно говорят: пути Господни неисповедимы, – парень расплылся в улыбке, подошёл к Голубеву и обнял его.

– Ты же комсомолец. Раньше я от тебя про Бога не слышал.

– Я верю в справедливость, которая обитает на небесах и помогает нам бороться с нечистью. Но я хотел бы узнать, как твои дела? Располагайся возле меня, поговорим.

Голубев лёг на пол и начал рассказ:

– Мы нарвались на засаду фашистов, вот и пришлось петлять на подводе, чтобы добраться до своей части, а в итоге мы пока оказались здесь. Служу я в стрелковой дивизии в артиллерийском подразделении в качестве охранника складов. Мне также приходится постоянно подвозить боеприпасы на боевые позиции. Так сказать, нашли мне должность под мой возраст, но под пулями приходиться бывать часто. Вот недавно медаль вручили «За боевые заслуги».

– Я тоже мечтаю стать красноармейцем, но командир говорит мне, что я пока нужен отряду, – в голосе Егора прозвучали горделивые нотки.

– Совсем скоро вы с нами соединитесь, и ещё навоюешься. Война ожидается долгой, хоть и погнали мы фрица ускоренным темпом, но он, гад, ещё ожесточённо сопротивляется. Очень жаль видеть, сколько молодых наших солдат гибнет от рук фашистов. И хочу тебе сказать, что на войне смерть приобретает другой смысл. Когда человек каждый день смотрит смерти в лицо, она уже не кажется ему каким-то абстрактным понятием, смерть на войне представляется человеку реальным существом, требующим от него отчёта о своих действиях в экстремальных условиях жизни и более того – отчёта о даже маленьких грешках и побуждениях сделать себе хоть какую-то поблажку, – Голубев повернул голову к Егору, – поэтому какой вывод напрашивается, боец Алексеев?

Егор пошевелился.

– Человек на войне не должен кривить душой, прятаться за спины товарищей, поскольку на войне есть не только лицо смерти, но есть ещё и глаза боевых товарищей, у которых ты как на ладони со всеми своими потрохами, недостатками и достоинствами. И осуждающие глаза товарищей за трусость и предательство будут пострашнее смерти.

Кузьма Трофимович одобрительно крякнул:

– Война сделала тебя философом. И ты прав: предателей, трусов и подлецов на войне легче выявить, чем на гражданке. Но об этом поговорим в следующий раз, а сейчас давай полчасика поспим.

Не успел Кузьма Трофимович сказать это, как Егор уже засопел.

Рано утром красноармейцы и бойцы партизанского отряда, поблагодарив хозяйку, выдвинулись на подводе к посёлку, по пути сверяя места нахождения своих подразделений. В посёлке немцев не оказалось. Местные жители сообщили, что фашисты ушли за озеро. Голубев и Алексеев со своими товарищами вышли на крутой открытый берег водоёма. Кузьма Трофимович грустно посмотрел на Егора.

– Будем прощаться. Меня и Николая, наверное, в нашем подразделении уже заждались.

– Надеюсь, Кузьма Трофимович, что мы скоро снова встретимся. Не за горами наше воссоединение. – Егор закурил самокрутку.

– И я надеюсь, но как ты говоришь, неисповедимы пути Господни.

В это время что-то засвистело, а потом грохнуло так, что земля задрожала. Бойцы бросились на землю и машинально закрыли руками головы. Потом рядом разорвалось ещё пять мин, запущенных фашистами из-за озера из шестиствольного миномёта. Первым очнулся Голубев. Он поднял голову и крикнул:

– Быстро всем в укрытие, за сарай!

Бойцы поднялись и мгновенно преодолели открытое пространство. Но Егор остался лежать на земле. Голубев подполз к нему, тронул за плечо.

– Жив, контужен?

Алексеев пошевелился и попытался пошутить:

– И не то и не другое, но чувствую, что из меня выходит кровь.

Голубев с помощью других бойцов перенёс друга в укрытие, где ему закрыли, чем могли, на груди зияющую рану от осколка. Егор открыл глаза и прошептал побелевшими губами:

– Это моё третья серьёзное ранение, остальную мелочёвку я не считаю.

Кузьма Трофимович посмотрел на расползающееся кровавое пятно на груди Егора.

– С такой раной тебя срочно надо в армейский госпиталь. Сейчас мы мигом тебя туда доставим. Держись, парень, не закрывай глаза, – Голубев достал фляжку, потряс её, посмотрел на Николая, – положите раненого на телегу, а я тем временем сбегаю к озеру за водой, – Кузьма Трофимович юркнул за угол сарая, и в это время там же разорвалась мина.

Егор вздрогнул и потерял сознание.

Голубев лежал на берегу озера головой к своей родной деревне. Мужчина был ещё жив, он видел вдали берёзы и думал: где-то совсем близко, по военным меркам, живёт его семья, которая будет жить в веках, потому что он дал жизнь большому потомству. Оно без всяких сомнений будет помнить о своём отце, деде, прадеде. Прасковья – сильная женщина, получив треугольник с сообщением о его смерти, отголосит и продолжит поднимать детей. Помогут ей в этом и добрые люди, а он с честью выполнил долг перед семьёй, перед народом, перед Родиной. Кузьма Трофимович закрыл глаза, но потом они снова открылись и, уже самостоятельно, не посылая сигналов в мёртвый мозг, продолжали смотреть на берёзы, которые были уже свободны от фашистской нечисти. А где-то там за ними и за речкой на склоне холма в небольшой деревушке продолжала жить беременная Прасковья с пятью детьми, которая ещё не знала, что стала вдовой.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Алексеев окончательно пришёл в сознание лишь во фронтовом госпитале. Егор лежал на кровати в общей палате вместе с другими бойцами, и первая осознанная мысль, которая пришла ему в голову, была о том, что это его третье ранение, а поскольку Бог любит троицу, то ранений больше не будет. Эта мысль никак не хотела уходить из головы, крутясь по какой-то орбите, стуча в виски и ударяя по взвинтившимся нервам парня. Егор даже стал побаиваться её настойчивости, думая: а не намекает ли она ему о смерти. Он ведь собирался воевать и дальше, если не будет четвёртого ранения. А то, что же будет? Напрашивалось два вывода: это или смерть, или его вообще больше не ранят, во что на войне трудно поверить.

Однажды утром, проснувшись от прикосновений медицинской сестры Раечки, которая пришла делать укол, Алексеев почувствовал в душе лёгкость, а в голове ясность. Назойливая мысль о ранениях и о том, что Бог любит троицу, улетучилась. Вместо неё в душе поплыло предчувствие чего-то хорошего, значимого, которое должно произойти в ближайшем будущем. Егор улыбнулся девушке.

– Раечка, а знаешь, меня на войне не убьют. Я чувствую, что совершу что-то очень значимое в своей жизни.

– Я тоже этому верю, – миловидная сестричка грустно покачала головой, – потому что слышала, что вас, товарищ гармонист, из-за ран собираются подчистую списать в тыл. А там вам ничего не останется делать, как играть на гармони, любить девчат и думать не о смерти, а о жизни.

Егор от такой информации растерялся. Он даже в мыслях не мог себе представить, что его спишут. Алексеев удивлённо взглянул на девушку и возмущённо произнёс:

– Я с таким раскладом не согласен. После войны, да, я буду любить девчат под гармошку, но не сейчас.