При дворе Тишайшего

– Узнала или нет?

– Я… ничего не узнала, а ворожея Марфушка сказывает, что все знает…

– Врешь ты, старая, если бы она знала, она и мне сказала бы.

– Знает она, все знает, пытала я ее… чую, что знает… только добром не скажет…

– Издевки колдунья надо мною творит? – гневно прошептала боярыня. – Я ей золото обещала, а она смеет смеяться! Ну, посмеюсь же и я над нею! Дай фату потемнее да шугай девкин, сама к ней пойду. Ну а потом! – Боярыня сжала кулак. – А если ты, старая, наврала мне, – обернулась она к своей преданной наперснице, – сгною я тебя в холодной!

XI

Горе ворожеи

Ворожея, как всегда, сидела над таганцом в своей лачужке. Она глядела на слабо теплившиеся уголья и так глубоко задумалась, что не слыхала, как отворилась и затворилась дверь; только когда защелкнулся засов, она вздрогнула и подняла наконец голову.

Перед нею в простом жильцовском кафтане стоял князь Пронский. Его суровое лицо похудело и побледнело, глаза ввалились и горели лихорадочным блеском.

Пристально взглянув на гадалку, он холодно усмехнулся и с презрением кинул ей на колени горсть корешков и несколько золотых, глухо проговорил:

– Твое зелье годится разве только псам!

Марфуша глядела на него своими выразительными глазами, в которых вдруг затеплилось какое-то нежное чувство.

– Оставь, князь, зелье: оно и взаправду тебе не поможет, – мягко произнесла она.

– Ты что же, ведьма, играть задумала со мною? – с бешенством сказал князь, тряся ее за плечи.

– Ты это говоришь мне? – грустно произнесла она, высвобождаясь из его рук и вставая. – Разве я для тебя пощадила свою девичью жизнь когда-то? Не из-за тебя я своей клятвы не исполнила?..

– Ах, да что мне до жизни твоей и до клятвы? Пойми, что здесь, – указал Пронский на грудь, – здесь горит! Сердце словно когтями коршун разрывает, и нет моей душе покоя, нет места на этом свете без голубки, без любы моей. Придумай, как сломить мне красавицу; силой взять, если ласка не берет, или как?

– Оставь ее, оставь! – раскачиваясь, сказала ворожея. – Вижу одну беду тебе, неминучую беду.

– Молчи, ведьма! Хоть миг, да мой… понимаешь? – крикнул ей князь.

– Я не властна помочь тебе! – спокойно произнесла цыганка, подымаясь с пола.

– Врешь, дьяволово семя! – завопил Пронский.

– Когда-то не так обзывал.

– Молчи! Не вспоминай! А то убью!

– Убей, – холодно произнесла Марфуша, пристально глядя князю в глаза, – убей, пожалуй, от твоей руки легче смерть будет, нежели на костре, где мне придется жизнь из-за тебя покончить.

– Что болтаешь? – угрюмо проговорил князь, не поняв ее.

– Не болтаю я! Мало я за тебя грехов на душу взяла? Мало душ людских загубила? И в ответе я же одна буду за тебя… крест смертный понесу… А царевна эта заморская – погибель твоя, и не сносить тебе головы своей буйной, если не забудешь ее…

– Ее забыть? Ума ты лишилась, баба? Мне отступиться от затеи своей? Да разве ты меня не знаешь? Скорее Москва-река вспять потечет, чем Борис Пронский от задуманного отступится. Нет, Мара, придумай что-либо другое!

На лице цыганки при последних словах ничего не отразилось. Она, казалось, застыла в своей позе и при всем желании не могла бы ничего сказать князю в утешение. Его угрозы не могли бы подействовать на нее. Слишком хорошо она знала, что ей грозит в будущем, когда ей придется наконец ответить за свое опасное ремесло.

– Поможешь, Мара? – насколько мог, ласково повторил князь свой вопрос. – Дай мне зелья какого-либо посильнее.

Марфуша незаметно покачала головой. Она хорошо знала силу тех зелий, которые давала в те времена как любовные средства; она ничего не возразила князю, а молча порылась у себя на полке и, достав что-то завернутое в тряпицу, молча и сурово подала князю.

– Всыплешь в кубок с вином, – произнесла она, – но сам сперва пригубь, проведи губами по краю чаши.

– Поможет? – с надеждой спросил князь, пытливо заглядывая гадалке в лицо.

Та отвела от него глаза и нерешительно ответила:

– Если это не поможет, значит, зазноба твоя заколдована.

– Ну, спасибо. Поможет – озолочу, – пообещал князь цыганке. – Я знаю, ты верная мне слуга. Одолею царевну, уеду с нею на правление… в Иверскую землю и тебя с Таней прихвачу; довольно уж тебе ворожить тогда.

– Таню Дубнов, стрелец, все охаживает, – поспешила со словом Марфуша.

– Ну, что ж, он парень неплохой, слыхал я.

– Да неужели ж Танюше твоей…

– Молчи, – насупился князь, – Дубнов – молодец, и Таньке лучшего мужа не найти.

– Танюша красоты неописанной, и любой князь ее не постыдился бы, в жены мог бы взять.

– Эка что придумала! Да ты, никак, очумела, баба? Князья-то на дороге не валяются про таких девок. Ну, будет мне с тобой калякать, прощай-ка пока!

– Постой! А свою дочь-то когда замуж выдаешь?

– Скоро: как царь на богомолье уедет.

– Смотри, потарапливайся! Девка – что одуванчик… недосмотришь, в прах разлетится.

Князь нахлобучил на голову шапку и вышел.

Марфуша осталась одна и долго смотрела в крошечное слюдовое оконце на князя, быстро шагавшего по рытвинам и кочкам узенькой тропы.

Когда он скрылся за высоким бурьяном, она нехотя подошла к таганцу, подкинула под него угольев и погрузилась в глубокое раздумье. Но долго размышлять ей не удалось: в дверь сердито постучались, и она пошла отворять.

Вошли две закутанные женщины, и одна из них тотчас же скинула платок с головы. Это была боярыня Хитрово.

Цыганка нисколько не удивилась и только почтительно поклонилась ей в пояс.

– Ты что ж, шутки шутить надо мною вздумала? – глухо спросила ее Елена Дмитриевна. – Издеваться надо мною хочешь?

– Богом клянусь, боярыня, не понимаю я тебя! – Марфуша глядела на боярыню, действительно не понимая ее волнения. – Скажи толком, за что укоряешь?