Два круга солидарности. Этнический и национальный факторы в современном мире

Вероятно, в каком бы веке ни сложилась та или иная нация, тысячелетие или всего лишь десятилетие назад, в этом нет ничего для нее оскорбительного. Вряд ли было целесообразно усложнять уже крайне запутанную и сложную проблему подобными эмоциональными, уместными скорее на митинге, чем в научной полемике, моментами. Но само по себе утверждение ученого о древности грузинской нации и его аргументы интересны. Они заставляют снова задуматься над связью этногенеза с социально-экономическим развитием, над общностью экономической жизни как одной из характерных особенностей нации.

Что же обнаруживается? Так, хотя при капитализме экономические обмены приобретают невиданную ранее интенсивность, единые экономические пространства, причем охватывающие огромные территории, возникают за века до торжества капиталистического способа производства. Еще в глубочайшей древности сложилась специализация отдельных этносов по формам экономической деятельности. Наиболее значительный пример – народы-земледельцы и народы-кочевники.

Но часто бывало, что только часть этноса монополизировала какое-то ремесло, какой-то участок экономики. В развивающихся странах такое явление наблюдается повсеместно. В результате разделения труда между этносами и возникающих между ними экономических связей образовывались огромные суперэтнические конгломераты – сообщества.

«Специализация» этносов прослеживается и в современных обществах. В Голландии со времен Средневековья сохраняется монополия местной еврейской общины на обработку алмазов. Во Франции выходцы из Туниса удерживают значительную часть розничной торговли зеленью. В Объединенных Арабских Эмиратах пакистанцы – это основной костяк офицерского корпуса, тогда как афганцев используют преимущественно на земляных работах.

В разные времена в разных регионах мира экономическая «специализация» этносов играла, по-видимому, далеко не одинаковую роль в образовании единого полиэтнического экономического пространства. Где большую, где меньшую. Вместе с тем, при изучении собственно этнического экономического пространства следует учитывать консолидирующее влияние такого фактора, как разделение труда между земледельцами, ремесленниками, торговцами, военными, жрецами, у многих народов, образовывавших касты, которые в своей совокупности составляли единый социально-этнический организм. Разделение труда было прочным основанием собственно этнического экономического пространства, в границах которого на почве родоплеменных представлений возникала идея надплеменного единства, питавшаяся мыслями об общности «божественного» происхождения, о кровной близости.

Этнос вступал в историю и самодовлеющей экономической единицей, и частицей широкого экономического объединения. В зависимости от того, какой способ производства становился господствующим в границах этнического союза, менялись как формы взаимодействия различных этносов, так и формы социально-экономической организации занимаемого каждым из них пространства. Капитализм вносил в этот процесс стремительность, радикализм, беспощадность, которого тот был лишен раньше, но не менял двух его основных направлений, с одной стороны, способствуя образованию этнически замкнутых рынков, а с другой – включая такие экономические зоны в более сложные союзы, конгломераты, блоки. В сущности, от эпохи к эпохе изменялись степень однородности этноса, характер его экономического фундамента. Однако же, сложившись, он долго сохраняет свои основные характеристики.

Хотя языковое, культурное и экономическое пространства этноса полностью почти никогда не совпадают, всегда есть зона, где такое совпадение – реальность, и где находится его устойчивое жизненное ядро. Такое ядро обладает огромной силой притяжения. Занятая им часть этнической территории воспринимается народным сознанием как колыбель нации. Оказавшиеся от него оторванными группы продолжают видеть в нем прежде всего свою историческую родину. В конечном счете, когда значительные культурные, социальные и экономические перемены происходят в этом ядре, они постепенно, как круги по воде, охватывают все части этноса.

Привычка делать акцент на противоположности классовых, и прежде всего классовых экономических, интересов мешала в полной мере оценить значение факторов, которые цементировали общество, объединяя людей. Та же привычка заставляла забывать, что, в конечном счете, любой способ производства не только раскалывает общество на классы, но и цементирует общество, соединяя эти классы в некую органическую целостность на базе чувства солидарности. По мнению И. В. Сталина, буржуазии принадлежит главенствующая роль в сплочении этноса, в разрушении разделяющих его внутренних перегородок, и это представление отвечает марксистскому видению буржуазии как ведущей силы экономического развития. Однако односторонность этого подхода явственна. Этнические общности складывались задолго до появления капитализма на мировой арене, и их судьбы не зависят напрямую от его будущности.

Правда, капитализм дает мощный импульс этнической культуре, этническому самосознанию, благоприятствуя превращению этноса из образования, закрытого разнообразным контактам с другими народами, в образование открытое. Процесс гуманизации общественного сознания, его развития в сторону большей этнической терпимости, несмотря на многочисленные и временами страшные по своим последствиям сбои, приобретает небывалый размах.

Раскрепощение личности

Сталин не поставил вопрос о существовании различных типов нации, различных типов этноса. Возможно, в его глазах он имел второстепенное значение, отодвигался на второй план необходимостью решения более общей задачи – определения того, какие внешние признаки отличают нацию. Но, очевидно, эта общая задача не может быть решена без первой. В то же время существует прямая связь между положением личности в обществе и типом этноса, к которому эта личность принадлежит. Интересно отметить, что ни Сталин, ни большинство его оппонентов не принимали во внимание этот аспект национального развития.

О зависимости, существующей между степенью развития личности и состоянием этноса, красноречиво свидетельствует, в частности, советский опыт. Конечно, жизненный путь каждого человека индивидуален, и все же было несколько особенностей советской действительности, оказывавших единообразное воздействие на миллионы людей. Скажем, рабочий, которого официальная идеология провозглашала хозяином страны, на самом деле был почти полностью отстранен от дел государственных. И это было не единственное противоречие в его судьбе. На предприятии он, номинальный владелец средств производства, чувствовал свою полную от них отчужденность. Рабочий, занятый будто бы свободным трудом, часто ощущал себя закабаленным, угнетенным и эксплуатируемым. В мире официально провозглашенного равенства он видел вокруг себя людей, наделенных привилегиями, причем одной из самых существенных была привилегия бездельника получать такую же ставку, как и честный труженик.

Двойственность ситуации, в которой находилась личность рабочего, благоприятствовала постепенному распаду нравственности. Пьянство, воровство, хулиганство, цинизм подтачивали нормы общественного поведения, разлагали рабочий класс. Но этот процесс затрагивал далеко не всех в равной степени; какая-то часть советского пролетариата сохраняла верность традиционным этическим ценностям, наглухо замкнувшись перед натиском официальной пропаганды.

Не менее мучительно воспринимал двойственность собственного положения интеллигент, находившийся в полной зависимости от государственной машины. Отчетливо видя, как далеко расходятся слово и дело, он был лишен возможности изменить положение. Если же решался на такую попытку, то вступал в конфликт с системой и обычно бывал ею раздавлен. На более высоком уровне размышления, и он, как рабочий, начинал отвергать официальную идеологию. Тоталитаризму государственно-политической системы он почти автоматически противопоставлял демократию, а лозунгам интернационализма – обращение к национальным истокам, призывы к возрождению национальной культуры.

В атмосфере повседневной лжи и неуважения к человеку, под воздействием окружавшей человека на каждом шагу политической демагогии деформировалось самосознание народа. Нравственное разложение общества сопровождалось загниванием и вырождением культуры, где естественное чувство национальной гордости постепенно вытеснялось грубой агрессивностью и надменным самодовольством. Национальное самосознание перерождалось, выделяя шовинизм, ксенофобию. В характере народа на первый план выступали отрицательные свойства – нетерпимость, высокомерие, нравственная слепота. Это были глубоко чуждые исторически сложившемуся русскому национальному характеру тенденции.

Постепенно формировался тип нации, наделенной крайне противоречивыми чертами. Неразвитость личности проявлялась в слабости связей, возникавших между людьми, в ослаблении чувства солидарности. В атомизированном обществе не существовало прочных социальных структур. При любом ограничении внешнего по отношению к нации государственно-политического контроля появлялась опасность дестабилизации всей государственной машины. Если национальные интересы есть хорошо понятые и сбалансированные интересы всех составляющих нацию общественных слоев и групп, то понятно, почему для этого типа нации характерна неразработанность национальных интересов, формируемых к тому же правящими кругами без учета мнений общества и легко пересматриваемых в зависимости от сдвигов конъюнктуры. Тяготеющие к обособлению региональные, местнические движения легко разрывали непрочные социальные, культурные, экономические связи внутри нации. Ее развитие замораживалось.

В странах третьего мира на процессы национального развития огромное деформирующее воздействие оказывает, в частности, закабаленность женщин. Иногда приходится слышать, что те сами не восстают против ущемления своих прав, смиряются с исторически сложившимся неравенством. Но это неверно, хотя влияние древних представлений о месте женщины в обществе и оказывает на нее сильнейшее влияние. К тому же в повседневной жизни существует разделение трудовых обязанностей, которое, закрепляя приниженное положение женщин, обеспечивает им, тем не менее, определенную роль в общественной и хозяйственной жизни, которой они дорожат. Что усложняет женскую судьбу, так это давление варварских пережиточных порядков, жертвой которых она становится, поскольку мужское превосходство в условиях этого варварства приобретает особенно бесчеловечные, жестокие и унизительные формы.

Выдающаяся писательница Таслима Насрин, оказавшаяся вынужденной покинуть свою родину, Бангладеш, чтобы укрыться от преследований со стороны религиозных фанатиков, в одном из своих интервью рассказывала о судьбе женщин на своей родине, вспоминая собственный жизненный опыт:

«В нашем детстве моей сестре и мне, в отличие от мальчиков, запрещалось проявлять интерес к внешнему миру. Все наше воспитание подчинялось одной задаче: научить нас прислуживать. Оставаться дома, готовить еду, вести хозяйство. В юности я восстала против всего этого, задавая самые простые вопросы: почему мои родители не обучали тому же моих братьев? Почему они мне говорили, что я просто обязана научиться готовить для будущего мужа, хотя я и занималась заметно лучше братьев?

К тому же я видела у соседей избитых женщин, женщин в слезах, мужчин, разводившихся из-за пустяка, брошенных жен, вынужденных возвращаться к отцу, где наталкивались на враждебность братьев. Если я все-таки получила разрешение продолжить учебу, то потому, что мой отец был человеком образованным, врачом. Но сколько моих однокашниц было лишено этой возможности? И даже в тех случаях, когда они могли учиться и дальше, им редко позволяли подниматься выше начальной школы. Лишь бы иметь возможность предложить мужу чуть образованную жену. Девушкам никогда не дозволяется продолжать образование ради их собственного развития. Родители отнюдь не мечтают увидеть их независимыми, а лишь желают найти им хорошего мужа»[26 - «Le Monde», 18.10.1994, Paris.].

По словам Таслимы Насрин, благодаря деятельности общественных организаций женщины в деревнях начинают пробуждаться. Они выходят из своей изоляции, ищут работу, добиваются финансовой самостоятельности. Но фундаменталисты не терпят их независимости, осуждают их в фетвах, иногда убивают.

Писательница делилась мыслями: «Религия пытается навязать своего рода слепоту, пассивность, запрещая задавать вопросы. Когда еще ребенком я нарушала это правило, моя мать объясняла мне, что «так не делается».

Писательница также отмечала, что семейное право, регулирующее брак и наследование, ставит женщину в невыгодное положение. «Его следует изменить», – говорила Таслима Насрин, высказывая мнение, что «ни в одной цивилизованной стране не должно официально сохраняться исламское право».

Неравенство мужчин и женщин – это источник внутренних конфликтов, которые подтачивают этнос изнутри. В конечном счете не может такое положение не сказываться и на его нравственном здоровье. Нынешний подъем фундаментализма практически во всех мусульманских странах в значительной степени является своего рода «идеологической» реакцией на стремление женщин к эмансипации, к равноправию, что истолковывается определенной частью местного общества как результат внешних влияний. В Иране после свержения шаха были сразу же приняты жесточайшие меры по пресечению женской эмансипации. Торжество мусульманских фанатиков в Афганистане также сопровождалось отменой всех принятых прежними властями мер по защите женщины, по ее обучению, приобщению к современной культуре.

К тому же, разве может этнос, допускающий неравенство в собственной среде, относиться лучше к чужакам, к «инородцам»?

Как видно, недопустимо отрывать историю нации от истории отдельного человека, судьбу нации от судьбы личности. Там, где та подавлена и бесправна, и нация «заболевает». Напротив, если для развития личности, причем в осознании общности ее интересов с интересами нации, существуют благоприятные условия, это незамедлительно – и положительным образом – сказывается на жизненной силе всей нации. Вот почему проблема женской эмансипации в странах третьего мира, особенно в странах Азии и Африки, – это важнейшая составная часть более широкой проблемы прав человека и проблемы здорового национального развития. От реального прогресса в этой области во многом будет зависеть как нормализация климата внутри этносов, так и нормализация их взаимоотношений.

Внимание к личности неизбежно заставляет взглянуть на нацию изнутри. Такой подход представляется более плодотворным, чем механическое перечисление ее внешних признаков. Да и сами они оказываются соединенными между собой органично, как свойства одного социального организма. Обнаруживается и их постоянное взаимодействие, причем последний в сталинском перечне признаков нации – ее психический склад, проявляющийся, по словам Сталина, в общности культуры, – находится в фокусе такого взаимодействия.

Сталин подчеркивал: «Конечно, сам по себе психический склад, или как его называют иначе – «национальный характер», является для наблюдателя чем-то неуловимым, но поскольку он выражается в своеобразии культуры, общей нации, – он уловим и не может быть игнорирован». Представляется, что наряду с языком именно культура – главное определяющее своеобразие этноса начало. Но и здесь не все так ясно, как кажется на первый взгляд. Ю. В. Бромлей высказывал мнение, что существует различие между этнической культурой и культурой этноса, предупреждая от смешения этих двух понятий. Он отделял этнически специфическое от культуры в целом. Не граничит ли, однако, столь тщательное отмежевание специфического, узкоэтнического от основного ствола национальной культуры со схоластикой? Хотя в любой культуре имеются элементы общечеловеческие, присутствуют элементы заимствованные и есть сугубо национальные, свойственные исключительно данной национальной культуре, все они в равной степени неизбежно проходят через национальное сознание и приобретают черты, свойственные только данному народу. Культура энергично ассимилирует внешние влияния, превращая чужеродное в национальное, родное.

Другая сторона, в сущности, той же темы – вопрос о двух культурах в одной нации. Он возник на почве сугубо догматического толкования «священных текстов марксизма-ленинизма», в частности, известного утверждения В. И. Ленина, что «есть две национальные культуры в каждой национальной культуре», параллельного его же утверждению, что «есть две нации в каждой современной нации»[27 - Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 24, с. 129.]. Там, где В. И. Ленин лишь подчеркивал, как важно учитывать классовое расслоение общества, способное в определенных условиях взрывать изнутри национальное единство, схоласты пошли на абсолютизацию культурных различий между классами до такой степени, что поставили под сомнение само существование общенациональных культур.

Это была аберрация мысли тем более опасная, что какая-то доля правды в ней заключалась. В любой национальной культуре заметны социальные межи, иногда обозначенные очень явственно.

В русском обществе дворянство говорило на французском языке, наверное, бессознательно отгораживаясь от массы простого люда. В странах третьего мира французский, английский, португальский по сей день служат барьером, стоящим между привилегированными слоями и остальным обществом. Знание иностранного языка было к тому же признаком европеизации. Разрыв между культурой верхов и культурой низов в развивающихся странах породил немало острых конфликтов.

И все же такой разрыв никогда не бывал полным. Более того, великие творения литературы и искусства, созданные выходцами из привилегированных, европеизированных слоев общества, в конечном счете, приходили к народу. В своем внутреннем развитии культура разрушала классовые, социальные барьеры, одновременно расслаиваясь по уровням интеллектуальной насыщенности на жанры и направления, апеллирующие к отличающимся друг от друга скорее степенью духовного роста, чем социальным положением, категориям общества. И оставаясь, тем не менее, общенациональной. Эта реальность отнюдь не соответствовала, в сущности, мифологизированному истолкованию истории, согласно которому «поднимающийся класс» должен ликвидировать класс, находящийся у власти, а в сфере духовной жизни культуре этого класса-победителя следовало вытеснять, разрушая без остатка, как будто бы враждебную, культуру побежденного класса. Схоласты-начетчики долгое время нарочито старались не замечать того, что в обществе доминирует процесс его все большего внутреннего усложнения, своеобразной «миниатюризации» становившихся самодовлеющими социальных групп, постоянного изменения их удельного веса в национальных структурах. Такое общество нуждалось для самовыражения и самопонимания в противоречиво многообразной культуре, широко открытой внешним влияниям.

Не является ли элементом национальной культуры и то, что обычно называют характером нации? Этот термин нуждается в уточнении. Вряд ли можно, не впадая в абсурд, говорить о том, что сообщество людей, называемое нацией, обладает некоей автономной психической жизнью. Как представляется, под национальным характером понимается поведенческая модель, типичная для данного народа и обусловленная единством его сознания, общностью исторического опыта, системы надличностных коллективных представлений о мире, обществе, личности и о нормах поведения каждого человека.

И мелкий жест, и действия в трудной ситуации равно выдают этническую принадлежность человека. Есть совокупность жестов, выполняемых бессознательно, автоматически, есть манера держать голову, носить костюм, здороваться или прощаться, свойственных одному народу и совершенно чуждых другому. На индивидуальном уровне всегда возможны исключения, но, скажем, группа французских туристов резко отлична своей жестикуляцией от аналогичной немецкой группы. Хотя обычно жесты являются автоматическими, они бывают и полны смысла, выражают и эмоциональное состояние человека. Жест символичен, причем традиционность делает понятным знак, который он представляет. Этой знаковой системой каждый овладевает с младенчества, и она вместе с устной речью накладывает на личность неизгладимый национальный отпечаток.

На более высоком уровне поведение диктуется нормами этикета. Он регулирует формы отношений между людьми в зависимости от их семейного, имущественного, сословного положения и играет огромную роль в поддержании социальной устойчивости. За каждой из норм этикета стоят века опыта, века культурной работы. Он является как бы светской обрядностью, и его разрушение свидетельствует о болезненной ломке и социальных, и межличностных отношений. Нельзя забывать и того, что нормы этикета вырастают из представлений о личности и ее природе. Народная мысль, имея дело со стандартными и повторяющимися жизненными ситуациями, кодифицировала поведение, которое считала в данных ситуациях наиболее разумным. У каждого народа оно, естественно, было индивидуальным, заставляя предполагать существование национальной психики, национального характера.

Манере поведения, культуре во всех ее материальных и духовных проявлениях, общественному сознанию народа присущи черты, которые складываются в национальный стиль, всегда неповторимо своеобразный. Этот стиль – неотделимая особенность каждой нации, во многом предопределяющая ее индивидуальность.

Выдающийся русский философ А. Ф. Лосев писал:

«Индивидуальность ничем нельзя объяснить, потому что даже бесконечный причинный ряд объясняет в индивидуальности какую-нибудь одну ее сторону. Индивидуальность объяснима только из себя самой»[28 - Тахо-Годи А. А. А. Ф. Лосев. Жизненная и творческая судьба // Лосев А. Ф. Владимир Соловьев и его время. Москва, 1990 г., с. 686.].

По всей видимости, раскрываемы лишь отдельные моменты национального своеобразия. В арабском мире символика чисел, орнаментальных знаков и цвета, понимание структуры пространства как расщепленного на светское и сакральное, общественное и семейное, восходящая к архаичному видению мира и разделению труда мужская доминанта в культуре при подавлении женского начала во многом сформировали стиль жизни и стиль культуры, где семейный замкнутый мир противопоставляется открытому, общественному, где священное, «небесное» пространство выделяется из «земного», светского, со строгой геометризацией и орнамента, и украшенных им архитектурных сооружений, с культом мужественной силы, с ритмами музыки, архитектуры, орнамента, в которых ощутимы поиски числовых «знаменателей» мироздания.

Во Франции, где темпы движения истории были стремительнее, чем на Арабском Востоке, тем не менее, национальное с достаточной отчетливостью проступает через череду стилей различных эпох. Парадоксальным образом в этом национальном стиле сочетаются почитание авторитета и бунтарство, рассудочность и склонность к эмоциональным порывам, культ независимой личности и замешенный на конформизме культ государственной власти, солнечная ясность ампира и туманная мистика готики. В строгой геометричности французских парков, в однообразной застройке буржуазных кварталов крупных городов, в помпезной пышности некоторых школ живописи проявляется одна сторона национального характера. В прозрачной нежности музыки Дебюсси, в фантасмагориях средневековых витражей, в чувственной лирике Верлена – ей противоположная. Противопоставление, впрочем, условно. Обе стороны национальной культуры сращены в различных соотношениях, дополняя друг друга и друг другу противореча.

Ощущение народом своей индивидуальности – мощный фактор национального самосознания. Многое здесь зыбко, субъективно, с трудом поддается дешифровке. Плотный слой этнического самосознания в значительной мере образовывался пережиточными коллективными представлениями, в которых противоречиво сочетаются миф и реальность. В глубочайшую древность уходят корни мифа о кровном единстве людей одной нации; не менее архаичны и мифы, питающие веру в этническое превосходство, связанные с представлениями о божественном происхождении народа, об его избранности. Провозглашение нации священной доводит до предела процесс подобного самообожествления.

Нация – одно из тех громких слов, которые люди слишком охотно наполняют мистическим содержанием. Оно ставится ими в ряд со словами родина, народ, кровь, род или, из более современного лексикона, класс, партия, Государство и многими-многими другими, которые то появляются в этом ряду, то из него выпадают. Их реальный смысл обычно размыт, да он и не слишком важен: в сущности, перед нами – звуковые символы, своего рода слова-иконы, перед которыми преклоняют колени, не слишком внимательно к ним приглядываясь или, в данном конкретном случае, прислушиваясь. За них многие готовы отдать жизнь, но мало тех, кто способен их объяснить. А ведь если вдуматься, сам термин «нация» скорее можно бы сравнить со старым лопающимся мешком; так много разного, несовместимого туда затолкнуто. Вот уже не одно столетие история тащит за спиной этот мешок, не решаясь ни отбросить в сторону, ни разобрать его содержимое.

Теперь же, когда термин «нация» прочно закрепился в общественном сознании, уточнить его содержание стало вдвойне непросто. Там, где требуется честный анализ, общественное мнение настаивает на пиетете, исключающем саму возможность такого анализа. Напротив, руки демагогов оказываются развязаны. Им удобно оперировать понятиями, смысл которых четко не определен.

Из пропасти в национальном сознании между реальностью и мифом зачастую вырываются бешеные националистические страсти. Ярость и злоба всегда присущи попыткам подогнать действительность под мерку мифа. Нужны ли примеры? Один из них – поистине поразительные высказывания ныне умершего грузинского политического и культурного деятеля З. Гамсахурдиа на митинге в селе Ахалсопели Кварчельского района Грузии, где собравшиеся, в частности, услышали:

«Кахетия всегда была демографически самым чистым районом, где грузинский элемент всегда преобладал, всегда властвовал. Сейчас же там так устроили дело, что мы в раздумье: как спасти Кахетию? Тут татарство поднимает голову и тягается с Кахетией, там – лекство, там – армянство, а там еще осетинство, и они вот-вот проглотят Кахетию. Вот что нам сделали эти коммунисты, эти предатели. Продали, за деньги продали этот наш любимый, святой уголок, Кахетию, эту родину героев, родину святых продали, продали чужеродцам, и сегодня мы стоим перед катастрофой».

Далее З. Гамсахурдиа воскликнул:

«Сила на нашей стороне, грузинская нация с нами, и мы расправимся со всеми предателями, всех призовем к надлежащему ответу и всех злых врагов, приютивших негрузин, выгоним из Грузии»[29 - «Известия», 10.11.1990 г., Москва.].

Миф о «демографически чистом» крае, о «чистой» расе, очевидно несостоятельный, обернулся в данном случае требованием расправ над чужаками, насильственного очищения Кахетии от чужеродных элементов, якобы представляющих угрозу для грузинской нации. Толпа бешеным ревом одобрила речь оратора.

Сцена типичная для переживаемого миром времени.

Свобода выбора или предопределенность