Два круга солидарности. Этнический и национальный факторы в современном мире

При объединении «жрецов» и «паствы» возникает атмосфера, пожалуй, не менее удушающая, чем в иных тоталитарных государствах. Личность оказывается пленницей этноса, она подвергается повседневному интеллектуальному, психологическому прессингу, и требуются колоссальная сила характера и независимость мысли для сохранения самостоятельной позиции.

Заложником «духа единства» может стать и лидер того движения, которое этот «дух» воплощает. Когда на президентских выборах в Грузии в мае 1991 г. З. Гамсахурдиа собрал более 90 процентов голосов, он, естественно, счел себя выразителем и проводником тяги масс к единству. И насаждал его, опираясь на государственный аппарат. Этнический тоталитаризм не менее страшен, чем тоталитаризм идеологический, и грузинскому президенту – интеллектуалу и вчерашнему диссиденту – удалось это очень быстро доказать за недолгие месяцы своего правления.

В крупных национально-этнических организмах тенденции на установление любой формы духовной монополии, будь то идеологической, религиозной или этнической, наталкиваются на значительно более мощное сопротивление, чем в относительно небольших. Природа их сознания более полифонична. В их среде громче звучат многие, часто несущие противоположные мысли, голоса. В определенные периоды истории крепнут настроения замкнутости, консерватизма, намечается поворот к ориентации на прошлое, но и в такие времена не исчезает интерес к внешнему миру, готовность к заимствованиям и сотрудничеству. У каких-то групп общества возникают опасения в том, что этнос находится под угрозой, но всегда сохраняются и силы, верящие в здоровье нации. Столкновение противоположных тенденций образует некую равнодействующую национальной истории.

Глава вторая. Трещины в конгломератах

Дорога из Аккры, столицы Ганы, на север сначала пересекает приморскую равнину, затем поднимается на гряду Аквапимских холмов и углубляется в тропический лес, кое-где вырубленный главным образом под посадки шоколадного дерева и бананники. Несколько часов пути, и деревья постепенно отступают от дорожного полотна: лес сменяется сначала редколесьем, а еще через несколько десятков километров – саванной с разбросанными по ней серыми гигантами – баобабами.

Вместе с природой преображается и архитектура крестьянских жилищ. Низкие, вытянувшиеся вдоль дороги глинобитные хижины под тяжелыми плотными крышами из серебристого пальмового листа чаще встречаются у моря. В зоне леса деревни – это ряды «дворов»-компаундов. Каждый такой дом в плане образует квадрат с большим внутренним двором – центром семейной жизни. Когда начинается саванна, появляются круглые в основании хижины под пирамидальными конусами крыш. Располагаясь кольцами, они едва видны в высоких зарослях кустарника и тростника.

Чередование архитектурных стилей отражает не только смену различных образов жизни, смену климатических зон, но и чередование территорий различных этносов. Путь от побережья на север, к границе с Буркина-Фасо, показывает, как не похожи одна на другую их культуры, как многообразны их жизненные уклады. И более внимательный взгляд на этническую обстановку в Гане подтверждает первое впечатление.

Вдоль берега моря живут фанти, га и эве, заметно отличающиеся друг от друга и языком, и культурой, и традициями. Фанти говорят на языке, относящемся к группе акан; языки акан распространены дальше на запад и к северу, они – родные для ашанти, нзима, аньи, бауле и многих других народностей, как Ганы, так и соседнего Кот-д’Ивуара. Основная зона распространения языка эве находится в соседнем Того и тянется до Дагомеи (Бенина).

В центральных областях Ганы расположено королевство Ашанти, созданное группой племен, говорящих на чви – одном из языков акан. Некогда их государство было основной политической и военной силой в этом районе Африки, оказывая на соседей и немалое культурное влияние. Оно же организовало наиболее сильное сопротивление английскому завоеванию.

Непосредственными соседями, а отчасти и соперниками ашанти были племена, говорящие на различных диалектах группы гуан. Они заняли территории, образующие как бы полумесяц, верхний конец которого вдоль реки Вольты подходит к границе с Кот-д’Ивуаром, а нижний, также повернутый на запад, доходит вдоль морского побережья до реки Пра. Войны, набеги рабовладельцев, многочисленные переселения обусловили возникновение в этом крае исключительно пестрой, исключительно мозаичной этнической картины.

Авторы обзора «Племена в Гане», основывающегося на результатах переписи 1960 г., выявляют многие детали этой картины. В населении численностью около семи миллионов человек исследователи выделяют двенадцать крупнейших племенных групп, которые, в свою очередь, распадаются на 92 племени.

Примечательно, что крупнейшие этнические союзы – акан и эве – сравнительно недавние пришельцы в Гане. Согласно устной традиции, говорящие на языках акан народности еще в XV веке образовывали единое племя, под давлением кочевников фульбе и других северных народов начавшее примерно в то же время мелкими группами переселяться из саванны в зону леса, пока постепенно они не вышли на побережье[60 - Tribes in Ghana. Special Report “E”, Accra, 1964. p. XVI.].

Что касается эве, то, опять-таки в соответствии с устными преданиями, этот народ перебрался откуда-то с востока, из-за реки Нигер, в область современного местечка Нотсие в Того, откуда волнами распространился к северу и югу, поглотив при этом говорящее на языках гуан местное население[61 - Idem, p. XXI.].

На севере страны доминируют племена, которые относятся к трем крупнейшим языковым группам – груси, гурма и моледагбани. Этническая территория многих из населяющих страну народностей распространяется за ее пределы. Вместе с тем в Гане немало мигрантов из Нигерии, Мали, Либерии и других африканских стран.

При миграциях происходило разъединение народов на подгруппы, между которыми постепенно углублялись культурные и иные различия, вырабатывались диалекты. В группе акан составители обзора выделяют четыре основных диалекта – чви, на котором говорят десять племен общей численностью в 1899 тыс. человек, фанти, родном языке для 758 тыс. человек, нзима, диалекте трех племен, насчитывавших 178 тыс. человек, и аньибауле, четыре племени которых насчитывали в момент переписи 103 тыс. человек[62 - Idem, p. XXXIV.]. Среди их соседей, говорящих на языках гаадангбе, выделяются две группы – га и адангбе, в свою очередь распадающиеся на несколько племен. Если га живут на побережье и занимаются по преимуществу рыболовством, то племена адангбе – земледельцы. В языке га много заимствований из чви, тогда как язык адангбе испытал большое влияние эве, а в результате оба народа с трудом понимают друг друга. На языках группы моледагбани в Гане говорило 1072 тыс. человек, на эве – 876 тыс. человек. Численность племен группы гуан составляла 252 тыс., гурма – 238 тыс., груси – 148 тыс. человек. Среди мигрантов из зарубежья выделялись йорубы, которых насчитывалось 109 тыс.[63 - Idem. p. XXXIII.]

Характерно, что население Ганы отличалось довольно значительной подвижностью, что свидетельствовало о здоровом климате межэтнических отношений. В тот или иной период жизни изменяли местожительство 41,6 процента из 6711 тыс. жителей республики в 1960 г.[64 - Idem. p. XLIII.]

Столь оживленные миграционные процессы не могли не способствовать культурному сближению различных этнических групп страны. Составители обзора отмечали, что из общего числа грамотных свыше 66 процентов грамотны на чви или фанти, которые взаимно понятны. Они считают знаменательным тот факт, что на этих языках читают и пишут заметные группы людей в других языковых группах. На одном из этих языков пишут и читают 8,1 процента грамотных гаадангбе, 5,5 процента грамотных эве, 25,9 процента грамотных груси, практически все образованные гуан.

«Таким образом, – отмечали авторы обзора, – акан занимает выдающееся положение как наиболее важный язык общения среди зарубежных родственных и собственно ганских племен»[65 - Idem. p. LXXX.].

Очевидно, ни один из народов Ганы не существует в изоляции, а тысячами нитей связан с соседями и развивается в теснейшем взаимодействии с ними. В сущности, отдельные этносы Ганы сращены историей в сложный по структуре конгломерат.

Особенности надэтнических сообществ

Подобные национально-этнические сообщества характерны и для многих других стран Азии и Африки. Но не только для них. В иной форме они существуют также в Европе и Америке, как Северной, так и Южной. Л. Н. Гумилев в одной из своих статей отмечал: «…отдельные народы не изолированы друг от друга, но образуют как бы этнические «галактики», в которых общение, даже для отдельных особей, гораздо легче, нежели с обитателями соседней «галактики» или иной суперэтнической целостности»[66 - Гумилев Л. Н. Биография научной теории, или Автонекролог // «Знамя», 4, 988, Москва, с. 205.].

Такие образования – древнее явление. В течение веков этносы сосуществовали в единых экономических системах, где хозяйственная деятельность каждого из них была важна для благополучия всех. На огромных территориях возникали и разрушались надэтнические по своему характеру сообщества. Часто лишенные политической надстройки, они были обязаны своей относительной устойчивостью заинтересованности различных по языку и культуре народов в сотрудничестве. Некоторые из этих конгломератов сложились века назад. В частности, еще в глубокой древности в Западной Африке возник конгломерат, который охватывал скотоводов и земледельцев, «племена» рыбаков, касты ремесленников, внутри которого мясо и молоко обменивались на зерно и корнеплоды, продукты – на соль, привозимую караванами из Сахары.

Но конгломераты зарождаются и в наши дни. В зоне Персидского залива, на Аравийском полуострове за несколько десятилетий после Второй мировой войны образовались своеобразные полиэтнические сообщества.

Что еще, помимо собственно экономических причин, цементировало такие конгломераты? Конечно, общность цивилизации, складывавшаяся в результате взаимодействия народов полиэтнического конгломерата. У такого взаимодействия бывало немало помех, но его важность столь велика, что народам удавалось преодолевать эти помехи, какого бы свойства – культурного, религиозного, политического – они ни были. В сущности, динамичному, сильному этносу органически присуща тенденция к «открытости» в отношениях с соседями. «Открыты» его культура, его духовная жизнь, само общество. Но всегда до определенного порога, за которым усвоение «чужой» культуры сменяется ее отторжением. Ведь каждой этнической группе свойственно и стремление к утверждению собственной индивидуальности, собственной культурной и духовной самобытности. Взаимодействие в сознании этноса двух противоположных установок – на «открытость» и на «замкнутость» – во многом определяет, какая атмосфера – сотрудничества или враждебности – начинает преобладать в его отношениях с соседями.

Будучи частью территории более или менее обширного конгломерата, пространство, занятое одним этносом, и само обычно не однородно, а включает «островки», занятые другой или другими народностями. В странах Азии и Африки зоны этнической однородности вообще редки. Даже в деревнях почти повсеместно обнаруживаются вкрапления поселенцев иной, чем у коренных жителей, национальности. А города, пожалуй, лишь крайне редко бывают однонациональными. Хотя обычно какой-то этнос сохраняет доминирующее положение, остальная часть городского населения пестра. Столицы в особенности – это всегда зоны интенсивных межэтнических контактов, и от царящей там атмосферы во многом зависит общее состояние национальных отношений в стране.

Полиэтнические сообщества в третьем мире многими чертами отличаются от национально-этнических конгломератов, существующих в промышленно развитых странах и на территории Восточной Европы и Северной Азии. В третьем мире сложилась некая общая модель таких конгломератов, основные черты которой прослеживаются через все многообразие их конкретных форм. Они отражают неповторимость социальной ситуации в развивающихся странах.

В границах одного надэтнического сообщества бывают соединены народы, стоящие на различных социально-экономических уровнях, отличающиеся друг от друга также по своей численности, по масштабам занимаемой территории. Неравномерность темпов развития отдельных этнических групп – давнее историческое явление, а в результате в непосредственном соседстве оказывались народы, уже создающие собственную государственность, и народы безгосударственные, народы, расколотые на племена, и народы с сословным и классовым обществом, народы, живущие собирательством и охотой, и народы с развитой системой разделения и организации общественного труда. Прямым последствием такой ситуации являлось то, что входящие в единый конгломерат этносы становились звеньями иерархизированной системы со сложными отношениями взаимной зависимости.

Еще одной важной чертой таких конгломератов является тенденция к монополизации отдельными этносами тех или иных экономических ниш. Так, одни из них ставят под свой контроль торговлю, скажем, тканями, другие – мясом или зерном, третьи – определенные ремесла. Народы-кочевники обычно монопольно занимаются скотоводством и закрепляют за собой различные ремесла, связанные так или иначе со скотоводством, – обработку кож, ковроделие, торговлю мясом и мясопродуктами и т. д.

О том, насколько может быть сильна эта тенденция к монополизации различными этническими группами тех или иных сфер деятельности, свидетельствует опыт Кувейта и Объединенных Арабских Эмиратов. И в силу относительно высокого уровня образованности и благодаря знанию с рождения арабского языка выходцы из Палестины, а также египетские специалисты нанимаются главным образом на государственную службу, в средства массовой информации, в управленческий аппарат торговых, промышленных предприятий, банков. Иранцы традиционно занимают крупное место в торговле. В вооруженных силах, полиции заметна прослойка офицеров-пакистанцев. В то же время основная масса выходцев из стран Южной Азии занята на самых трудных работах в строительстве, на транспорте и т. п. Как правило, власти не допускают, чтобы их пребывание превышало срок, оговоренный в трудовом контракте.

Исторически отдельные этносы тяготели и к монополизации контроля над государственной властью. В городах Северной Нигерии еще в XIX веке власть была захвачена пришельцами фульбе. Нилотские «племена» образовывали до сравнительно недавнего времени правящую верхушку в некоторых княжествах Уганды, где большинство населения бантуязычно. Такие традиции сохраняются и в современных государствах, временами порождая чрезвычайно взрывоопасные ситуации. Примером может служить драматическая история соседних государств – Бурунди и Руанды, где столкновения между верхушкой нилотского происхождения – пришлыми тутси и социальными низами, коренными банту – унесли сотни тысяч жизней.

Африканский публицист Баффур Анкома писал в статье под характерным заголовком «Бич трибализма»: «За годы независимости нигерийцы-северяне монополизировали власть до такой степени, что сегодня кажется, будто бы существует неписаный свод законов, который утверждает, что вам следует быть северянином, чтобы стать президентом страны».

В Республике Кот-д’Ивуар, по словам публициста, президент Ф. Уфуэ-Буаньи считал себя и своих соплеменников бауле «божественными правителями страны». Но, подчеркивал Баффур Анкома, «еще более мрачное положение мы видим в Гане. Эве составляют лишь 6 процентов населения. Тем не менее, они столь успешно монополизируют власть, что без эве в стране ничто не делается»[67 - Ankomah B. Scourge of Tribalism. – «New African», London, November 1988, p. 16.].

Такие властные этнические монополии – одна из причин обострения межэтнических отношений в странах третьего мира.

«Травинки, уносимые ветром»

Каждый полиэтнический конгломерат обладает собственной динамикой развития. Одни из них распадаются, возникают новые. Сосуществование в одном сообществе архаичных по структурам и культуре народов, сцементированных верованиями псевдоэтносов, народов, еще не изживших древних племенных структур, и, напротив, народов, уже консолидировавшихся в нации, – это отнюдь не механическое их соседство, а сложный многосторонний, развертывающийся по разному на разных уровнях процесс.

Исторически между этносами устанавливалось противоречивое взаимодействие, причем неравномерность их развития является предпосылкой для возникновения отношений неравенства, господства и подчинения.

Во многих районах мира в конгломератах сохраняются этнические группы, донесшие до современности крайне архаичные жизненный уклад и формы социальных отношений. Как правило, их численность невелика, они живут семейными или клановыми группами, часто в подчеркнутой изоляции, иногда в симбиозе с соседями – крестьянскими общинами господствующей в данной местности этнической группы. На Шри-Ланке – это ведда, в Южной Африке – нама, в Экваториальной Африке – пигмеи. В России насчитывается около 30 народностей Севера, Сибири и Дальнего Востока, находящихся на грани вымирания. В Северной и Южной Америке – это различные индейские племена. Это в полном смысле слова народы-парии современности, историческая судьба которых трагически несправедлива.

Среди этих народов синдром недоверия к внешним культурным веяниям бывает особенно силен. Противодействие агрессивному натиску современной американо-европейской культуры тем энергичнее, чем отчетливее ясна для сторонников замкнутости органическая взаимосвязь культуры, образа жизни, социальных структур и отношений, этнического своеобразия, чем больше их боязнь цепной реакции в случае необратимых перемен в какой-то одной из этих областей под чужеродным воздействием. К тому же, если крупный этнос способен выйти из такого испытания обогащенным, поднявшимся на более высокий уровень общественного сознания и экономического развития, этнос малочисленный часто оказывается перед лицом катастрофы, когда под вопросом – само его существование.

Туарегов, кочевников Сахары, насчитывается свыше миллиона человек, однако лишь в Нигере и Мали они образуют заметную часть местного населения, соответственно около 600 тысяч и примерно 300 тысяч человек. В Алжире, Ливии и Буркина-Фасо их меньше ста тысяч. Исторически вытесненные в зону, отличающуюся исключительно трудными условиями существования, туареги превосходно приспособились к природе пустыни и сумели создать своеобразный жизненный уклад, оригинальную культуру, прочные социальные структуры с жесткой иерархией, профессиональными кастами. При колонизации зоны их расселения французы натолкнулись на ожесточенное сопротивление, которое до конца так и не было ими сломлено. Но уже в те годы военного противостояния общество верблюдоводов-кочевников претерпело значительные изменения: исчезли традиционные союзы племен, знать подверглась физическому уничтожению и ее политическое влияние ослабело, вырос общественный вес религиозных лидеров, а также вольноотпущенников, вчерашних рабов.

В 70-е годы туареги стали жертвами тяжелейших засух. Их удары были тем ощутимее, что условия существования кочевников к тому времени заметно ухудшились. Исследователь туарежского общества и традиций французский ученый Жак Бюньикур писал:

«Вдоль всей сахело-сахарской промежуточной полосы с течением лет ускорилось продвижение к северу сельскохозяйственных культур и в соответствующей степени натиск скотоводов фульбе на традиционные пастбища кельтамашек. Они же… утратили свои права на пути перегона стад, для них стал труднее доступ к рекам, другим источникам воды»[68 - Bugnicourt Jacques. Touaregs a la derive. «Le Monde diplomatique», juin 1989, Paris, p. 19.].

Исследователь подчеркивал, что во многих странах туареги связаны бесконечными предписаниями и запретами. «Караванные перевозки на большие расстояния затруднены бумажным пограничным контролем. Скотоводам во время перегона скота запрещено перемещаться вместе с семьями, рубить дрова или хворост, владеть оружием, охотиться с собакой или используя капканы… Им нужно иметь административное разрешение, чтобы направиться к выходу соли или для организации крупного торжества», – отмечал ученый.

Туарежские племена стали раскалываться. Какая-то часть откочевывала на юг, где вынуждена была за бесценок продавать скот. Если в результате усилий государственной администрации, международных организаций и миссионеров все-таки удалось спасти от голодной смерти тысячи людей, общество туарегов уже потрясено до самых оснований. Оно ослаблено демографически, разрушено. Касты и социальная иерархия утрачивают смысл существования.

«Травинки, уносимые ветром, вот что мы такое, – говорил ученому один из кочевников в лагере неподалеку от Ньямея. – Куда же он нас занесет?»

Крах этнической культуры, разрушение традиционного образа жизни, распад ее традиционных экономических устоев порождают ситуации, из которых люди вообще не видят выхода. Кроме самоуничтожения.

В Бразилии, где после появления в XVI веке португальцев индейское население сократилось с примерно 5 миллионов до 220 тысяч, внимание властей и общественности было привлечено к волне самоубийств в небольшой этнической группе гуарани-кайова, которая насчитывает всего 7500 человек. Только за 19 месяцев 1990–1991 годов там ушел из жизни 51 человек.

По решению президента республики было начато расследование. Оно обнаружило, что начало кризиса восходит к 70-м годам, когда белые поселенцы принялись вытеснять индейцев с их земель в штате Мато Гроссо дель Сул. Племя оказалось загнанным в резервацию площадью всего в 8 тысяч акров, не имеет достаточных сельскохозяйственных угодий, чтобы прокормить себя. Юноши вынуждены искать сезонную работу на сахарных плантациях и спиртоперегонных заводах, девушки обречены на проституцию в городах. Распад семей делал нравственный климат в племени для многих непереносимым.

Старейшины обвиняли в его бедах колдунов и злых духов. Для изгнания духов они совершали танцевально-песенные обряды, а из соседнего Парагвая был приглашен заклинатель, чтобы обезвредить колдунов. Но древние ритуалы не дали ожидаемого результата, и самоубийства продолжались.

Правительство запретило женщинам и детям покидать резервацию в поисках работы, попыталось прекратить нелегальное производство самогона. Но, подчеркивали информаторы американского еженедельника, «правительство пока что откладывает единственную меру, которая могла бы смягчить напряженность, – увеличение размеров резервации. Племя не может обрести устойчивости без увеличения территории или без уменьшения своей численности»[69 - «Newsweek», 19.08.1991, Washington (D.C).].

Многими своими чертами типичным было положение небольшой племенной группы пенан в малайзийском штате Саравак на острове Калимантан. Их насчитывается всего около десяти тысяч человек; они живут охотой, собиранием диких плодов и ягод, перекочевывая с места на место под пологом тропического леса. До последнего времени кроме редких путешественников и исследователей мало кто бывал в тех краях. Но сейчас положение меняется. Лесопромышленники вырубают джунгли, разрушая среду обитания пенанов. В 1986 г. те направили делегацию к премьер-министру Малайзии с просьбой о защите. По сообщениям печати, не дождавшись ответа, они начали устанавливать кордоны на дорогах, по которым вывозилась древесина. Воины, стоявшие в этих кордонах, были вооружены духовыми трубками и копьями[70 - «The Far Eastern Economic Review», 14.07.1988, Hong Kong, р.55.].