При дворе Тишайшего

– Не хотела княжна против воли родителей идти, – сказал Дубнов, – мы силком ее увезли и почти насильно повенчали: слезами горючими заливалася, сердечная.

– Скажи… скажи, что я простила и благословила ее; пусть живет… живет с миром, с Господом! Борис, поди сюда! – подозвала княгиня Пронская мужа.

Тот поднялся и подошел к жене. Вид у него был беспомощный, вялый, равнодушный.

В первый раз в жизни супруги поменялись ролями, и эта слабая, вечно покорная жена теперь властно, как равная с равным, говорила со своим когда-то грозным мужем. Теперь, стоя пред лицом смерти, она не боялась своего властелина и хотела только одного – полного примирения с ним.

– Князь, – начала она коснеющим языком, – князь, прости Ольгу, непременно прости! Перемени жизнь, брось разгул… Кинься царю в ноги, покайся в своих грехах: он милостив, простит! Иди в ратники – на поле битвы искупи свои прегрешения, кровью своей искупи свою жизнь буйную, нечестивую… и Бог тебе простит! Покайся, князь… и Ольгу, Ольгу благослови, прости ее, как я тебе все простила! Любила я тебя! За все муки, за все издевательства твои любила тебя, а теперь вот умираю, Бог авось и меня простит, грешную… прощай, молись за меня! Ольги… Ольги не оставь!

Ее потухающие глаза с надеждой и мольбой остановились на лице Пронского; она через силу положила свою руку на его склоненную голову; ее губы что-то еще пытались прошептать, но вдруг сильная судорога пробежала по всему телу, раза два оно скорчилось, дрогнуло – глаза сомкнулись навеки, и княгини Пронской не стало.

IV

Приезд царя Теймурза

В первых числах июля 1658 года у царя Алексея Михайловича был назначен прием шведских послов и грузинского царя Теймураза. Последний приехал в Москву недавно и с нетерпением ожидал аудиенции у царя.

После встречи с внуком, невесткой и другими грузинами, познакомившись с их печальными рассказами о неуспехе их посольства, старик созвал совет, состоявший из царевны Елены, Джавахова-старшего, Орбелиани и других более знатных представителей Грузии, оказавшихся здесь налицо. Старый царь, много переживший и много перестрадавший, но все еще бодро несший на плечах свои шестьдесят пять лет, с грустью присматривался к своим подданным.

– Переменились, переменились, дети мои! – говорил старик, покачивая головой с седыми вьющимися волосами, обрамлявшими его сухощавое, желтое, как старый пергамент, лицо. – Я-то много постарел в эти годы, но я много и пережил, много переиспытал горестного. Сколько раз мое сердце чуть не переставало биться от нестерпимых страданий при виде гибели моего народа… Сколько рушилось надежд на возвышение моей дорогой Грузии! А вы отчего поседели, товарищи? Отчего ваши взгляды потуплены, отчего не горят глаза удалью? Что сокрушило вашу отвагу? Не узнаю я неукротимых сынов моей родины! А ты, Елена, отчего так бледна и все вздрагиваешь и пугливо озираешься? Николай вырос, возмужал, но та же тревога светится в его глазах… Подойди ко мне, дитя! – Царевич, потупившись, подошел к деду. – Я не вижу здорового румянца на твоих щеках, – озабоченно произнес Теймураз, – нет достаточной силы и в твоих мышцах.

– Где же ему было практиковаться в силе и отваге? – заговорил Орбелиани. – Здесь нет ему сверстников, а русские юноши только на кулачках дерутся.

– Вы должны были с ним заниматься; молодых грузин немало в свите царевны. А что же Леон Джавахов смотрел?

Царевич заметно вздрогнул в сильных руках деда и пугливо посмотрел на мать. Елена Леонтьевна стояла не шевелясь, и только вздрагивание ее ресниц говорило о скрытом волнении.

– Мальчик вздрагивает, как девушка, – сердито произнес Теймураз, – что вы из него сделали?

– Пусти меня, дедушка! – нетерпеливо проговорил царевич Николай. – Ты очень ошибаешься; я вовсе не девушка и кинжалом умею владеть не хуже любого воина-грузина.

Старик одобрительно закивал головой:

– Вижу, вижу, не все еще потерял мой мальчик под этим тяжелым небом; кровь – горячая, наша кровь, говорит еще в нем! Ну а теперь поговорим и о делах государственных. Что сделали вы в эти четыре года, проведенные в Москве? Подвинули ли наше родное дело?

Все молчали, сидя на тахтах с опущенными глазами.

Теймураз насупил свои седые брови:

– Неужели я напрасно послал сюда самых храбрых и самых умных своих грузин? Неужели и они оказались недостойными моего к ним доверия? Я слышал, будто здесь больше пьют и едят, чем делами занимаются, но думал, что мои товарищи по славным битвам не дадут себя опоить и окормить, что все они до последнего вздоха будут ратовать за свою дорогую Грузию.

Старик, охваченный волнением, замолк, и слезы сверкнули в его глазах.

– Постой, царь, не кори нас! – вставая, произнес Джавахов. – Ты сам нашел, что мы поседели и глаза наши потухли; это правда; мы не привыкли сидеть без дела, как здешние бояре, ходить только друг к другу в гости да бражничать; но мы должны были завести с ними сношения и волей-неволей вести их образ жизни. Ты не знаешь здешних людей, здешних бояр: множество из них – алчные, разгульные люди. Они тебе все наобещают и ничего не исполнят… Большое терпение нужно наблюдать с ними. Вот мы все и ждали исполнения их обещаний. Мы долго крепились, не верили, что только подкупами можно подвинуть наше дело, но наконец решились. Дали дар самому близкому к царю человеку, боярину Милославскому, да кое-кому из стряпчих и бояр, которые могли бы походатайствовать у царя, и вот теперь… Взгляни на царевну, она давно продала все свои украшения; у всех нас ничего, кроме кинжалов, не осталось: все ценное продали или заложили жидовинам здешним, а дело наше все стоит в том же самом положении, как было тогда, когда мы сюда приехали. Теперь суди нас!

Теймураз уныло повесил голову.

– Так зачем же я приехал сюда? – спросил он. – А я ехал в надежде… радужные мечты толпились в моей старой голове.

– Может быть, тебе скорей удастся склонить царя на нашу сторону, – проговорил Орбелиани. – Очень добрый, благожелательный и мудрый здесь царь. Бояре вот только плохи. Пользуются его безмерной добротой, его широким сердцем, но для себя, а не для дел государственных.

– Где уж мне!.. Стар я, не речист, – вздохнул Теймураз. – А ты, Елена, – обратился он к невестке, – неужели ты не могла поратовать за свою родину, не могла войти в доверие к царице, повлиять на нее? Ты так умна, так приветлива! Посылая тебя сюда во главе своего посольства, я сильно рассчитывал на тебя. Женщины часто более могущественны, нежели самые умные мужчины.

– Царевна горда, – осторожно заметил старый грузин с ястребиным носом и длинными усами. – А здесь любят покладистых да повадливых.

Теймураз нахмурил свои седые брови:

– Будущей грузинской царице не следует быть покладистой и повадливой, да еще с чужими людьми. Я не на снисходительность ее намекал, а думал, что она своим умом и обходительностью царице понравится.

На губах Елены Леонтьевны мелькнула горькая усмешка, когда она тихо возразила Теймуразу:

– Не очень-то часто я видала царицу. Всего один раз перекинулась с нею двумя словами да в другой раз видела ее в церкви, издали. Вот и все мое общение с царицей. Какое же тут могло быть влияние?

– Отчего же ты так редко виделась с нею?

– Не допускали меня до свидания с нею.

– Отчего же, отчего? Разве ты ниже ее по крови? Она, говорят, не царского рода, а ведь ты из рода Багратидов.

– Здесь женщины живут очень замкнуто, и доступ к ним труден, а к царице особенно.

– Царевна могла бы сойтись с царской любимицей, боярыней Хитрово, – опять вмешался грузин с ястребиным носом, – но царевна явно относилась к ней враждебно и этим закрыла себе ход к царице.

Бледные щеки Елены Леонтьевны вспыхнули, и она кинула на старика сверкающий взгляд, но ничего не возразила ему, вдруг удержавшись.

– Так же и к Пронскому, – продолжал поощренный этим молчанием старик. – Князь видимо заискивал в царевне, а она относилась к нему презрительно. Слишком горда царевна, в гордости своей и о родине забыла…

– Я попрошу князя Яшвили не осуждать моих действий, – надменно перебила старика царевна Елена, – я не была послана в Московию чрезвычайным послом и была свободна поступать, как мне хотелось.

– Она права, князь, – вмешался Теймураз, – мы могли бы быть ей благодарны, если бы она сумела нам посодействовать, но требовать от нее или обвинять ее мы не можем. Она женщина! Ну а относительно брака царевича Николая с одной из русских царевен говорили вы с царем?

– Царевны все вдвое старше царевича Николая! – ответила Елена Леонтьевна. – Какой же он им жених? Да, впрочем, никто об этом и не говорил… видно, это сватовство им не очень по вкусу.

– Чего же им еще надо? Кажется, Николай по крови знатней их будет!

Все промолчали на это замечание.

Сам царевич рассеянно слушал планы, касавшиеся его судьбы; он стоял у окна и, очевидно, нетерпеливо ожидал кого-то. Улучив минуту, когда дед заговорил с кем-то из старых грузин и оставил в покое Елену Леонтьевну, он тихонько подошел к матери и шепнул ей:

– Мама, мне надо сказать тебе кое-что, выйдем в ту комнату.

Царевна с изумлением посмотрела на сына, но ничего не возразила и покорно пошла за ним. Она удивлялась перемене, совершившейся с сыном в последний год. Он сильно возмужал, как физически, так и умственно, походил на вполне зрелого юношу, и она, царевна, уже давно стала прислушиваться к его речам и мнениям.

– Мама, знаешь ли, что случилось сегодня ночью? – проговорил царевич Николай, когда они вошли в небольшую комнату. – Тебя не удивляет, что все утро не видать Леона?

– Боже мой, что с ним случилось? – тревожно спросила царевна.

– Не пугайся, пока ничего худого. Он женился сегодня ночью, и я был свидетелем и дружкой его брака! – с гордостью прибавил юноша.