За рубежом и на Москве

Яглин целый день с нетерпением ждал этого своего первого свидания с очаровавшей его «гишпанкой».

Лишь наступил вечер, он вышел из дома. Чтобы на него не обращали внимания горожане, он выпросил у хозяина гостиницы широкополую шляпу и темный суконный плащ, которым так плотно закутался, что даже встретивший его на улице Прокофьич не узнал его.

Он пошел к самой окраине города и вскоре был около северных валов. В одном месте оказалось какое-то развесистое дерево, и Яглин сел возле него на камень.

Прошло некоторое время, в которое Роман мог пораздумать над настоящим положением вещей. Он чувствовал, что его захватывает какая-то новая сила, которая не дает ему возможности остановиться и куда-то влечет его.

Что это: любовь ли к этой так случайно встретившейся женщине или только простое увлечение, которое с ним было раза два или три и в Испании, где долго пробыло посольство?

Если это любовь, то это чувство в будущем ничего хорошего не сулило, так как играть с собою «гишпанка» не позволит; жениться же ему на ней нельзя, так как этому препятствовали разность национальности, веры и, наконец, самое главное, суженая на Москве.

Положим, первые два условия ничего не значат – и на Москве бывали примеры, что с ними не считались. Так, ближний царский боярин и «собинный» друг царя Алексея Михайловича, Артамон Сергеевич Матвеев, был женат на шотландке. Главное препятствие для Яглина было в том, что он был связан по рукам и ногам за услугу, правда еще в будущем, Потемкиным, взявшим с Яглиных слово относительно женитьбы Романа на его Настасье.

– Как тут быть? Что тут делать? – шептал про себя Роман, сжимая руками пылающий лоб, и не находил ответов на эти простые, но, в сущности, трудные вопросы.

В вечернем сумраке мелькнула какая-то тень, направлявшаяся к Яглину.

– Вы? – боязливым шепотом произнесла подошедшая, закутанная в темный плащ.

Яглин узнал голос Элеоноры.

– Я… я… – громко прошептал он, схватывая ее руки и жадно припадая к ним.

«Гишпанка» не отнимала их у него, и Яглин страстно целовал их.

– Будет! – наконец произнесла Элеонора. – Пойдемте, а то нас может захватить дозор. И то за мною от самого дома шла какая-то тень. Да я скрылась в темной улице.

И она двинулась вперед.

Яглин пошел рядом с девушкой и дрожащей от волнения рукой взял ее под руку. Элеонора ничего не сказала и только, повернув к нему лицо, улыбнулась.

Они тихо двигались вперед. Роман плотно прижимал локоть Элеоноры к своему боку и нашептывал ей на ухо слова любви, приходившие на ум.

– За что вы полюбили меня? – спросил он девушку.

– За что? Право, не знаю. Должно быть, за то, что в вас есть какая-то сила, размах, удаль, чего нет в наших кавалерах. Вы ведь не задумаетесь над тем, что я прикажу или попрошу вас сделать?

– Не задумаюсь, конечно!

– И не побоитесь пойти за меня даже на смерть?

– Куда хотите.

– Вот видите! – мечтательно сказала Элеонора. – В вас сила. А Гастон останавливается пред угрозой дяди лишить его наследства. Разве это любовь?

– Вы его любите или любили? – голосом, в котором слышались ревнивые нотки, спросил Яглин.

– Нет. Слабых людей я не люблю. Мне нужен человек, который сам покорил бы меня. За таким человеком я пойду. А Гастон – сам мой раб и вести меня не может. Таких людей любить нельзя.

– Но не забывайте, что мы – иноплеменники: вы – гишпанка, а я – московит и здесь нахожусь только с посольством.

– Так что же? За любимым человеком я пойду хоть к варварийцам или туркам.

Яглин чуть не подпрыгнул от радости и рассказал ей о предложении, сделанном посланником ее отцу.

– Правда? – радостно воскликнула Элеонора, схватывая его за руку. – О, отец согласится! Я в этом уверена. Я уговорю его.

– Тогда вы будете моей женой! – воскликнул Яглин, позабыв в эту минуту все – и разность племен и веры, и то, что у него в Москве есть нелюбимая невеста.

Теперь он жил только моментом, своей молодой любовью к этой южной красавице, так много обещавшей.

– Пора, – наконец сказала она, когда было сказано немало слов любви и дано клятв и обещаний.

Они тихо двинулись по сонным улицам города, не замечая того, что за ними следует какая-то человеческая фигура, тщательно кутающая свое лицо в плащ.

Яглин и Элеонора дошли до дома Вирениуса. В окнах последнего еще был свет, так как лекарь сидел до поздней ночи за какими-нибудь книгами или рукописями. Элеонора остановилась и подала Роману руку.

– И только? – спросил Яглин, пытливо заглядывая ей в лицо.

Девушка оглянулась кругом, а затем, быстро взяв Яглина за голову, крепко поцеловала его в губы. Никто из них не слыхал, как на противоположном конце улицы кто-то слабо вскрикнул.

Элеонора скрылась в доме, а Яглин, отуманенный поцелуем любимой девушки, тихо пошел вдоль улицы.

– Не думаете ли вы, московит, что нам с вами нужно посчитаться? – вдруг раздался над самым его ухом чей-то голос, и на его плечо опустилась рука.

Яглин остановился и при свете луны узнал закутанного в плащ Гастона де Вигоня, смотревшего на него из-под нахмуренных бровей. Русский сразу понял, что за причина такого внезапного предложения со стороны офицера, с которым он еще недавно обменялся крупными взаимными услугами и с которым они сделались чуть ли не друзьями. Несомненно, тот видел его вместе с Элеонорой.

– Отчего же, – хладнокровно ответил Яглин. – Хотя у нас, в Москве, не приняты поединки, но здесь они в ходу, и я подчиняюсь обычаю.

– Я пришлю завтра к вам своих секундантов, – произнес Гастон и, круто повернувшись, пошел вдоль улицы.

«Вот так напасть! – подумал Роман, стоя на месте. – Не было печали – черти накачали! Ну, да делать нечего – придется, видно, драться. Только где вот свидетелей-то добыть? Наши в этом толка не знают, да и не хотелось бы, чтобы огласка была. А если узнает сам посланник – прямо беда!»

Размышляя таким образом, он дошел до гостиницы. У самого крыльца последней он вдруг наткнулся на каких-то двух человек, из которых один барахтался на земле, а другой тщетно старался поднять его.

– Вставайте, московит! Чего вы валяетесь на земле? Ну, выпили немного, пора и спать! – сказал второй по-французски.

– Ну тебя к лешему, басурманская рожа! – ругнулся первый чистой русской речью. – Чего пристал, ирод? Пусти, говорят! Я дома… и здесь спать лягу…

Но француз не понимал слов пьяного московита и все продолжал уговаривать его, стараясь поднять, но так как он и сам был пьян, то также то и дело падал на землю.

– Ну, черт с вами… лежите, что ли, здесь!

Яглин подошел поближе и узнал в пьяном русского подьячего.

– Пойдем, Прокофьич! – сказал он, беря товарища под мышки. – Если Петр Иванович узнает, что ты пьяный по улицам валяешься, то он опять велит тебя батогами бить.

– А, это ты, Романушка! – сказал подьячий. – Домой, говоришь? А на какой ляд домой-то? Я гулять еще хочу. Айда-ка, Романушка, вон с ним… как его?.. Ба… Ба… Баптистом… в то кружало, где мы сейчас с ним были! Ну и вино же, я тебе скажу!.. А девки – просто малина!