Время подонков: хроника луганской перестройки

Заканчивается перестройка, а вместе с нею и социалистическая жизнь. А советский народ – «совки» пока не понимают, чем это закончится. Русский народ, как всегда, надеется на авось, – все пройдет и перестройка когда когда-нибудь закончится, – неоднократно были тяжкие времени, но выживали. Одного он не понимает, – конец перестройки близок. Народа, то есть людей, много. Миллионы, десятки миллионов, сотни миллионов… И в будущих гражданских войнах народу выпадает роль баррикады. А бороться за народную власть будут другие, но только не народ.

Но все более и более плодятся ряды демократов. Их уже много. Они наглы, бескомпромиссны и обязательно с кем-то борются. Без этой борьбы демократия не существует. И они раздувают резиновую куклу демократии, которую использовать будут другие – те, кто дает деньги на надувание куклы. Больше надо дать народу информации и, чем глупее и грязнее будет информация о твоем тоталитарном прошлом, тем увереннее демократы приблизятся к своей разрушительной роли в истории. Все глупости делаются экспромтом, они такие привлекательные, что на обдумывание нет времени. А народ не должен обдумывать глупости, он их должен принимать за истину. А чем глупее человек, тем больше уверенности в его поступках. Демократы вперед! На митинги! Демонстрации! На собрание! Свои идеи в массы! Повторим опыт большевиков, которые уверенно пришли к власти в семнадцатом! Но мало кто, даже из рьяных демократов понимает, что демократия больше всего похожа на акционерное общество, контрольный пакет которого принадлежит теневым политикам.

А акционерное общество нуждается в массовой продаже акций. И демократы выводят толпу на улицу! Бросим в толпу яркий лозунг против существующего строя! Повторим его еще пару раз! Толпа начинает верить любой лжи – только повторяй это многократно. И толпа непроизвольно начинает повторять брошенный лозунг, дополняя его своими криками, похожими на рык. Толпа доверчива и поняла, кто виноват. Виноватый ответит по полной! Толпа эмоционально звереет и уже не крики, а слышен звериный рев. Она готова крушить вся и всех. В толпе можно кричать только хором со всеми и нельзя идти своим путем – толпа растопчет. Никто из одиночек не способен на зверство, но одиночки, собравшись вместе, чувствуют свою всесильность, а главное безнаказанность, и начинается массовое помешательство. В толпе умный человек глупеет и ожесточается, дурак выходит из своего ничтожества и становится бескомпромиссным рыцарем в борьбе со злом. Глупость заразительна особенно в толпе. И по мере роста толпы увеличивается ее глупость. А все вместе умные и дураки, объединенные в толпу, становятся судьями и палачами. И самое опасное – толпа не чувствует своей вины. А демократы упиваются от радости – их примитивные идеи разделяет народ – толпа же часть народа. Но не понимают демократы – толпа носит своих кумиров на руках, а потом этими же руками закапывает их в землю. Придут еще более яростные демократы, и толпа пойдет за ними, расправившись с прошлыми кумирами. Не будите толпу, ради собственной безопасности. Тот, кто мечтает об обожании толпою, должен быть готовым к ее презрению.

Интеллигенция… Как ее только не называют! И гнилая, и паршивая, и вшивая!…Самое безобидное – продажная. И, как не странно – все верно. Снова перефразируя выражения великого классика: «…они страшно далеки от народа»! Интеллигенция подбивает народ на бунт, для того, чтобы стать его первой жертвой. Перестройка! И интеллигенты распадаются на подонков и ничтожества. Подлецов немного, но их всегда хватает. Кто идет в первых рядах разоблачителей тоталитарного прошлого? Пишет об этом, снимает фильмы, лезет в экраны телевизоров? Интеллигенция… И те из интеллигентов, кто прославлял советских лидеров, стали ярыми противниками своего же безбедного прошлого! И вот обласканные партией и государством режиссеры, обладатели многочисленных социалистических наград, а с ними и актеры принялись яростно обличать советское прошлое. Раньше они снимали фильмы по книгам классиков, по талантливым сценариям, показывали реальную жизнь в возвышенном человеческом понимании. Действительно получалось что-то талантливое. А сейчас – обличение прошлого. Но сразу же выяснилось, – режиссеры не знают реальной жизни. Надуманные сюжеты, схематические персонажи, блеклые актеры. Они же не знают жизни народа! Выдумывать в прошлом прославление социализма – это получалось! А взамен – премии, лауреатство… А показать народ – слабо! Трепаться о роли народа – это одно, а знать его жизнь – другое. Но чуть ли не все они вдруг заявили, что их когда-то зажимала советская власть: не дала снять фильм, актерам – не дали роли… И все оказались обиженными существующей властью. Раньше кормились от этой власти – теперь стали рвать ее отмирающие куски. Но это уже не свежее мясо, а тухлятина. Жизнь народа пропитана потом и кровью, болью за свою великую страну, а жизнь интеллигенции – это словоблудие в творческих тусовках, где они сами себе присваивают титульное имя «талант». Как сладко услышать это слово из уст интеллигента, хоть паршивого, но тоже талантливого, как и свежеиспеченный талант. Обнаруженный талант можно продать, пропить или закопать. Лучше продать. Интеллигенция всегда находится в оппозиции к власти, для того, чтобы продаться подороже. Интеллигент – звучит гордо и безнадежно. А партия нам внушала, что интеллигенция – выходцы из среды рабочих и крестьян. Ничего подобного – гнилая интеллигенция – выходцы из продажной интеллигенции, а те – из паршивой!

Зарабатывать деньги будет талантливая бездарность, объединившаяся в негласный союз и не пропускающая в свет настоящие таланты. А учителя, врачи, ученые и прочие интеллигенты-работяги будут существовать на мизерную зарплату и с тоской вспоминать советское прошлое – небогатое, но достойное. Бездарность не в состоянии сделать свой вклад в культуру и науку, зато умеет получать проценты по чужому вкладу.

Но есть и другая интеллигенция, которую скромно называют национальной. Но их скромность проявляется в творчестве – ничего толкового и значащего они не создали. И кто в этом виноват? Конечно, Россия и русский язык. Именно он мешает проявиться национальному таланту даже в своей национальной среде. Читатели почему-то читают русских и зарубежных классиков. Вот бы запретить русский язык, чтобы его совсем забыл народ, тогда ему ничего не останется, как читать литературу на местном языке местечковых авторов и автор почувствует, что пришло к нему народное признание. Как к Гомеру, Сервантесу, Хемингуэю, Пушкину… Нет! Последний не должен входить в этот список, ему не место рядом с национальным автором. Почему? Так в поэме «Полтава» он неправильно изобразил гетманов Украины. Пушкину не место рядом с национальными дарованиями. Может, в этот ряд с собой поставить Тараса Шевченко? Можно! В его стихах много поэтической безграмотности, а проза никогда им не была не дописана – плохо анализировал действительность. Вот его можно поставить рядом с собой, чтобы твои произведения на его фоне выглядели шедеврами. Но для этого в народ надо влить как можно больше ядовитой ненависти к старшему брату, избавиться от него навсегда. Больше яда народу, больше ненависти к другим народам и он тогда больше полюбит твои самодельные вирши и не доделанную прозу. Ты народу внушаешь местечковую истину, а плодишь мировую ложь! Но в политике быстро гадость делается, а потом долго сказки сказываются.

А что же власть? Порядочных, высокоморальных людей нельзя допускать к власти, иначе хороших людей в стране не останется. И чем больше у человека власти, тем меньше он соблюдает правила приличия. В социалистической стране появился союзный президент. Не нашли русского слова для новой должности. Но рядом появился еще и российский президент. И началась грызня между ним и союзным президентом. Кто важнее для страны и народа? И российский президент, поддерживаемый западными политиками, становится сильнее. Не нужен братский союз – заключаем двусторонние отношения с республиками, некоторые из которых уже стали независимыми. Уверенно разрушает российский президент-алкаш великую страну. А союзный президент пытается склеить остатки союза, выбирая для этого клей самодельного производства – клейстер. Но народ давно знает, что клейстер недолговечный продукт, его любят и клопы и тараканы – будущие независимые государства, которые будут не просто кусать Россию, но и питаться ее кровью.

Власти народ необходим так же, как мошеннику простак-лох. Снова жди, народ, светлого будущего! Власть над народом получает тот, кто умеет лучше его обмануть.

Демократия обладает теми же недостатками, что и люди, приходящие к власти. Демократия далека от совершенства, потому что большинство не бывает лучшим.

Сколько светлых личностей было в нашем темном прошлом, а сколько темных личностей обещают нам светлое будущее!

1

На февраль был назначен пленум обкома партии. Распоряжение о подготовке пленума пришло из ЦК. Обычно такое указание было связано с серьезными кадровыми изменениями. Обком планировал пленум на март. Вскоре стало известно, что ЦК принял решение освободить Полякова от должности первого секретаря. Правда, об этом говорили шепотом, только в узком кругу обкомовских работников. Приехал Енченко – куратор Донбасса от ЦК. Но с ним не было Галины Давыденко, и Семерчук сделал вывод, что она ушла от своего всесильного опекуна. Это умозаключение даже обрадовало Романа – если Галка давно не с ним, то пусть не достанется и этому старому пердуну. Действительно, Енченко за последние годы сильно постарел, но так и научился связно говорить. Так же, как и прежде, смоктая слова, Енченко начал объяснять, почему необходимо снять Полякова с должности: в области социально-экономические показатели ухудшаются, народные массы все меньше верят партийным органам, но когда он сказал, что снятие Полякова – политическая уступка новым силам, зал недовольно загудел. Какие конкретно политические силы имел в виду Енченко, он толком не объяснил, употребив популярное ныне слово – демократические. Но было ясно, что новые политические силы могли быть только националистическими. Западная Украина начала захват остальной части Украины, которая называется Малороссией и Новороссией, и перед их напором партия уже не может устоять. Но потом, неожиданно, Енченко процитировал слова из какой-то работы Ленина.

– Вот что говорил по поводу Украины Ленин… – Енченко нашел нужную фразу в листах бумажек, которые держал перед собой и процитировал, – «Независимость Украины признана … Только сами украинские рабочие и крестьяне на своем Всеукраинском съезде Советов могут решить и решат вопрос о том, сливать ли Украину с Россией, оставлять ли Украину самостоятельной и независимой республикой и в последнем случае какую именно федеративную связь установить между этой республикой и Россией». – Он пошамкал губами и стал разъяснять написанное Лениным. – Как видите, и Ленин признавал независимость Украины. Для чего я это вам говорю?… Сейчас некоторые политические силы на Украине активно используют, так сказать, эти тезисы Ленина. Они стараются добиться независимости Украины, отделения ее от России. Я хочу, чтобы все коммунисты правильно понимали и разъясняли, что Ленин имел в виду все-таки Украину в союзе с Россией… Это очень важно в преддверии референдума о сохранении Советского Союза… – Но о референдуме Енченко больше ничего не сказал.

Но у сидящих в зале занозой засели слова Ленина о том, что вождь видел Украину независимой. А если так говорил Ленин?.. Он же всегда прав! Семерчук сидел в зале, и последние слова вызвали в его голове вопрос: «А зачем он все это говорит? А когда это Ленин говорил?». Но под рукой не было полного собрания сочинений Ленина, и проверить его фразу об Украине, прямо сейчас не представлялось возможным. И Роман решил, что обязательно найдет это указание Ленина, чуть попозже. Он видел, как сидящий в президиуме Поляков недоуменно качал своей лысой головой, будто бы говоря: «К чему это секретарь ЦК готовит коммунистов – к выделению из Союза Украины, а может к полному развалу Советского Союза?» Перспективы вырисовывались страшные. Семерчук так же заметил, как Бурковский недовольно сжал губы, слушая Енченко. И судя по шуму в зале – многие были недовольны такой позицией секретаря ЦК, который, вроде бы не сам, но словами Ленина, давал коммунистам Украины направление их дальнейшей деятельности – стоять за независимость Украины. Но Енченко больше ничего не пояснял, а предложил перейти к выступлениям участников пленума.

Роман знал, что выступающие уже подготовлены, и он принимал в этом непосредственное участие. Но в отличие от прошлых лет, когда от текста выступающий не имел права отходить, сейчас это были тезисы выступления, и докладчики могли самостоятельно выражать свое мнение. Все-таки гласность, к которой уже привыкли, как к затертому слову, сыграла свою роль – можно было говорить, что думаешь и как считаешь. Но, правда, так свободно говорить могли рабочие и колхозники. Управленческая номенклатура, в том числе партийная, никогда не пользовалась гласностью в полном объеме, всегда будет говорить с оглядкой на свою должность и вышестоящее руководство, хотя бы для сохранения сложившегося положения. Так же было на пленуме. Секретари обкома хвалили первого секретаря, но одновременно звучала и осторожная критика – критикуешь первого, ты критикуешь сам себя – вместе же работали. Употребляли, ставшие уже привычными термины «старые стереотипы», как будто выступающие нашли новые стереотипы, «кризис доверия», – а откуда он мог быть, если работники обкома в последние годы боялись посещать партийные собрания на заводах, и только вынуждены были ходить на их отчетно-выборные собрания. Прозвучали проблемы экономические – темпы экономического роста замедлились, но зато происходит рост заработной платы, от борьбы с пьянством и алкоголизмом местный бюджет не досчитался более трети бюджета… В общем в социально-экономической сфере положение аховое. Но и в областной партийной организации дела не лучше – ряды партии покидают, в первую очередь, рабочие, в шесть раз увеличилась сдача партийных билетов и что прискорбно, – это коммунисты, имеющие партийный стаж двадцать, тридцать и даже более лет. Можно было сделать такой неутешительный вывод по всем направлениям работы. Но слово предоставили и рабочим-коммунистам. И здесь прозвучала наиболее резкая «гласность» – все бюро обкома должно уйти в отставку, за неспособность к руководству в области, сократить штат партийных работников, заставить партийных работников залезть в шахты или, хотя бы, постоять у станка, чтобы они увидели, как работают рядовые коммунисты, составляющие становой хребет партии…

«Какой вы становой хребет партии? – со злом размышлял над словами выступающих рабочих Семерчук, – вы злостные вкрапления в гранит партии! Вы бежите из партии в первых рядах!». Но при голосовании предложение об уходе в отставку партийного бюро не прошло, но зато открытым голосованием, Поляков был освобожден от должности первого секретаря обкома. Снова слово взял Енченко.

– ЦК партии в новых условиях, – почему-то в партии всегда были новые условия, – приняло решение не торопиться с выборами первых лиц в партийном руководстве областей. Выборы первого секретаря проведем через три месяца…

– Но мы же с вами говорили, что у нас есть три кандидата на эту должность, для проведения альтернативных выборов?! – перебил его Бурковский.

– Это я знаю. Просто в спешке обсуждения этого вопроса, я не полностью донес вам линию ЦК. Так вот, три месяца дается кандидатам для того, чтобы о них и их будущей деятельности узнали не только коммунисты, но и народ. А коммунисты через три месяца сделают свой выбор.

«Это ж обезглавить обком на три, а может более месяцев, в это самое трудное время! Это ж предательство!» – мелькнуло в голове Семерчука. Но следом подумалось, что может и есть смысл в этом деле – пусть народ лучше узнает своих руководителей.

Пленум закончился и присутствующие разошлись. Семерчук пошел в свой кабинет. От предыдущего состава агитационно-пропагандистского отдела осталось вместе с ним четыре человека, а раньше было – двенадцать. Роман сел за стол и стал перебирать бумаги. Читать их, тем более вникать в их смысл, ему не хотелось.

А в это время, в кабинете первого секретаря сидели двое – бывший первый секретарь обкома Поляков и секретарь ЦК Енченко. Разговор шел в нормальном тоне, без всяких вскриков и надрывов. Конечно, Полякову было обидно, что его сняли с должности по политическим соображениям, но эту, плохо скрываемую обиду, он не выражал ни лицом, ни словами. Енченко, будто извиняясь, говорил:

– Понимаете – новые условия. Украина пробуждается, а вы в Донбассе не хотите даже видеть этого пробуждения…

Его перебил Поляков. Раньше бы он такого бы не сделал, а сейчас – нечего терять:

– Хотите сказать, что украинский национализм побеждает?

– Я бы так не сказал, но он набрал силу.

– Вижу. Ивашко убрали только потому, что он был против национализма – он же из Харькова. Поставили другого первого секретаря, который из Львова…

– Не совсем правильно вы трактуете эти назначения – теперь перебил Полякова Енченко, – Ивашко не удовлетворял Горбачева, и он его взял на должность своего заместителя, чтобы тот не мешал расцвету наций на Украине. Это я коротко объясняю…

– Вы ж тоже родом с западной Украины? – утверждающе-вопросительно упавшим голосом спросил Поляков. Он хорошо знал, откуда родом Енченко, но вопрос как-то вырвался сам собой.

Енченко недовольно нахмурился:

– Для коммуниста, как и для украинца, не имеет значение место рождения. Главное – убеждения… – На некоторое время разговор прервался, никто не пытался его возобновить и, наконец, Енченко произнес, – на какую работу вас направить? Хотите на дипломатическую?

Поляков, склонив лысую голову к столу, вроде бы задумался над этим вопросом, потом медленно произнес:

– Не хочу на дипломатическую работу. Моя родина – Донбасс и я останусь здесь.

– А есть в области достойное место для вас? Я не в курсе этого вопроса…

– Есть. Должность начальника пожарной охраны области. Если не будете возражать…

Енченко, широко распахнул руки, довольный тем, что эта щекотливая проблема трудоустройства бывшего первого секретаря решена самим им.

– Не будем возражать. А теперь не мешало бы пообедать.

В обкоме столовую ликвидировали, и остался только буфет. Поляков понял намек Енченко, что нужно пообедать в ресторане, но не стал его предлагать.

– Пойдем-те в буфет. Там есть горячие блюда.

И Енченко, внутренне недовольный таким приглашением на обед, тем не менее, пошел вместе с Поляковым в буфет.

2

Дом был построен. Роман уже самостоятельно ездил на собственных «Жигулях» – вроде бы все было нормально в личной жизни. Правда, Лена периодически не совсем ласково и по-доброму относилась к мужу, но это было временами, когда у нее не было работы. А так Лена с удовольствием занималась подготовкой огорода при новом доме к весне, и эта работа приносила ей удовольствие. Дети росли и радовали своим поведением и оценками родителей. Владик должен был поступать в университет в Москве. Дедушка хотел, чтобы он стал экономистом, но учитывая его очень хорошие математические способности, решили – пусть поступает Московский университет на прикладную математику.

Тесть с отцом Романа задумали создать собственный банк. Благо государство давало деньги, – так называемый, первоначальный капитал, который надо было отдавать, как минимум через пять лет. Инфляция была налицо, и отдавать по кредиту пришлось бы номинальную сумму, которая должна стать через пять лет намного меньше, даже, копеечной. Но дела с созданием банка продвигались очень туго, что злило тестя.

Сказать, что с сокращением штата обкома, работы прибавилось – нельзя, меньше стало документов, идущих сверху и снизу, меньше стало отчетов. Ликвидировали в городе Ленинский райком партии, а его новое здание отдали под станцию «Скорой помощи». Этот партийный подарок по-доброму оценили луганчане. Надо было передавать городу и другие здания, принадлежавшие партии, но с этим вопросом почему-то тянули. Вообще-то в этом году стал часто подниматься вопрос о партийном имуществе – кому оно должно принадлежать, но окончательного решения так и не приняли.

Сейчас Семерчук закончил расписывать партийных работников по избирательным участкам – 17 марта – референдум по сохранению Союза. Надо окончательно подписать эту раскладку, но первого секретаря обкома еще не было, поэтому по вопросам подписания бумаг обращались к тем секретарям, которые были ближе по роду работы отделов. Семерчук пошел к Бурковскому, предварительно позвонив ему. Сейчас очереди на прием к секретарю по идеологии не было, как в старые времена, и секретарша молча кивнула, разрешая войти в кабинет. Бурковский сидел за столом и, показав рукой на стул, напротив себя, пригласил Семерчука сесть. Руку не подавал, они виделись утром. Бурковский молча посмотрел список распределенных коммунистов по участкам и так же молча подписал его. Потом спросил Семерчука:

– Все ответственные за свои участки знают свои задачи?

– Вроде, все… – осторожно ответил Семерчук.

– Чтобы людей не запутал еще один бюллетень, подготовленный на Украине…

И тогда Семерчук решил сказать то, о чем недавно ему говорил всезнающий тесть:

– В основном бюллетене говорится… – он раскрыл лист бумаги и прочитал, – «Считаете ли вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?». Это можно понимать, как будто Советский Союз ликвидирован, – но Бурковский молчал и Семерчук продолжил, мысль сказанную ему тестем, – а вот в дополнительном украинском бюллетене говорится следующее: «Согласны ли вы с тем, что Украина должна быть в составе Союза Советских суверенных государств на основе Декларации о государственном суверенитете Украины?». Вот это непонятно: в главном бюллетене говорится о республиках, в украинском – о государстве…