За рубежом и на Москве

– А ну-ка чти.

– Наказано было якутскому воеводе всяких людей спрашивать, кто знает лекарственных водяных трав, которые бы пригодились к болезням в лекарства человекам. И нашел такого человека воевода – служилого человека Сеньку Епишева. И дал ему воевода особую наказную память. И ходил тот Сенька Епишев два года. В первый год Сенька ничего не собрал, так как в те поры лекарственные травы не родились; около Якутска травы те родятся не во все годы: много лекарственных трав, и притом таких, каких нет близ Якутска, родятся по реке Лене и у моря, а это далеко от Якутска. По второй год Епишев Сенька собрал немного трав, и воевода те травы прислал. А по описи гласит то. – И, развернув опись, дьяк стал читать: – «Трава, имя ей – к о л у н, цвет на ней бел, горьковата, растет при водах. А одна эта трава будет у мужеска пола или у женска нутряная застойная болезнь, перелом, моча нейдет или, бывает, томление женскому полу не в меру младенцем; и тое траву давать в окуневой теплой ухе или ином в чем и сухую есть давать. Орешки, имя им – грушицы земляные; а годны, будет сердце болеть от какой от порчи или и собою болит и тоскует; и те орешки есть сырые или топить в горячем вине или в добром уксусе. Корень, имя ему – м а р и н, и годен он будет на ком трясовица; и тот корень навязывать на ворот и держать часть, измяв, для обоняния в носу…»

– Ну, добро, – сказал Матвеев. – Раздели те травы и коренья поровну и отошли в аптеки – старую и новую.

– А вот еще, государь, подлое дело объявилось, – сказал, продолжая докладывать, дьяк. – Лекарь Мишка Тулейшиков в пьяном виде отвесил лекарю Андрешке Харитонову вместо раковых глаз сулемы золотник, а тот дал ее принять в рейнском вине подьячему Юрию Прокофьеву, и тот подьячий умер. Как тут прикажешь делать?

– Нарядить над ним суд из дохтуров, и лекарей, и аптекарей[40 - Аптекарский приказ играл по отношению ко всем подведомственным ему лицам также и роль судебного установления.]. А я государю доложу.

– А еще есть извет доктора Андрея Келлермана на толмача Никиту Вицента, – продолжал докладывать дьяк. – По указу великого государя велено ему, дохтуру, лечить голов московских стрельцов – Семенова, приказу Грибоедова, а Иванова, приказу Лутохина – больных стрельцов, а для толмачества велено с ним, дохтуром Андреем, ездить толмачу Миките Виценту; и он, дохтур, тем больным стрельцам написал роспись, чтобы в новой аптеке лекарства сделали. И те-де лекарства давно готовы, а толмач-де Микита к нему, дохтуру, не ездит больше недели. А тем больным стрельцам ему, дохтуру, лекарств без толмачества давать не мочно.

– Призвать сюда этого Микиту, – распорядился Матвеев.

По знаку дьяка один из подьячих вышел из избы, и через несколько секунд вошел низенький человек в суконной однорядке, с длинными усами, толмач Никита Вицент.

– Ты это что же, друг любезный? – сердито взглядывая на него, произнес боярин. – До изветов от дохтуров на себя допрыгался? Крестное целование позабыл? Что ты при поступлении на службу обещал? Ну-ка, говори!

Вицент откашлялся и скороговоркой начал:

– Ни его, великого государя, ни его семьи не испортити, и зелья, и коренья лихова, и трав в яству и питье, и во всякие лекарства, и в иное ни во что не положити, и мимо себя никому положити не велети, и с лихим ни с каким умыслом, и с порчею к ним, государем, не приходити, и росписи дохтурские, и аптекарские, и алхимиские, и лекарские, и всякие письма переводити вправду; тако же мне и речи дохтурские, и аптекарские, и алхимиские, и лекарские толмачить и переводить вправду, а лишних речей и слов своим вымыслом в переводе и в толмачестве собою не прибавливать и не убавливать, ни которым делы и никоторою хитростью, и делати во всем вправду, по сему крестному целованию. Так же мне смотрети и беречи того накрепко, чтобы дохтуры, и аптекари, и алхимисты, и окулисты, и лекари в дохтурские, и в аптекарские, и в алхимиские, и в окулиские, и в лекарские, и во всякие составы, и в иное ни во что никакого злого зелья, и коренья, и трав, и иного ничего нечистого не приложити и не примешати, и к их государскому здоровью не принести лиха, мне и никакого дурно самому не учинити и никому учинити не велети[41 - Подлинные слова присяги толмачей Аптекарского приказа.].

– Ну? А ты что делаешь, вор? – рассердился на толмача боярин. – Пиши, Петрович: «По указу великого государя сказать толмачу Никите Виценту, буде впредь не учнет по больным с дохтуром ездить или от больных будет челобитье – и его, бив батоги, откинуть»[42 - Подлинные слова указа по этому делу.].

Когда дьяк окончил писать, к нему подошел один из подьячих и что-то пошептал ему на ухо:

– Государь, – обратился дьяк к Матвееву, – там дохтура собрались.

– А, хорошо, – произнес Матвеев и, поднявшись с места, пошел в соседнюю комнату.

VII

В соседней горнице собрался чуть ли не весь наличный персонал врачебного дела того времени, подлежавший ведению Аптекарского приказа[43 - Мы имеем сведения о персонале лиц, состоявших на службе Аптекарского приказа.Так, в 1644 году на службе его числилось: 3 доктора, 2 аптекаря, 1 окулист, 2 алхимика, 3 лекаря, 1 часовых дел мастер и 1 переводчик. В 1678—1680 годах: 3 доктора, 1 надзиратель новой аптеки, 4 аптекаря, 2 алхимика, 2 аптекарских дел мастера, 8 лекарей, 8 учеников, 1 огородник и 2 переводчика. В?1692?году: 6 докторов, 7 аптекарей, 4 лекаря, 2 аптекарских помощника, 12?подлекарей, рудометов и цирюльников, 1 костоправ, 1 «чепучинного дела мастер», 1 спиртовый перепущик и затем контингент лекарских и аптекарских учеников и травников.].

Аристократию здесь составляли доктора, под которыми подразумевались собственно врачи-терапевты, лечившие лишь внутренние болезни. Они стояли отдельно ото всех, держали себя до некоторой степени гордо, и по всему было видно, что они считают здесь себя «солью».

Здесь был лейб-медик Тишайшего царя, или его «собинный дохтур», Иоганн Розенбург, доктор Кёнигсбергского университета, бывший лейб-медик шведского короля, явившийся в Россию с репутацией ученого врача и автора нескольких печатных медицинских трудов, доставивших ему почетное имя в современной науке.

С ним стоял и разговаривал доктор Андрей Энгельгардт, воспитанник Лейденского и Кёнигсбергского университетов, явившийся в Россию с рекомендательным письмом от магистрата саксонского города Ашерслебена, где он занимал должность городского врача, и с аттестатом, подписанным всеми врачами города Любека, где он рекомендовался как «славнейший, честнейший и изряднейший врач».

К их разговору прислушивались и изредка вставляли свои замечания доктора Самуил Коллинс, учившийся в Кембриджском и Оксфордском университетах, и Лаврентий Блюментрост, явившийся в Москву со славою известного врача и с блестящими рекомендациями.

От этой кучки докторов к лекарям и аптекарям и даже алхимистам то и дело перебегал юркий, низенький человек. Это был доктор Степан Гаден, по происхождению еврей, он же, как его окрестили русские люди, Данило Ильич.

Отдельной группой стояли лекари, то есть хирурги, строго отличавшиеся от собственно докторов.

Среди них выделялся окруженный другими иностранными и русскими лекарями Сигизмунд Зоммер, впоследствии, подобно Гадену, возведенный царским указом в степень доктора медицины.

Из аптекарей явился только один, из старой царской аптеки, аптекарь Христиан Эглер, около которого толпился низший фармацевтический персонал: алхимисты (аптекарские ученики) и помясы.

Из окулистов, бывших в то же время и оптиками, на этот раз никто не явился.

В следующей, соседней горнице собрался низший врачебный персонал: цирюльники («барберы»), кровопускатели («рудометы»), «чечуйники»[44 - Ч е ч у й н и к и – геморройные лекари.], костоправы, «чепучинные лекаря»[45 - Ч е п у ч и н н ы е лекаря – специалисты по мочеполовым болезням.], подлекари и часовых дел мастера, почему-то числившиеся в ведении Аптекарского приказа.

– Здравствуйте, государи дохтура и лекари, – кланяясь всем, сказал Матвеев и с некоторыми поздоровался по-европейски за руку.

– Будь здоров и ты, государь, – хором все отвечали ему.

– Собрал я вас сюда, государи мои, по делу зело важному, – продолжал Матвеев, садясь и рукою приглашая докторов и лекарей сесть за круглый стол. – Помогите разобрать его во славу Божию и во здравие и честь великого государя нашего. Чти, Андрей, – обратился Матвеев к Виниусу.

Дьяк развернул грамоту и начал:

– «Сего актомврия шестнадцатого дня у Богородицкого протопопа у Михайла умерла женка скорою смертью, и тое женку осматривали дохтур Лев Личифинус да лекарь Осип Боржо, да стрелецкого приказу подьячий Тимофей Антипин…»

Далее в грамоте говорилось, что хотя расспрос и осмотр ничего подозрительного не дали, но так как врачи не могли сказать, были ли на трупе замечены пятна «моровые язвы» или нет, то «по Государеву Цареву указу протопоп Михайло послан в свой дом, а дьяку Герасиму Дохтурову, и дохтуру Льву, и лекарю Осипу, и подьячему Тимофею Антипину велено быть на своих дворах, до Государеву указу съезжать им со своих дворов никуды не велено, и дьяк Герасим, и дохтур, и лекарь, и подьячий живут на своих дворах и с них не съезжают, и бьют челом Государю, чтобы Государь их пожаловать, велел их освободить».

– Как вы думаете, государи мои? – спросил Матвеев, когда дьяк кончил читать.

– Думаю, боярин, что времени прошло изрядно со дня заболевания протопоповой женки, – сказал, подумав, Блюментрост.

– За такое время всякая зараза могла пропасть, – подтвердил Энгельгардт.

– Так что вы думаете, что тех людей можно освободить? – спросил Матвеев. – И государеву здоровью от того вреда не будет?

– Не будет, боярин: время изрядное прошло[46 - Карантин, подобный вышеописанному, в те времена применялся нередко. Врачу, лечившему больного от заразной или подозрительной болезни, запрещалось не только посещать государев двор и аптеку, но и вообще кого бы то ни было. Так же строго было запрещено приходить во дворец, особенно на Постельное крыльцо, в болезнях или из домов, в которых были больные.].

– Ну, ин ладно! На том и покончим! – решил Матвеев. – Пиши, Андрей, «по указу его величества великого государя», – обратился он к дьяку. – Дохтура об этом сказали, с них и ответ спрашиваться будет. А еще какое дело? – спросил он, когда указ был изготовлен.

– А теперь надлежит диштиллатору, Петру Фабрициусу, подписать наказ, – сказал дьяк.

«Диштиллатор» Фабрициус вышел вперед и сделал два поклона – один боярину и другой всем присутствующим.

– Андрей, чти.

Дьяк начал читать наказ, где говорилось, что диштиллатору надлежит быть на главном «аптечном огороде» (который находился на Москве-реке, под кремлевскою стеною), где была устроена особая поварня, в которой мастера ведали «всякое водочное и спиртовое сидение», а равно «всякие травы, цветы, коренья и семена».

Кроме того, под начало Фабрициуса давался целый контингент травников – помясов, огородников, рабочих и учеников. Относительно последних Фабрициусу вменялось в обязанность обучить их «со всяким тщанием и ничего от них не тая» и радеть, чтобы ученики «науке аптекарской, чему он сам умеет, изучились».

Когда «наказ» был прочитан новому диштиллатору, последний подписался под ним, затем принес присягу на верность царской службе.

Когда все было покончено, все доктора и лекари окружили нового коллегу и поздравили его со вступлением на царскую службу, а Матвеев пригласил его и докторов на следующий день к себе на обед.

VIII

Покончив с делами в Аптекарском приказе, Матвеев поехал в аптеки, пригласив с собою Энгельгардта.

В царствование Алексея Михайловича в Москве было две аптеки: старая и новая. Первая из них была учреждена при царе Иване IV Грозном, в 1581 году[47 - Это событие совпадает, по всей вероятности, с прибытием в Москву в 1581 году присланного английскою королевою Елизаветою по просьбе мнительного к своему здоровью царя доктора Роберта Якоба, перекрещенного на Москве в Романа Елизарова, и вместе с ним аптекаря Джемса Френшама, также перекрещенного на Москве в Якова Астафьева. Во все время своего существования эта аптека служила исключительно для потребностей царского двора, и только в начале второй половины XVII столетия стала допускаться продажа из нее лекарств частным лицам. До этого же времени получение их отсюда частными лицами было обставлено большими формальностями: для этого требовалось челобитье на имя царя, на что могли отважиться, конечно, лишь люди служилые и высших чинов.]. Новая аптека была основана не ранее второй половины XVII века и была предназначена для вольной продажи врачебных средств всем желающим[48 - Ввиду этого она существовала на коммерческих основаниях и помещалась в одном из близких мест Москвы – Новом гостином дворе. Тем не менее она была подчинена старой аптеке, представляя как бы ее отделение, и вместе с нею состояла в ведении Аптекарского приказа.].

Матвеев не поехал в старую аптеку, помещавшуюся в Кремле, а отправился в новую. Доехав до нее, он с помощью челядинца вылез из экипажа и пошел по лестнице наверх.