Свет небесный

И о чем сожалеть?

Воскресные размышления и работа над эскизами не прошли напрасно, следующий день принес с собой красочность восприятия, духовную насыщенность и приятность в ожидании часа, когда он сможет опять прикоснуться к бумаге в поисках единственно правильного графического и цветового решения неповторимого образа.

Быстров автоматически сортировал газеты и письма, забыв о присутствии сотрудниц, с недоумением воспринимающих несвойственную ему деловитую отстраненность и непривычную замкнутость – и это в оживленной обстановке. Вздрогнул, когда услышал над собой голос Александры Григорьевны.

– Ваня, как у тебя на участке, никто не жалуется? У нас ведь как… старички, многие больные, у них радости-то – вовремя получить газетку. Любят поговорить о болячках.

– Как сказать… никто не обижается.

– Зайди ко мне! – Она тут же повернулась и поторопилась к своему кабинету.

Когда Иван Быстров вошел вслед за ней, то увидел начальницу в настроении, далеком от рабочей озабоченности. Можно сказать, даже в несколько фривольной позе. Заулыбалась, движением руки показала на стул с другой стороны письменного стола.

– Я только пришла, и звонок… Знаешь ли, интересуются люди. Они ведь меня помнят с первого появления здесь, а тут позвонила Марина Алексеева… спросила о тебе и просила… Просила! Думаю, тебя не затруднит, если почту будешь отдавать ей лично в руки. Ну, вот! – Александра Григорьевна не переставала улыбаться. – Да, возьми и эту газетку – тоже передай. Я сама прочитала, а ее порадует внимание. Как-никак, женщина своеобразная – все замечает, тебя расхваливала.

Теперь Быстров обратил внимание на иронию в голосе, да и улыбка обрела хитрую змеевидность.

– Мне показалось…

– Согласна с тобой, так ведь не очень надорвешься.

– Хорошо.

Нельзя сказать, чтобы он обрадовался неожиданной просьбе Александры Григорьевны, но представлялась возможность нормализовать отношения с Алексеевой и, соответственно, не стыдиться встреч с Сергеем Петровичем. Когда покидал кабинет начальницы, спиной чувствовал ее пристальный взгляд, не оставляющий сомнений в осведомленности Александры Григорьевны относительно нездоровой психики клиентки.

Как бы в подтверждение его мыслям у подъезда повстречался Сергей Петрович. Беспокойный взгляд, полурасстегнутая старенькая дубленка и выбивающийся шарф наилучшим образом отражали семейную обстановку, чему виной, несомненно, являлась Марина Тихоновна со своим необузданным характером. Не воспринималась возможность предстать одновременно перед супругами – мучеником и его мучительницей. Неприятную окраску встрече придавал результат его последнего появления в квартире Алексеевых.

– Ты вот что… – Сергей Петрович положил руку на плечо Ивана, – не томись, а выложи, как на духу. Я вижу, у тебя с Мариной произошел эксцесс. Но ты не мучайся, выскажи, что произошло.

Иван не мог дальше терпеть незаслуженного – так ему казалось – великодушия, он убрал с плеча руку, прокашлялся и, наконец-то, выдавил нелегкие слова.

– Она предает вас.

– Ну!?

– Экспансивная женщина, готовая, простите… готовая броситься на первого встречного, – экспромтом выпалил Быстров.

– И только? – безрадостно рассмеялся Сергей Петрович. – Могу представить, как она тебя напугала. А теперь советую не брать в голову и забыть. Видишь, нет у женщины тормозов… Давай-ка присядем на скамейку, понежимся на солнышке. – Он тронул ткань спортивного костюма на Быстрове. – Надеюсь, не замерзнешь.

– Как вы можете!? – обескуражено повел головой Иван, садясь рядом. – Жить в одной квартире, делить постель…

– Прекрати! Все не просто. И мне нелегко, поверь. Для меня она – несчастная больная женщина, и живу я с ней исключительно для ее блага. И бросить не могу по причине обычной гуманности. Ты сначала выслушай, потом делай выводы.

– А надо?

– Если ты намерен и дальше работать на своем участке, тебе предстоит не раз с ней повстречаться. Она не упустит шанса, обязательно начнет тебя отслеживать, подстраивать нечаянные встречи. Твоя задача – не породить в ней глупые иллюзии, деликатно избежать конфликта.

– Что если прямо объясню?

– В ней проснется бес. – Сергей Петрович горько усмехнулся. – Убьет тебя. Я же сказал, она без тормозов… Считает себя неотразимой, а чтобы запретить…

– И что же, никакой управы?

– Управы, говоришь… лечилась она… в психушке. А так женщина нормальная, готовая к общению и милосердию. Ко всем людям тянется, не только к тебе. Часто церковь посещает. В ее восприятии мир представляется обителью всеобщей любви. Таких долго в изоляции не держат – выпустили. И что ты думаешь… После магазина вернулся, давненько это было, а она вокруг стола за Маргаритой бегает… с кухонным ножом. Нелегко с ней справиться… Дочка и теперь заикается. Ей тогда семнадцать исполнилось. Как полагается, торт на столе… появлению матери обрадовалась – наивная девчонка.

– Не спроста же.

– А как же! Маргарита посмела выпроводить своего приятеля – это Виктора, значит. Видишь ли, Маринка на него глаз положила. И что ей в голову взбрело… Теперь понимаешь? У нее в сознании заложена программа, уже ничто не может изменить. При отсутствии отвлекающих факторов в любой, даже самый неподходящий, момент могут возобладать темные инстинкты.

Молчание и подавленность Быстрова указывали на его обостренное восприятие, хотя исповедальность Сергея Петровича вызывала двоякие мысли. Зачем, спрашивается, сохранять семью при существующей опасности драматической развязки. И перспективы никакой.

– Я уже смирился, – отреагировал Сергей Петрович на сочувствующий взгляд. – От судьбы не уйдешь. – Тут он совсем понизил голос, одновременно склоняясь к уху почтальона. – А знаешь, какая она бывает в сексуальных проявлениях!.. Клеопатре далеко. Ради ночи с ней жизни не жалко, а я, слава богу, разменял с ней третий десяток.

– Она такая старая!? – не сдержал удивления Быстров. – Простите, хотел сказать: в возрасте. Но какая энергия! И внешность.

– Я бы сам не дал ей больше тридцати.

По всем признакам, Сергей Петрович заразился сумасшествием – мог запросто обсуждать с посторонним человеком интимные подробности своей личной жизни, смирился с риском когда-нибудь не проснуться – в прямом смысле. Или он разыгрывает спектакль. Тогда с какой целью? В любом случае Иван окунулся в непонятные и поэтому любопытные семейные отношения, в которых присутствует своеобразная гармония, недоступная нормальным людям, а значит – желанная. Желанная? Стоило задуматься над неожиданной откровенностью Алексеева. А может, они оба разыгрывают один спектакль, договорившись о разделении ролей.

– Уже то хорошо, что ваша дочь обрела свободу.

– От чего? – Сергей Петрович зашелся в клокочущем смехе; неожиданно поперхнулся и раскашлялся, прикрыв рот ладонью. – У нее наследственность. И страстей невпроворот, поэтому с Виктором живут на вулкане, никогда не расстанутся. Бабы друг дружку понимают с полвзгляда, при мне почти не разговаривают.

Из всего сказанного безымянным писателем выходило одно из двух: или он намеренно искажает семейные отношения, или у самого Сергея Петровича не все в порядке с головой. Налицо явное противоречие: с одной стороны безгласное взаимопонимание, с другой – сумасбродство Марины Тихоновны, доводящее нечастного мужа до бегства из собственной квартиры. Если Иван Быстров в начале беседы мог сомневаться в истинной подоплеке словесной авантюры Алексеева, то в результате утвердился в ее целевой направленности. Почтальон становился участником событий, возникающих в больном воображении Сергея Петровича, и необходимым персонажем еще не написанной им книги, реалистичность которой подтвердит или отвергнет сам Быстров своими последующими поступками. Однако! В такой ситуации трудно определиться с жертвой, и себя Иван Быстров не исключал из возможных литературных объектов для умерщвления. Охваченный творческим зудом, мысленно возвращался к мольберту, на котором продолжал конкретизироваться карикатурный образ Алексеева. А Марина… почему-то образ экстравагантной женщины усложнялся и становился все более притягательным.

– Вы чего-то не договариваете.

– А!? – Сергей Петрович вернулся из своего, только ему понятного, мира, отчаянно замотал головой. – Говорить не надо, сам все видишь. Невозможно это видеть, омерзительно это. Еще омерзительней государственная власть, допускающая омерзительность.

Его реакция не имела и тени наигранности, если побагровел, и пена смазала уголки рта. Надо выводить человека из психологического шока, иначе близко до инфаркта, а мерзость останется не конкретизированной.

– Ради бога, уточните, что имеете в виду.

– Как-нибудь в другой раз, – успокаиваясь, выдохнул Сергей Петрович. – Мил человек, не все сразу. Простенький вопрос: ты видел, чтобы действительно умные люди стучали себя в грудь, доказывая собственное превосходство? Вот! А гориллы стучат, как и полагается низкому интеллекту.

III

Как начинающий журналист Леня Мухин стал формулировать для себя наблюдаемые явления и происходящие с ним события. В его представлении есть множество людей, но нет видимой связи между ними, общение так себе – на поваленном стволе тополя под развесистыми ветвями, за партией домино за рассохшимся столом в центре двора или в привычно ежедневных приветствиях. Но, как у всяких живых организмов, существуют общие для всех глубинные корни, связывающие их на подсознательном уровне, что и определяется понятием – общество. А люди, безвременно ушедшие из жизни, оказались отторгнутыми, лишними в клубке человеческих судеб. На первый взгляд все выглядит пристойно. И – смерть.

По стечению обстоятельств не представлялось случая побеседовать с почтальоном, тот проживал в соседнем квартале и попадал в поле зрения мимолетно – всегда с корреспонденцией в руках или сумкой под мышкой. Спортивный костюм Быстрова с красными лампасами и такими же полосками на рукавах уже всем примелькался, стал отличительным признаком кипучей жизни двора, нерастраченной энергии и непреходящего оптимизма. Одно его появление наводило стариков на мысли о вечной молодости, поднимало настроение. Опять же в уверенности почтальона виделся ключик к пониманию психологии погибших людей. Не случайно на него указал Петька Рябов – знал или догадывался о доступе почтальона к тайникам человеческих отношений. Благодаря особенностям профессии, Иван Быстров естественным образом становился носителем не только почты, но и бесценной информации. И Мухин решился.

– Есть газета на продажу!? – крикнул он вдогонку.

И ничего, Быстров остановился, круто повернулся, через мгновение оказался рядом.

– Вот! – Он профессиональным движением выдернул из черной холщовой сумки «Ведомости», развернулся в намерении продолжить марафон. – С программой. Читай на здоровье!

– Давно бегаешь? – попытался удержать почтальона Мухин. – Хотел бы тоже пристроиться.