Любаша

– Да никого из чужих, только свои. Вдова, Софья Алексеевна. Их с Кичатовым дочки, Вера и Надежда, со своими мужьями. Ещё нотариус, Иосиф Аристархович Заманский. Всего шесть персон.

Она пересчитала тарелки и рюмки и самой себе сказала:

– Так, верно, приборов тоже шесть.

– А нотариус-то зачем? – удивился Пётр. – Он ведь не родственник.

Любаша тяжко вздохнула, давая понять, что её утомляют эти расспросы, но всё же ответила:

– Огласить завещание покойного.

Помолчав, она задумчиво, будто разговаривая сама с собой, произнесла:

– Я так думаю, для того и затевался весь этот поминальный ужин. Иначе кому он нужен? Завещание Кичатова будет на нём главным блюдом.

Пётр покачал головой и осуждающе изрёк:

– Как-то не по-людски всё это.

Любаша снисходительно усмехнулась.

– Что тебе ещё не так, горе ты луковое?

Но Пётр не заметил издёвки в её тоне, настолько его занимали собственные мысли. И он серьёзно ответил:

– Да, говорю, не по-людски это – хоронить пустой гроб.

Молодая женщина вздрогнула, будто ей вдруг стало зябко. Бросив взгляд на портрет, она отвела взгляд и едва слышно сказала:

– А что им ещё оставалось делать? Тела-то так и не нашли. Или ты забыл?

– Да знаю я! – с досадой отмахнулся Пётр. – Когда Кичатов вышел на своей яхте в море и попал в шторм, одни только обломки наутро и отыскали.

Любаша подложила сыну на тарелку ещё одну котлету и продолжила разговор, который, если судить по её виду, был ей неинтересен и даже раздражал, и не прерывала она его только из-за упрямства собеседника.

– Ещё хорошо, что спасательный круг уцелел с названием яхты. Только потому и признали Кичатова без вести отсутствующим, и лишь сейчас, через три года, умершим. А так бы мурыжили ещё лет десять-пятнадцать, пока всё состояние не развеяли бы по ветру.

Но у Петра были свои мысли на этот счёт, и он поделился ими.

– Это уж точно, хозяин был не бедный человек. Десяток рыбоперерабатывающих предприятий, целая флотилия средних и малых траулеров… – Он даже облизнулся, словно у него разыгрался аппетит, и с волнением спросил: – Как ты думаешь, Любаша, на сколько миллионов всё это добро потянет?

Но молодую женщину эта тема не заинтересовала.

– Ты не наследник, – сухо произнесла она. – Ни к чему и считать.

Но Пётр не унимался.

– Неужели Кичатов всё оставил жене или разделил между нею и дочками? – спросил он то ли с удивлением, то ли с осуждением. – Ведь разорят компанию бабы! Что они в рыболовстве-то смыслят?

Любаша равнодушно произнесла:

– Тебе-то что? Охолони.

Но мужчина неожиданно резко возразил:

– А то, Любаша! Как вдова по миру пойдет, то и нас уволят. Не по карману ей станут дворецкий и домработница. Даже при том, что после того, как остальная прислуга разбежалась, не выдержав её придирок, мы вынуждены делать и всю остальную работу по дому. Придётся нам новое место себе искать. А как не найдём в одном доме, что тогда? Будем встречаться по выходным и праздникам в парке на скамейке?!

Молодая женщина безучастно пожала плечами.

– Тогда и будем думать, Петруша, когда прогонят. Пока и других дум хватает.

– Никогда вы, бабы, о будущем не загадываете, – осуждающе произнёс Пётр. – Одним днём живете…

Он хотел ещё что-то сказать, но Любаша, прерывая тяготящий её разговор, предостерегающе подняла руку.

– Тихо! Слышишь, автомобили к воротам подъезжают? Кажется, возвращаются.

– Точно, – кивнул, прислушавшись, Пётр. – Ну и слух у тебя, Любаша!

Но если он хотел подольститься к молодой женщине, то это ему не удалось. Презрительно взглянув на него, она насмешливо сказала:

– Иди, отвори двери безутешной вдове и бедным сироткам. Глядишь, и подадут на чай – от хозяйских-то щедрот!

Пётр недоумённо покачал головой.

– Чудная ты, Любаша, баба! Другая бы радовалась своему избавлению из кичатовских лап, а ты… Сколько я тебя знаю, а никак не разгадаю, что у тебя на душе!

Но молодая женщина промолчала. Раздражённо махнув рукой, Пётр быстро вышел из гостиной. Провожая его взглядом, в котором презрения было столько же, сколько и отвращения, Любаша едва слышно произнесла:

– Куда уж тебе понять, остолоп! Просто слушайся меня, и всё будет хорошо.

Неожиданно улыбнувшись, она обратилась к мальчику, словно желая получить от него одобрение:

– Да, сынок?

– Да, мама! – охотно ответил тот, не понимая, о чём его спрашивают. И осторожно, предвидя отказ, спросил: – Можно мне ещё одну котлетку?

Глава 2

За дверью раздались тяжёлые размеренные шаги, они приближались с неумолимостью рока, и вскоре в гостиную вошла дородная женщина в чёрной шляпе с большими полями, к которым был прикреплён полупрозрачный тёмный креп, закрывающий половину лица. Из-за вуали нельзя было рассмотреть, заплаканы ли её глаза, но время от времени она подносила к ним крошечный шёлковый платочек, который почти терялся в её могучей руке, из-за чего казалось, что женщина смахивает слёзы кулаком внушительных размеров. Но держалась она с большим достоинством, даже с претензией на аристократизм, и никому не пришло бы в голову заподозрить её в дурных манерах.

Шляпа с вуалью и элегантное траурное платье, явно пошитое на заказ, мешали определить истинный возраст женщины, но по расплывшейся фигуре и тяжёлой поступи можно было догадаться, что ей уже далеко за сорок, если не все пятьдесят. И, вероятно, именно это печальное обстоятельство она и пыталась скрыть всеми доступными способами.

Увидев эту женщину, мальчик подхватил недоеденную котлету с тарелки и нырнул с ней под стол. Здесь он и затаился. Свисающая почти до пола скатерть скрыла его от посторонних глаз и послужила надёжным убежищем. Никто не заметил его бегства, даже Любаша, которое в это время, опустив глаза, чтобы не выдать себя, с притворным сочувствием произносила:

– Примите мои соболезнования, Софья Алексеевна!

Но вдова, к которой она обращалась, казалось, не только не нуждается в её сочувствии, но даже раздражена этим проявлением чувств.