За рубежом и на Москве

Но на посланника порой находили припадки упрямства, и тогда трудно было заставить его переменить свое решение.

– Отвечать за это в Посольском приказе буду я, а не ты, – упрямо сказал он. – Да ты и не забывай того, что в наказе нам сказано: «И наипаче всякого расхищения посольскому имуществу и деньгам и излишних проторей вяще избегать».

Румянцеву ничего не оставалось делать, как замолчать.

Яглин вышел передать приказание посланника. Лошадей расседлали, и вскоре подле самого города образовался целый лагерь.

С городских стен увидали это, и жители Бордо массами бросились любоваться на это зрелище. Вскоре явились ходячие торговцы, и устроилась чуть ли не целая ярмарка с ее обычным шумом, гамом, толкотней и даже ссорами.

Когда об этом доложили губернатору, то он только пожал плечами, подивился решительности московских послов и тотчас же послал в Париж эстаферу, чтобы предупредить правительство о прибытии каких-то странных людей, называющих себя послами московского царя. Для поддержания порядка в импровизированном лагере он послал десять солдат.

XXX

Когда Яглин говорил Сен-Люку о прибытии посольства, то последний сначала придал этому мало значения; когда же побывавшие в лагере русских его чиновники рассказали о количестве членов посольства, достигавшего пятидесяти пяти человек, и о пышности его, то его мысли сразу переменились, и он понял, что московский царь – не какой-нибудь маленький князек, с посольством которого можно обойтись кое-как.

В вечер того же дня Потемкину доложили, что двое посланных от губернатора Бордо просят позволения видеть царского посланника. Это была первая любезность, оказанная московскому посланнику французами.

Чуткие к тонкостям посольского этикета Потемкин и Румянцев сразу поняли значение появления губернаторских посланных и встретили их с помпой. Потемкин ожидал их, стоя посреди своего шатра, одетый в тяжелую меховую шубу, в высокой горлатной шапке и с палкой в руке. Позади него полукружием стояли Румянцев, Яглин, подьячий, писцы, оба священника и остальные челядинцы посольства, одетые в шубы, парчовые кафтаны и цветные терлики.

Губернаторские посланные в изысканных словах приветствовали от имени маркиза Сен-Люка посольство, поздравили с благополучным прибытием и осведомились о здоровье посланника.

– Благодарю друга моего, градоначальника города, – степенно кланяясь, сказал Потемкин, когда Яглин перевел ему слова губернаторских посланных. – Когда мы с помощью Божьей прибудем в ваш стольный город, то я передам королю вашему о том приеме, который оказан нам.

Вечером лагерь весь опустел и утомленное посольство уснуло.

Не спалось лишь одному Яглину. Мысли его неслись далеко, в Байону, покинутую несколько дней тому назад. Что там делает Элеонора? Думает ли о нем или спит безмятежным сном? И наконец, встретится ли он с нею и когда?

Возле его палатки раздался какой-то шорох.

– Кто тут? – вскакивая, воскликнул Роман.

Полы палатки раздвинулись, и показалось чье-то лицо. Яглин инстинктивно схватился за саблю, которую всегда клал себе в изголовье, когда ложился спать.

Между тем тот, кому принадлежало лицо, вошел и стал раскланиваться пред ним, решительно не обнаруживая никаких враждебных намерений. Яглин пристально вгляделся в него и затем весело воскликнул:

– Баптист! Ты как здесь очутился?

– Да, это – я, господин московит, – ответил Баптист. – Несколько дней тому назад я уехал из Байоны и только сейчас догнал ваше посольство.

– Но каким образом ты очутился здесь? Послан куда?

– Нет, никем не послан: я просто убежал из Байоны. Мой офицер, Гастон де Вигонь, чуть не заколол меня.

– За что же?

– А за то, что я помогал вам; он узнал об этом. Особенно он был рассержен тем, что вместе с вами к этим бандитам, где нас чуть было не прикончили, ходил и я.

Смутная догадка мелькнула в голове Яглина.

– Так разве это он… – начал было Роман.

– Подкупил этих негодяев убить вас? Он. Один из них за ночной разбой на днях схвачен стражей и сидит в тюрьме. Мне там надо было навестить одного приятеля. Он поссорился с одним горожанином, ну, легонько ткнул его в бок ножом, а тот возьми и помри. Ну, моего приятеля, беднягу, и посадили в тюрьму. А тот разбойник узнал меня, окликнул да спросил меня, живы ли вы. «Жив», – отвечаю. «Ну, так кланяйся, – говорит он, – ему. Жаль только, что мы тогда вас не уходили». – «А что?» – спрашиваю я. «Да тогда вот не пришлось бы здесь сидеть: Гастон де Вигонь за оказанную ему услугу не отказался бы освободить нас. А теперь, чего доброго, придется и с пеньковой теткой познакомиться».

У Яглина вертелся на языке вопрос, но он не решался предложить его.

А Баптист продолжал болтать:

– И кто только рассказал моему офицеру про мои отношения с вами – не знаю. Только третьего дня он призывает меня к себе и спрашивает: «Ты ходил в московское посольство?» – «Ходил», – говорю. «И пьянствовал там? И меня продал, твоего начальника?» – «Нет, – отвечаю, – вас я не продавал, а кое-какие услуги оказывал молодому красивому московиту. Раз помог ему от разбойников скрыться». – «А, так это был ты!..» – крикнул он да за шпагу. Ну, мне чего же тут больше ждать? Чтобы проколол он меня, как муху? Я на двор, увидал чью-то оседланную лошадь, вскочил на нее и вон из города. Жаль только, что по дороге пала: гнал сильно. До вас уж пешком дошел.

– Куда же думаешь теперь? – спросил Яглин.

– Да никуда, кроме вас, – просто ответил Баптист. – Быть может, у вас теперь найдется для меня какое-нибудь дело. А поедете к себе, в свое государство, и я с вами: там в солдаты поступлю.

– Хорошо, оставайся, – сказал Роман, подумав. – Завтра я поговорю с посланником, и мы тебя устроим.

Баптист устало мотнул головой.

– Ты спать хочешь? Так вон бери ковер и ложись, – сказал Яглин, указывая в угол, где была свалена куча ковров и войлоков, заменявших русским в их путешествии постели.

Баптист взял первое попавшее под руку и, разостлав на земле, лег на него.

Наконец Яглин решился задать тот вопрос, который вертелся у него на языке:

– Слушай, Баптист, ты не видал дочери лекаря Вирениуса?

– Нет, не видал: ее нет в городе, – ответил солдат.

– Нет в городе? – воскликнул пораженный Яглин. – Где же она?

– Пропала. Отец ее приходил к маркизу Сен-Пе и просил разыскать ее; но пока нигде ее найти не могут.

Яглин стоял над ним как пораженный громом, затем покачнулся и без чувств упал на пол. Испуганный Баптист вскочил и засуетился, мечась из угла в угол в палатке.

Часть вторая

В Паризе-городе

I

Эстафета губернатора Бордо скоро достигла Парижа. Сообщая о внезапном прибытии посольства, маркиз Сен-Люк упомянул там и о претензиях главы посольства, а равно и о том, что посольство стало лагерем подле самого города.

В королевском совете поднялись было по этому поводу споры, хотя все подивились необычному решению русского посольства.

Людовику XIV в это время было тридцать лет; абсолютизм «короля-солнца» праздновал в то время еще свой медовый месяц. Семь лет тому назад – 9 марта 1661 года – двадцатитрехлетний король в первом созванном им собрании государственного совета энергично заявил:

– Я решил на будущее время быть сам своим первым министром. Вы поддержите меня своими советами, когда я их потребую. Я прошу вас, господин канцлер, и приказываю вам не прикладывать печати ни к чему без моего указания, а вам, господа государственные секретари, и вам, господин интендант финансов, повелеваю тоже не предпринимать ничего без моего распоряжения.

Таким образом, начало абсолютизма в королевской Франции было положено. «Заря века Людовика XIV» занялась, и до того времени, когда во Францию прибыло русское посольство, изречение ее короля: «L’йtat c’est moi» (государство – это я) уже успело в большей части оправдаться.