При дворе Тишайшего

– Говори, говори! – кинулись к нему Хитрово и оба князя.

– Это княгиня будет? – невинно спросил Дубнов, снимая шапку перед Хитрово и кланяясь ей в пояс, хотя отлично знал красавицу боярыню.

– Ты знаешь, где княжна? – тряся его за рукав кафтана, спросил Пронский.

– Я весть тебе принес о ней… только ты дай мне слово, что не причинишь ни мне, ни товарищам никакой обиды, – тогда скажу.

– Даю слово свое княжеское! – крикнул Пронский.

– И он пусть даст! – кивнул стрелец на Черкасского.

– Чего еще задумал! Нешто я хозяин? – хмуро ответил Черкасский, пристально вглядываясь в стрельца. – Кабы я был хозяином, давно бы тебя велел собаками затравить. Что-то мне твое обличье знакомо.

– Вспомни, князь! – засмеялся стрелец.

– Будет зря болтать! – раздалось со всех сторон. – Говори, что знаешь о боярышне?

– Ты вытащил княжну из… Москвы-реки? – глухим голосом, мрачно глядя на стрельца, спросила Елена Дмитриевна. – Что ж, жива она?

– Эка чего вздумала! – рассмеялся Дубнов. – Вестимо, жива княгиня!

– Я не княгиня! – сверкнув глазами, крикнула Хитрово. – Иль не знаешь меня?

– Не о тебе и речь идет, боярыня.

– Кого ж княгиней ты назвал? Ведь княжна Ольга с князем Черкасским еще не повенчаны?

– Говори, что знаешь ты о княжне? – угрозливо спросил Пронский.

– Княжны нет более…

Невольный крик торжества вырвался из груди боярыни, но она, желая скрыть смущение, закрыла лицо руками.

– Не торопись, боярыня… печалиться, – насмешливо произнес Дубнов, – нет более княжны Ольги Борисовны Пронской, а зато есть княгиня Джавахова, час тому назад повенчанная с князем Леоном Джаваховым.

Елена Дмитриевна с широко раскрытыми глазами кинулась к Дубнову и, схватив его за ворот рубахи, неистово начала трясти его.

– Ты лжешь, ты лжешь! – хрипло вылетало из ее перекошенного рта. – Вор, разбойник!

– Пусти, боярыня! – отбивался от рассвирепевшей женщины Дубнов. – Ворот весь изорвешь.

Пронский стоял словно громом пораженный, не будучи в силах произнести ни слова. Это известие сразило его и утишило тот гнев, который до сих пор бушевал в его груди. Он знал, что оскорбленная и взбешенная боярыня Хитрово не пощадит его и что он уже погиб. К чему же было дольше волноваться или возмущаться? Час расплаты за все сделанное им настал, неизбежно настал, и дольше бороться было бесполезно и глупо.

Дубнову удалось вырваться из цепких рук боярыни; он подошел к Черкасскому и проговорил:

– Что, князь, иль вправду не признал? Давно это было: лошадь твою я по морде звезданул, помнишь? Да вот тот самый князь Джавахов, твой противник, что невесту твою у тебя из-под носа слизнул, он-то тебя славным боем тогда попотчевал…

– Так это вы вдвоем опять?.. – прохрипел Черкасский, и его безобразное лицо налилось кровью.

– Да, это мы опять маленечко пощекотали твою княжую гордыню.

– Я убью твоего князя, заморыша! – прорычал Черкасский.

– Руки коротки! И то твоего дворового одного сцапали… Отраву на князя Леона, по наущению твоей домоправительницы, подсыпать хотел.

Пока Дубнов с Черкасским спорили, Елена Дмитриевна уже пришла в себя. Злоба и бешенство неудержимой волной клокотали в ней, но теперь она уже владела собой и, подойдя к Пронскому, почти спокойно проговорила:

– Ну, князь, удружил! А я-то, дура, и поверила тебе, будто ты и впрямь ничего не знал.

– Богом клянусь! – апатично возразил Пронский.

– Не клянись, князь, все равно тебе не поверю! – улыбнулась страшная женщина. – Ну а теперь жди расплаты за все прошлое да и настоящее.

– Сколько в тебе злобы-то! – грустно произнес Пронский.

Елена Дмитриевна с изумлением окинула его взглядом.

– Поди, ты незлобен? – усмехнулась она.

– Был, боярыня, был, до сей самой минуты была полна душа моя всякой мерзостью злобы, а теперь просветлел.

– Посмотрю-ка я, как на дыбе ты заговоришь! – насмешливо сказала Елена и повернулась, чтобы выйти из комнаты, но вдруг, пораженная, отступила.

Совсем близко возле нее стояла до невероятия худая, изможденная фигура женщины в строгом черном, почти монашеском одеянии. Желтое, как воск, лицо с большими впалыми глазами было похоже на лицо мертвеца, и каждый чувствовал жуть, глядя на него.

– Что, погубила-таки Олюшу? – еле слышным голосом спросила она Елену Дмитриевну. – Мало было тебе, что мужа отняла и погубила, дочь моя тебе понадобилась? Что ты с ней сделала? На какой грех толкнула его? – кивнула она головой на Пронского. – У, блудница лукавая, доколе будет носить тебя земля?

– Что тебе надо? – прошептала Елена Дмитриевна, теряясь под ее мутным взглядом. – Пусти, пусти меня!

– С Олюшей что сделала? – остановила ее за плечо костлявой рукой княгиня.

– Ничего, замуж вышла твоя Олюша! – злобно ответила Елена Дмитриевна.

– Выдала-таки! – грустно покачала головой больная. – Где же горемычная невеста? А я ее на другое благословляла. Обманули меня… Князь сказывал, что Черкасскому отказал, а теперь я узнала, что тайком от меня с этим извергом мою голубку обвенчали… Все ты, все ты, боярыня! Умру я скоро, но и ты умрешь когда-нибудь, и дашь ты мне на том свете, пред Господом, ответ за загубленную душу Олюшки. Боже мой, худо мне! – произнесла больная, шатаясь. – Дайте на Олюшу взглянуть… благословить ее, родную, на ее тяжелую жизнь…

– Ольга убежала! – кинула Елена Дмитриевна в лицо больной. – Со своим полюбовником!

– Лжешь ты, лжешь! – падая на руки приближенных, прохрипела княгиня. – Ой, плохо мне… умираю!

Она задыхалась, на ее губах показалась алая пена, глаза становились все мутнее, руки судорожно хватали воздух.

– Облыжно все! Все облыжно боярыня на Ольгу Борисовну сказала, – выступил вперед Дубнов. – Не с полюбовником она сбежала, а с суженым и честно с ним повенчалася, а на это сам князь дал вчера свое отчее согласие, да неведомо, почему сегодня венчать с другим ее похотели. А тебе, боярыня, не стыдно облыжно нести на честную девицу?.. – обернулся он к Хитрово.

– Молчи, холоп! – сверкая глазами, проговорила Елена Дмитриевна. – Попомните вы меня все! Прощай, князь! – кивнула она понуро сидевшему Пронскому. – В застенке навещу тебя!

Она вышла из дома, оставив за собой всеобщий ужас и смятение.

Княгиня Пронская умирала. Услыхав, что ее дочь повенчана с любимым человеком, она заочно благословила ее и простила ей ее бегство.