Спартанец

– Значит, ты думаешь, что завтра я смогу вернуться в Афины с обещанием немедленного вмешательства вашей армии?

– Скорее всего, ты получишь договор о союзе. Что же касается немедленного вмешательства…

– Что же? – с тревогой спросил Фидиппид.

– Боюсь, тебе придется подождать до полнолуния, когда состоится празднество в честь богини Артемиды. Тогда соберется и совет старейшин для одобрения решения эфоров.

– Но это лишено всякого смысла! – в отчаянии воскликнул афинянин. Затем, заметив, что его собеседник нахмурился, добавил: – Прости меня, но ожидание полнолуния равносильно отказу. Персы могут напасть в любой момент.

Аристархос встревожился и провел рукой по лбу.

– Вы сможете выдержать осаду в городских стенах до нашего прибытия.

– Бросив деревни на разграбление и разрушение? Десятки ничем не защищенных деревень, которым совершенно не на что надеяться. Разве ты не слышал, что натворили персы в Эритрее? Весь остров Эвбея был разрушен, и в конце концов городу пришлось сдаться. Все население было обращено в рабство. Нет, Аристархос, выбора у нас нет. Мы обязаны остановить их на берегу, но без помощи нам не справиться… Боюсь… – уныло закончил Фидиппид и замолчал, опустив голову на руки.

– Я понимаю, – ответил спартанец, нервно шагая по комнате, – но пойми и ты, таков наш закон. Я не понимаю, каким образом…

– Выходит, надежды нет…

– Послушай, Фидиппид, завтра я выскажусь в пользу твоей просьбы, в пользу немедленного вмешательства нашей армии. Это все, что в моих силах. В худшем случае вам придется потянуть время. Полнолуние не за горами, и через неделю мы сможем стоять бок о бок на поле битвы у Марафона. Можешь мне поверить, я говорю совершенно искренне. И это то, чего желает мое сердце.

– Я верю тебе, – сказал чемпион, тепло пожимая руку спартанского воина, – и твои слова меня утешают. Надеюсь, твои сограждане тебя услышат. Я уверен, что вместе мы победим, и тогда настанет мой черед отплатить за гостеприимство, которое ты столь щедро мне оказал. А сейчас прошу меня извинить, я устал и хотел бы удалиться. Пусть ночь принесет совет тебе, благородный Аристархос, а также твоим согражданам, в чьих руках сейчас находится судьба не только моей родины, но и всей Эллады.

– Да будет это угодно богам, – ответил Аристархос, затем встал и проводил гостя в его покои.

– Бритос! Бритос! Беги! Смотри, возвращаются наши воины, первые ряды уже выходят на дорогу из Аргоса!

– Я иду, Агиас, подожди меня!

Два юноши бежали по дороге, ведущей от центра города к северным воротам. Они миновали толпу женщин, стариков и юношей, собравшихся на главной улице, и им удалось занять хорошие места. Предупрежденные гонцом пятеро эфоров уже стояли у ворот и ожидали прибытия армии.

– Смотри, Агиас, – сказал Бритос своему другу, – это командир войска, а вот и царь.

На черном породистом коне в окружении своей охраны ехал царь Клеомен. Его плечи слегка ссутулились, а всклокоченная борода выдавала его возраст.

– Странно, – сказал Бритос, – я не вижу отца. Как родственник царя он должен быть рядом с ним.

– Не волнуйся, – успокоил его Агиас, – сражения не было, а значит, не было и потерь; так сказали эфорам гонцы. Говорят, наши воины прибыли на место сражения, когда афиняне уже выиграли битву. Поле Марафона все было усеяно трупами персов. Но скоро мы все узнаем: смотри, царь встретился с эфорами. После полудня глашатай расскажет на агоре, как все было.

Юноши подошли к колонне воинов, входивших в город. Увидев родных и близких, воины разбили строй.

– Смотри, это мой брат Адеймантос. Пойдем разузнаем все у него. Наверное, он знает, где твой отец, – сказал Агиас, указывая на гоплита из арьергарда. – Смотри, – добавил он, – твоя мать и твоя кормилица тоже здесь. Наверное, они переживают.

Оставив свое место, юноши побежали навстречу Адеймантосу, который как раз выходил из рядов и снимал тяжелый шлем. Агиас чуть не выхватил шлем у него из рук.

– Дай нам оружие, Адеймантос. Мы его сами понесем, ты же устал.

– Да, мы принесем его тебе, – добавил Бритос, снимая щит с левой руки гоплита.

Они направились в сторону восточной части города, где находился дом Адеймантоса. После похода воинам обычно разрешалось вернуться к своим семьям, а не в казармы.

– Где мой отец? – тут же спросил Бритос. – Почему он не вернулся с тобой? Женщины моего дома волнуются.

– Не волнуйся, – ответил Адеймантос. – Мать сейчас предупредит кто-нибудь из царских охранников. Твой отец остался на похоронах павшего афинского воина.

Тем временем они добрались до дома. Гоплит вошел в дом, где его ласково встретили члены всей семьи. Он расстегнул доспехи и сел. Одна из женщин приготовила ему ванну.

– Ты не знаешь, о ком идет речь? – с любопытством спросил Бритос. Лицо Адеймантоса нахмурилось.

– Помнишь афинского чемпиона, который прибегал в Спарту, чтобы просить нашей помощи?

– Конечно, – ответил Бритос. – Он гостил у нас во время своего пребывания в городе.

– Чемпион Олимпии? – спросил Агиас.

– Именно так, – ответил его брат. – Когда битва закончилась, персы собрали флот, чтобы попытаться напасть на порт Фалер. Они думали, что там нет никакой обороны. Но афинский командующий послал Фидиппида, чемпиона Олимпии, чтобы объявить о победе и предупредить защитников города о приближающейся опасности. Он пробежал двести пятьдесят стадиев от Марафона до Афин, не остановившись ни разу после того, как все утро сражался на передовой. Это нечеловеческое усилие стоило ему жизни. Он успел добежать до места и передать послание, затем рухнул на землю, убитый усталостью.

Юноши стояли молча, пораженные этой историей.

– Он был справедливым и великодушным человеком и умер смертью воина и чемпиона. Греки никогда не забудут его.

Бритос встал.

– Мне пора, – сказал он. – Мать ждет меня. Увидимся завтра на тренировке, – добавил он, повернувшись к своему другу.

Попрощавшись с Адеймантосом, Бритос вышел на улицу и бодро зашагал к северным воротам, через них вышел из города и повернул направо, в сторону горы Тайгет. Дом Клеоменидов стоял почти у подножия горы. На обочине дороги он заметил небольшую толпу стариков, женщин и детей. Это были семьи илотов, сопровождавших армию спартанцев в качестве слуг и носильщиков. Радость этих людей была безгранична. Они провожали своих близких на войну в страхе и муках. Об армии персов ходили ужасные слухи, и, хотя илоты обычно не участвовали в боях, причина для беспокойства была. В случае победы враги взяли бы их в рабство и увезли в дальние края. Надежды на выкуп или переговоры для этих несчастных быть не могло, ведь их семьям едва удавалось свести концы с концами. Вести о чудовищных расправах, которые персидская армия учинила на островах, лишь усиливали всеобщий страх. Целые народы были высланы в дальние страны без надежды на возвращение.

Юный Бритос смотрел на илотов, не в силах сдержать чувство презрения: эти люди думали только о спасении своих жалких жизней. Ему казалось, что они не заслуживали даже называться людьми. В то же время Бритос ощущал неловкость из-за неудачного похода в Марафон, который ложился тенью на него и на всю касту воинов, к которой он принадлежал. Немыслимая и оглушительная победа афинян пятнала престиж, которым всегда пользовалась спартанская армия. Бритосу казалось, что эти несчастные илоты втайне радовались этому, радовались неудаче своих гордых хозяев.

Когда Бритос был возле дома, голоса илотов утихли, они опустили глаза. Все, кроме одного: какой-то юноша, чуть младше Бритоса, посмотрел ему прямо в глаза со странным выражением лица и тут же направился в сторону горы Тайгет необычной раскачивавшейся походкой.

Глава 4. Щит

Остаток дней этого неспокойного года жители горы провели без потрясений и вскоре вернулись к привычной жизни, ритм которой определялся сменой времен года и работой в полях.

Талос вырос крепким юношей. Ему стало легче ходить, и он начал проводить больше времени со сверстниками. Его домик находился в уединенном месте рядом с верхним ручьем, и почти все его детство прошло вдали от других детей. К тому же илоты жили разбросанно среди полей и пастбищ, потому что спартанцы запрещали им образовывать поселения. Только в рассказах старцев сохранилась память о далеком времени, когда у илотов были свои города, укрепленные стенами и башнями, и о мертвом городе на горе Ифома в самом сердце Мессении. Под старинными развалинами, поросшими мхом, издревле покоились цари илотов. Теперь в разрушенных врагом и временем башнях гнездились вороны и ястребы, среди руин домов росли дикие смоковницы и оливы. По рассказам пастухов, проходивших мимо горы со стадами, в ночь первого весеннего полнолуния по развалинам города бродил огромный серый волк, а под рухнувшими стенами мерцали странные огни. Если же луна скрывалась за облаками, то из-под земли, из глубин горных недр, доносились стенания – плач царей, узников Танатоса.

Талос слушал эти дивные истории с изумлением, но считал их причудливой выдумкой, сказкой, в которых рано или поздно нуждается каждый человек. Мысли юноши были заняты работой и повседневными делами. Доставка продуктов семье старика Кратиппоса стала его обязанностью. Талос понимал, что его семья может жить спокойно, пока в доме его хозяина-спартанца ни в чем не будет недостатка.

Во время походов в долину он познакомился с крестьянином-илотом, который возделывал участок Кратиппоса около реки Эврот. Пелиас был пожилым вдовцом и жил с единственной дочерью, ему было уже тяжело работать в поле. Талос иногда приходил со своим стадом и оставлял его под присмотром дочери Пелиаса, а сам выполнял всю тяжелую работу. Бывало, он останавливался в их доме на несколько дней.

– Кажется, ты позабыл, где живешь, – подшучивал над юношей Критолаос. – Мы так редко тебя видим! Часом, не маленькая Антинея пробудила в тебе любовь к земледелию? Во имя Зевса, я хотел сделать из тебя пастуха, а ты вырос крестьянином.

– Дедушка, брось ты это, – отвечал Талос с раздражением. – Меня совсем не интересует девчонка. Просто бедному Пелиасу не хватает сил. Если бы я не помогал ему, он бы не справился с тяжелой работой.

– Конечно, – отвечал Критолаос. – Я знаю, что у тебя доброе сердце и сильные руки. Просто я слышал, что малышка Антинея выросла красавицей, вот и все.

Дочь Пелиаса действительно была прекрасна. У нее были длинные светлые волосы и глаза цвета зеленой травы, омытой росою. Ее тело успело привыкнуть к работе в полях, но сохранило стройность и изящество. Талос не раз отвлекался от работы, когда она проходила мимо быстрым шагом, неся на голове глиняный горшок с водой из источника. Порой он даже пытался вообразить форму ее груди или изгиб бедер под коротким хитоном, подвязанным шнурком на тонкой талии.