При дворе Тишайшего

– Сговор-то был?

– Был, – пролепетала княжна. – А теперь батюшка свадьбой торопит – боится, что матушка не доживет… Обещали меня к царю свести, вот он и торопит. Боярыня, попроси царя за меня, сироту горькую, бесталанную, вступиться! – опускаясь перед Еленой Дмитриевной на колени, взмолилась Ольга.

– Встань, встань, что это ты! – поднимая ее с пола, проговорила растроганная боярыня. – Я сделаю, что могу.

Княжна с трудом поднялась с пола и, продолжая неутешно рыдать, села на скамью возле боярыни.

– Так очень не люб тебе князь Черкасский? – спросила Хитрово. – А разве ты знаешь кого иного слаще?

Ольга с испугом отшатнулась от нее.

– Да ты не бойся! Ведь я наверно не знаю его, – пошутила Елена Дмитриевна. – Так ты любишь, плутовка! Вот почему тебе и Черкасский-то не люб?

– Нет, нет, что ты, что ты, боярыня!.. Никто мне не люб! – испуганно залепетала княжна. – Я в монастырь, в монастырь хочу пойти.

– Полно, не пугайся, дитя! – грустно улыбнулась Елена Дмитриевна. – Я не отниму от тебя твоего любого; мне он не нужен, у меня свой есть, и его я не отдам никому, ни во веки веков! Ах, да разве ты знаешь, что значит взаправду любить? – страстно зашептала боярыня, заламывая свои руки. – Что значат ночи безумные, когда подушка пуховая жжет твои плечи и щеки румяные, когда губы ищут поцелуев горячих, когда объятья крепкие ищут таких же объятий, когда жизнь тебе без милого – не в жизнь! Ревность разве ведома тебе? Злая тоска-разлучница разве грызет твою грудь? Разве гложет сердце твое месть-ехидница? Ах, девушка, девушка, ничего-то этого тебе не ведомо!

Ольга молчала, пораженная; слушала она речь боярыни и любовалась ею, безотчетно завидуя ее красоте.

«И он чуть было не полюбил ее! – подумала она. – По нем она, значит, тоскует, его любит, а как узнает, что он-то и есть мой суженый…»

При этой мысли дрожь пробежала по телу Ольги, и она невольно закрыла глаза.

Но боярыня уже успокоилась, улыбнулась и проговорила:

– Не тревожься же, милая, ты такой любви не познаешь; другая ты… Ну а от Черкасского я тебя вызволю. Пойдем ко мне в опочивальню: хочется мне чем тебя одарить. – И боярыня повела княжну в свою опочивальню.

Ольга, привыкшая дома к суровой простоте, с восхищением осматривала затейливую и нарядную спальню боярыни, как вдруг ее глаза почти с ужасом остановились на чем-то, висевшем на стене, против большой и высокой кровати. А Елена Дмитриевна в это время доставала из маленького кованого ларца нитку дорогого жемчуга, а потом, подойдя к девушке, стоявшей точно в столбняке, проговорила:

– Вот тебе мой свадебный подарок, носи на память обо мне!..

Княжна молчала.

Боярыня остановилась, заметив странное выражение лица княжны, и, проследив за ее глазами, увидела, что они были устремлены на джианури.

– Что с тобой, девушка? – спросила Елена Дмитриевна, и ее голос заметно дрогнул.

Ольга мгновенно пришла в себя, провела рукой по лицу, но отвести взор от инструмента уже не могла.

– Что с тобою? – уже суровее повторила боярыня, у которой вдруг мелькнула какая-то тайная мысль.

– Ни-ничего! Прощай, боярыня! – обрывающимся голосом пролепетала княжна и кинулась к дверям.

– Стой! – властно схватив ее за руку, остановила Хитрово и пристально впилась взором в лицо девушки. – Говори, зачем хотела бежать отсюда?

– Пусти меня! – простонала княжна, вырываясь из ее рук.

– Нет, ты мне скажешь! Ты знаешь, чья это игра?

Девушка молчала, но яркий румянец, вспыхнувший на ее щеках, выдал тайну.

Искушенная опытом, боярыня сразу догадалась обо всем. В ее сознании сверкнула мысль, что перед нею стоит соперница, именно та, которую она так давно и тщетно искала. Но это было только предположение, а она хотела удостовериться в этом без всякой тени сомнения. Поэтому она сорвала с гвоздя инструмент и, выразив на лице обворожительную улыбку, подбежала к девушке.

– Смотри, это его подарок, его, понимаешь? – моего любого, моего желанного! Сам меня на нем играть учил… А какие песни пел! Какие слова говорил! Век меня одну любить клялся. И, я верю, он любит меня одну, одну меня, и будет любить до могилы! А какие ночи мы с ним проводили, как ласкал, миловал он меня! Еще вчера он так горячо целовал меня и такие ласковые слова говорил…

Она приблизила свое пылающее лицо к побелевшему лицу девушки и ждала, что та на это скажет.

Княжна не вынесла и, сильно оттолкнув от себя свою соперницу, глухо произнесла:

– Ты лжешь, лжешь, боярыня! Не был он у тебя и не люба ты ему, не люба!

Дикий, безумный хохот огласил опочивальню. Княжна, взглянув на боярыню, остолбенела от ужаса: красивое лицо Елены было искажено такой злобой, такой неистовой яростью, что его трудно было теперь узнать.

– Так это он тебя любит? – хрипло проговорила наконец Елена Дмитриевна, перестав вдруг смеяться. – Тебя – такую лядащую, такую мерзкую? Меня променял на тебя! И ты думала, что боярыня Елена Хитрово уступит своего любого такой лядащей девчонке, как ты?

Княжна взглянула на нее своими скорбными глазами и еле слышно, но твердо ответила:

– Он не твой любый и никогда им не был!

– И твоим никогда не будет! – яростно крикнула Елена. – Я лучше своими руками задушу его.

– Боярыня! – твердо произнесла девушка. – Отпусти меня! Зазорно мне слушать такие речи твои…

– А не зазорно молодых чужеземцев привораживать? Не зазорно княжне, девушке, на свиданье к чужеземцу бегать?

– Я невеста его, – гордо произнесла Ольга и пошла к двери.

– Не пущу! – рванула ее за рукав Елена Дмитриевна. – Не пущу, пока от Леона не отречешься.

– Ни в жизнь! – страстно ответила княжна.

– А! Ну, так хорошо же: я оклевещу твоего Леона, и он на плахе сложит свою голову!

Княжна побледнела и зашаталась.

– Не посмеешь ты это сделать! Не допустят тебя до этого совесть твоя да Бог праведный, – торжественно произнесла девушка.

Боярыня ответила ей таким мрачным взглядом, что та затрепетала, как лист в осеннюю бурю.

– Так добром не отдашь? – повторила Елена.

– Разве в моей воле отдать его или нет? Боярыня! – сложила княжна с мольбою руки. – Смени гнев на милость! Ты такая красивая, такая могучая, сам царь… тебя слушается, все в твоей воле, а я… ты сама сказала, я – лядащая, бедная, бессильная девушка. И за что он меня полюбил – про то мне неведомо; видно, за судьбу мою горькую.

Слезы помешали Ольге докончить свою речь, и она закрыла лицо руками, глухо разрыдавшись.

Боярыня тем временем успела уже немного успокоиться; ее гнев утих, и только бешеная, неукротимая ревность все еще бушевала в груди.

– Завтра твоему отцу все поведаю – пусть свадьбой поторопит, – сказала она. – А теперь ступай!