Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии)

– Если ты много знаешь, то это первый признак того, что ничего толком не умеешь! Ясно?!

Ситуация показалась мне безысходной в широком смысле этого слова и я тоже заорал:

– Я в гробу видел всю эту пародию на жизнь, я не хочу просиживать в этом вертепе ни в качестве кого! Я хочу заниматься чем-то особенным! Я славы хочу; хочу признания; хочу, чтобы меня узнавали в автомобильной пробке; хочу вот прийти в ресторан и набить морду Шемякину; ну или пусть Шнур набьёт морду мне, но чтобы в газетах написали: «Питерский хулиган набил рожу знаменитому писателю»; чтоб ведущая вечерних новостей на Первом канале так и сказала: «Морда знаменитого писателя и общественного деятеля Поля Гончарова была набита пятничным вечеров между двадцатью одним часом и двадцатью одним часом тридцатью минутами, а теперь другие новости культуры, Государственный музей изобразительного…» Понимаешь?!

– Иди нахер! Просто иди… Нахер.

Без пяти семь мы подъехали к дому моей бабушки, матери отца. Сумерки превратили окружающий мир из цветного в чёрно-белый.

Пока мы обнимались-целовались с бабулей, пока я два раза сбегал на колодец и один раз сбегал к помойной яме, пока мы разогрели остатки пирогов и поели их, – наступила половина одиннадцатого вечера. Папе позвонил Дима Дмитриевич и сказал, что уже подъезжает. Надо пояснить, что наша деревня находится между Казанью, где живу я, и Челнами, где живёт Дима. Через пятнадцать минут Дима возник на пороге и, как и все нормальные люди, ударился головой о верхнюю границу дверного проёма. Мы с папой переглянулись, – нам такая травма не грозила.

– Здрасте, мама дяди Паши, – поздоровался Дима с бабулей.

Потом папик с Димой ушли в Димину машину.

Пока бабуля в полголоса материла медийных персонажей, глядя в телевизор, а настоящие мужчины вели серьёзные переговоры, я углубился в размышления, антуражем к которым послужила прыгнувшая мне не колени чёрно-белая артхаусная кошка Мурка Двадцать Четвёртая. Я думал о том, что у папиной мамы было пятеро детей, но она при том умная, как бездетная горожанка с высшим филологическим образованием. Моя деревенская бабуля не так уж много вещей ненавидела. Одна из ненавистных ей вещей была – футбол. Бабуля ненавидит футбол, потому что считает его бесполезной тратой денег; однако смотрит его, если играет сборная. У бабули был старший брат, очень похожий на Лари Кинга, только бабулин брат был не подлец и совсем не пил алкоголь. У папы есть троюродный брат – сын «Лари», который не может смириться с мироустройством; год он пьёт водку и безобразничает, а следующий год поступает в послушание к местному сельскому священнику. Кошка у бабули всегда беременная. Все лампочки в избе – энергосберегающие. Все эти разрозненные наблюдения вот-вот должны были обрести взаимосвязь по законам герметизма и отлиться в виде короткой и изящной формулы, которая бы объяснила мироздание, но… вошёл Дима и сорвал мой умственный оргазм.

– До свидания всем, – Дима появился на пороге и снова ударился о то же место тем же местом.

В этот день никого из родственников в деревне не было, поэтому мы могли выбирать: где спать. Папа, конечно, лёг в сенях, а я около печки в доме, чем заслужил ироническую усмешку родителя. Перед сном я спросил папика: «Ну, что? Дал?» Папик ответил: «Дал».

День шестой

В семь утра бабуля разбудила меня своим хождением по кухне. Спать я больше не мог, но и вставать тоже не хотелось. Я дотянулся до телефона и продолжил чтение художественной литературы. Минут через двадцать в комнату из сеней зашёл папик. Он зевал и чесал гениталии. Попив из ковша колодезной воды, которую я вчера натаскал, он спросил: «Какой сегодня день?» Я свернул программу, с помощью которой читал вордовский документ, и посмотрел на дату. «Ноль четвёртое ноября две тысячи одиннадцатого года, привет», – ответил я.

– Что давай-давай-давай, разогревай еду, – сейчас поедем в город, – раскомандовался отец.

Я терпеть не мог все эти его «давай-давай». Через пять минут я уже накрыл на стол. Папа допивал второй стакан «деревенского», то есть некипяченого, непастеризованого молока; от одного вида этого зрелища у меня заурчало в животе.

В девять часов мы выдвинулись в обратный путь.

– Какие планы? – спросил я и включил дворники, который были настолько изношенными, что только ухудшали вид.

– Давай-ка заедем в ближайший автомагазин. Ты ведь никогда не потратишься на дворники и «незамерзайку», – будешь по памяти передвигаться; жлоб хренов, – прокомментировал ситуацию с обзорностью папик.

В ближайшем посёлки на пути к Казани папик действительно купил мне хорошие бескаркасные дворники и пять литров стеклоомывателя. Мы тут же залили жидкость и установили дворники; правда мы сломали крепления левого дворника, но у меня в машине была изоляционная лента, и мы кое-как прикрутили левый (водительский) дворник. Обзорность резко улучшилась, а с ней и настроение.

– Так что? Что делать будешь? – мне принципиально было знать, что отец собирается делать.

– Сейчас заедем к Эн, – заберём мои вещи. Потом сразу поедем на вокзал: если получится купить билет, то уеду сегодня.

– А если на поезд билета не будет, ты, как Остап Бендер, попытаешься купить самолёт с экипажем?

– Ха-ха-ха, точно, – кину пачку денег!.. – папа засмеялся.

Я тоже засмеялся.

Мы прибыли к Эн в одиннадцать часов дня. Сколько по времени ехали от деревни до города, столько же простояли в пробке от въезда в город до дома Эн. Мать Эн стала склонять нас с папиком к принятию пищи. Мы отказались.

Мы погрузились в машину как раз в тот момент, когда исчезли бы все тени, если бы не было туч. Я завёл мотор и спросил:

– Покажи деньги. Я хочу подержать все эти миллионы в руках или даже в сумке, чтобы сумка привыкала к деньгам… Дай посмотреть, потрогать! – я порядком возбудился. Сколько, кстати?

– Три.

– Так надо же шесть! – я выпучил глаза, не врубившись в задачу по арифметике.

– Неа, Команданте попросил три миллиона, то есть сто тысяч долларов, – папа что-то соображал в уме.

– Так ты же мне сказал, что Команданте зарядил две сотни! Ты ещё сокрушался, что мол так дорого с фронтового товарища, вы кровь проливали в Волгограде в конце семидесятых и всё такое!..

– Правда? Я тебе сказал, что нужно двести? – в его голосе слышался смех.

– Ну да! – воскликнул я, чувствуя лукавство.

– Странно… И Диме я сказал: двести… Наверное, ошибся, – папа почти смеялся.

До меня, наконец, дошёл смысл его слов, и я изумился папиной наглости.

– Ну, ты даёшь! Ты навариваешь сто процентов?! Креста на тебе нет! – моя нижняя челюсть плотно зафиксировалась в отвалившемся состоянии.

Папик расстегнул внутренний карман куртки и извлёк оттуда пачку пяти и десятитысячных банкнот. Деньги были перехвачены несколькими канцелярскими резинками и сложены в прозрачный пакет для холодных пищевых продуктов. Я взял пачку в руку и прислушался к своим ощущениям. Купюры были в основном новенькие. Я проверил пачку на вес, затем потрещал листами как игральными картами. Я огляделся по сторонам. Тем временем папик извлёк из боковых карманов куртки ещё две таких же пачки. Я протянул руку и взял свою сумку с заднего сиденья. Положил туда все три пачки и застегнул молнию; потряс сумку, словно это была бочка с лотерейными билетами.

– Думаешь, от тряски они там перееб…ся и на выходе окажется четыре ляма? – папа пошутил, а я чуть не поверил.

– Слушай, я думал, что три миллиона – это гораздо больше по объёму, – сказал я, как только ко мне вернулся дар речи. – Этот Лексус – Димин кореш – располагает средствами, раз смог достать такую горку наличности!

– Ты думал, что три миллиона – это куча денежных котлет в китайской клетчатой сумке, да? – папа как-то посерьёзнел. – Кстати, Лексус свой «Гелик» продал.

– Да, или в сумке от Луи Витона, – так органичнее, – я понял, что наличные деньги не вызывают во мне особенно сильных эмоций, – о них, как таковых я не думал, а думал о том, что на них можно купить. «Я бы купил квартирку около метро в Питере. Или комнатку в коммуналке и Volvo c30», – подумал я. – А сколько «Гелик» стоит?

– Квартирку около метро?! А сколько квартирка стоит? – спросил папа.

– О, Господи, я что, вслух сказал это?! Ладно, держи обратно деньги. Кстати, когда ты их собираешься отдать Команданте?

– Не доставай, – пускай лежат. Ты сам их отдашь. Я тебе позвоню из Питера, скажу, когда отдавать, – папа нащупал свои документы.

– Круто! Ты мне доверяешь? Вдруг я сделаю несколько ставок у букмекера? Вдруг я латентный лудаман?! А?! Ахаха! – я ощутил тяжесть ответственности; я уже начал соображать – куда их спрятать; в голову пришла сберегательная книжка.

– Кто ты? Мудаман? Если с ними что-то случится – даже инфляция – лучше сразу прыгай с башни Сююмбике, вслед за принцессой. Надеюсь, ты не такой дурак, чтобы положить три миллиона на сберкнижку? А то это было бы странно, если у вшивого госслужащего материализуется на личном банковском счету зарплата за всю его жизнь, – папа сказал всё это в замедленном темпе, как во сне.

– Ты что! Я же не дурак какой-то! Положу в грязное бельё, там точно никто не найдёт, – я сделал невозмутимый вид и завёл машину.

*****

Нам повезло, – мы взяли билеты на сегодняшний поезд. В шестнадцать часов папик уезжал обратно в Санкт-Петербург. У нас было в запасе больше двух часов и мы отправились в заведение общественного питания, а оставшееся до отправления время папа затаривался всякими дурацкими сувенирами типа магнитиков на холодильник с фотографией Казанского кремля и тарелок с изображением президента и премьер-министра в тюбетейках. В супермаркете «Счастье» папа купил шесть коробок чак-чака. Чак-чак, для тех, кто не знает, – это национальная татарская сладость, кусочки теста в мёде. Весьма заразная вещь, я могу зараз съесть полкило. Ещё папик купил пять или шесть литровых бутылок водки «Бабайская», чтобы поить своих питерских коллег и друзей-дачников. В итоге, мы еле-еле дотащили его сумки до вагона, – хрусталь из Гуся Хрустального был легче. Дождавшись, когда проводница попросит провожающих покинуть вагон, мы обнялись на прощанье, я пообещал, что не буду убавлять звук на телефоне и увольняться до конца этого дельца.

Поезд тронулся, папа в окне вагона удалился на северо-запад «Необъятной», а я уехал прямиком домой; положил деньги ещё в один пакет, зарыл его в ворохе носков, помылся и лёг спать.