Плата за рай

Ифрис не успел ответить – мальчик сразу удалился. Преодолевая сон, голод, холод, и другие потребности организма, Ифрис остался соображать, о каком таком клубе говорил мальчишка, ведь кругом в радиусе километра не видно было не то что клуба, а даже вообще ни единого строения. Усилия как-то сложить мозаику полученных сведений в нечто целое были тщетны. Жар, начавшийся еще накануне и, как всегда, не во время усилившийся, отнял последние силы. Ифрис присел, обнял ноги, чтобы согреться. Холодный ветер, казалось, дул со всех сторон и вызывал дрожь во всем теле. Ифрис пытался сдержать озноб, но зубы стучали, выбивая дробь.

Ожидание обусловлено борьбой. Борьбой с превосходящим по силе противником, почти непобедимым – временем. И ужасные условия, в которых сейчас очутился Ифрис, буквально сводили его с ума. Он молил о пощаде Бога, погоду, небо, землю, ветер и даже траву, все, что его окружало, – в надежде, что кто-то услышит и сжалится над ним. На секунду Ифрису показалось, что цена встречи со спасителем несоизмерима со страданиями. Ощущение того, что он переплачивает за свое счастье, не покидало. «За что все это происходит со мной? За что я заслужил столь мучительные испытания? Почему людям, которые не ценят свое счастье, оно достается так легко?» – вопрошал, взирая в небо, Ифрис. Слезы горечи выступили у него на глазах, медленно ползли по щекам и жгли, обдуваемые ветром. Сон показался ему спасением в этом омуте страданий. Но спать было нельзя, мальчик мог его не найти…

В этом тяжелом противостоянии с самим собой Ифрис не заметил, как начал бредить: «Проклятый мальчишка, решил оставить меня здесь навек?! Почему его так долго нет?! Пирожки, что ли, лепит? Сколько его уже нет? Полчаса? Час? Вообще был ли он?..» – последний вопрос, внезапно сорвавшийся с языка, словно не им самим произнесённый, испугал его и, породив новые, более страшные вопросы, привел его в замешательство. Было ли все это действительно наяву? Быть может, это всего лишь больная фантазия, вызванная болезненным состоянием?.. Что если все – не более чем плод больного воображения, и Ифрис на самом деле остался совсем один среди пустынного поля, краев которого не видно среди этого ночного мрака?!. «Нужно возвращаться! – думал Ифрис. – Однозначно!» Он предпринял усилие, чтобы встать, но не сумел подняться, голова его закружилась, и боль, словно удар молнии, пронзила все тело. В глазах потемнело, ноги подкосились, и он снова присел… Обхватив голову руками, сжал ее, как в тисках, в надежде не потерять сознание и уменьшить боль… В таком состоянии его и застал мальчик, лишь через полчаса получивший разрешение ввести просителя.

XXXVII

Уже через несколько секунд мальчик отпер расположенную горизонтально в земле дверь, скрывавшую лестницу, ведущую вниз. После того, как они с Ифрисом немного спустились – так, чтобы можно было вновь запереть за собой дверь, мальчик нажал кнопку на электрическом щите, и свет озарил коридор. Что, однако, не уменьшило его мрачности. Лестница, наклонная и местами неустойчивая, уходила вниз метров на двадцать. Проход был настолько узок, что двум людям не разойтись. Человек, спускавшийся здесь, словно испытывал некое невидимое давление. Казалось, что стены с каждым шагом сужаются, угрожают, предостерегают. Потолок был низким и создавал впечатление спуска в какую-то шахту. Ифрису все время чудилось, что он вот-вот заденет головой цементные своды. Он сжался и старался лезть очень осторожно. Физическая нагрузка усилила его и без того лихорадочное состояние. Ифрис весь взмок. Сжимал челюсти и был напряжен от прилагаемых усилий.

– Боитесь? – спросил мальчишка.

– Чего тут бояться? – Ифрису показалось, что он отдал свои последние силы, чтобы ответить на вопрос. Он предчувствовал обморок и опасался без сознания скатиться вниз по лестнице, поэтому еще крепче вцепился в перекладины.

– А ведь вижу, что боитесь, да признаться стыдитесь. Вот только стыдного в этом ничего нет. Человеку свойственно бояться неизведанного. Не говоря уже про эту дыру, в которую сама змея не пролезет. Кажется, что стены здесь живые и злые, так и норовят раздавить, а лестница в этом – ей первый помощник… Я сам в первый раз долго не решался спуститься до конца. На полпути как собьет дыхание тревога, и сомнения и страх тут как тут, сделают свое дело! Так и убегал наверх как угорелый… Да что я, здесь бывалые посетители сказывали, что впервые на этой лестнице то же самое чувствовали. Я ученик прилежный, но учили меня долго, никак не мог привыкнуть; боялся! Затем изловчился, со временем появилась сноровка, привык. Так и перестал боя… – мальчик не успел договорить, как в самом низу лестницы послышался неожиданно резкий, трубный голос мужчины, которого самого почти не было видно из-за тусклого света; судя по всему, он находился явно не в лучшем расположении духа:

– Алле, туристы! Че там, умерли, что ли?!

– Не злись, дядь Вано, в первый раз человек эту сколопендру проклятую одолевает, сам знаешь, тяжело психологически – и моральная нагрузка! – отвечал, немного заискивая, мальчишка. Ифрис заметил, что мальчик хорошо знал мужчину и не боялся ухудшить его настроение. Будто был уверен, что не накажут.

– Довольно достопримечательности разглядывать, я сказал! А то его первый раз станет последним! – И мужчина громко рассмеялся. Ифрису показалось, что эхо, отдаваясь, заставило дрожать стены.

– Бежим, дядь Вано, бежим! Почти уже на месте!.. – мальчишка не переставал улыбаться.

Вскоре они оказались в самом низу лестницы. Справа от нее находилась узкая железная дверь. Мальчик открыл ее и попросил разрешения войти. Так они с Ифрисом попали в небольшую подземную комнатку, в которой на деревянном стуле, с газетой в руках и сигаретой во рту, закинув ногу на ногу, сидел дядя Вано.

– Вы прям миссия – явились! Благодарствуйте. Уважили! – гримасничал дядя Вано. Он выждал несколько секунд, лицо его стало, как у злой собаки, которую бьют из-за того, что та не справляется со своими обязанностями. Гаркнул:

– Проходите!!! – и затем уже, когда мальчик с Ифрисом прошли мимо него, в основной зал клуба, добавил, ворча: – Ну, народ! Другие люди даже дозволения получить не могут, чтобы попасть сюда, а эти телятся!.. Не спешат… Еще бы, когда нас в этом мире не станет, пришли, лет так через двадцать! Тьфу-тьфу-тьфу, черт вас дери!..

Зал клуба был достаточно просторный, но многочисленная мягкая мебель и намеренно приглушенное освещение создавали впечатление тесноты. Справа от входа располагалось нечто среднее между барной стойкой и буфетным столиком. На нем стояла выпивка нескольких сортов и закуски, по виду, недельной давности. Тетя Валя, полная рыжая женщина лет пятидесяти, с веснушками по всему телу, с зелеными глазами, золотыми зубами, кудрявыми золотистыми волосами, хоть и не была красавицей, но зато – единственной представительницей прекрасного пола в этом заведении. Она заведовала буфетом. Конусообразная люстра относительно ярко освещала лишь пустующий центр помещения. Ближе к стенам стояли где круглые, а где прямоугольные столы. Публика за ними восседала самая разношерстная. Чем дальше – где свет тускнел и в свои права вступала темень, – тем страшнее была масть затаившегося зверя.

Когда преступники, действующие в больших городах, говорят, что надо залечь на дно, они имеют в виду места подобного рода. Здесь царили воровские законы, порок и похоть. Воздух был пропитан сигаретным дымом. Свет приглушен ровно настолько, чтобы не увидеть лишнего. Место, в котором преступление закона – цель существования, способ достижения желаемого. Образ жизни как протест существующему порядку здесь не столько приветствовался, сколько требовался. Все подземные обитатели считали это место домом, последним пристанищем, и готовы были за него удавить.

Мальчик затерялся в темноте. На секунду в голове Ифриса снова мелькнула мысль, что его, провожатого, вовсе и не было. Ифрис стоял в дверном проеме, разглядывая присутствующих и силясь отыскать Зепара. Его лихорадочное состояние достигло апогея. Он ощутил, что проделанный спуск по лестнице стал для него непосильным физическим испытанием. Ифриса бросило в дрожь. В глазах двоилось. Уши заложило. Он испытывал слабость и неимоверное желание прилечь, но инстинкт самосохранения не позволял сделать этого… Ифрис прилагал все оставшиеся силы, чтобы отыскать Зепара. Он обессилил и ему начало казаться, что это его последние часы жизни. В эти мгновения, учитывая состояние здоровья и самочувствия, никто не смог бы его разуверить, что конец близок, и Ифрис готов был немедленно расстаться с жизнью при условии, что рядом будет Зепар. Казалось, что этот «друг» – именно тот спаситель, который не даст стае здешних шакалов растерзать Ифриса.

А между тем в зале стоял гул голосов спорящих между собой людей.

– …Удваиваю! – кричал, вставая на стул и вытягиваясь во весь рост, махая руками, коренастый маленького роста мужчина с подбитым глазом.

– Так нечестно! Да вы только посмотрите, что это за растение?! Смотреть больно! – недовольно выкрикивал другой, пытаясь не разлить пиво из кружек, которые проносил к своему столу.

– И вправду, смотрите, цветочек! Без солнца завял совсем!.. – смеялся третий.

– Зепар-ава, вернуть бы надо это чудо в то поле, где листья его зацветут, а не то и впрямь завянет, – говорил четвертый.

– Гони его! Помрет еще, а потом докажи что наши руки чисты…

– Правильно! Правду говоришь, Таалай-ава! Хоть наши руки и чисты будут, да кто нам поверит?

– Его нам еще не хватало! И без него уже на смертную казнь накопили.

– Дядь Вано, иди сюда, куда ты смотришь? Мертвецов к нам пускаешь, за что тебе платим? Гони его!..

В дверях появился дядя Вано, удивляясь и не понимая, за что его ругают. Несколько растерянный, он мешкал и не мог взять в толк, чего от него требует народ. Разобравшись, решил выполнять требование большинства. Но не успел он выдворить Ифриса за дверь, как раздался голос доселе молчавшего Зепара:

– Отставить! Остановись, дядя Вано. Спор есть спор! И он состоится, во чтобы то ни стало, – Зепар прошел, обходя столы из самого темного угла и, обняв Ифриса за шею, прошептал ему: «Не подведи меня, друг». Затем, обернувшись к собратьям, крикнул: – Спору быть непременно! Иман говорит – Иман, иди сюда. – Подросток подбежал к Зепару и тот, положив ему руку на плечо, прижал к себе, а потом развернул лицом к публике.

Зепар продолжил:

– Иман сказал, что у него ко мне дело верное и выгодное. Стало быть, надо выслушать… А наш брат всякого слушать не станет! Так пусть гость докажет, кто он и из какого теста сделан… Спор покажет его достоинство и храбрость. Конечно, если гость согласен на испытание? – Зепар вопросительно посмотрел на Ифриса.

Ифрис уже находился в полузабытьи. Его чувства притупились, и он прилагал все усилия, чтобы глаза оставались открытыми. Будучи словно во сне, он понял, что Зепар чего-то хочет от него, и согласно кивнул головой.

Выжидавшая толпа загудела. Тетя Валя забегала с бумажкой в руках, записывая предположения желающих поучаствовать в споре. Поднялся ор. Мужчины, словно дикие звери, готовые ни за что порвать друг другу глотки, повскакивали с мест, силясь перекричать стоявших рядом. Началась толкотня.

– Умрет, зуб даю!!! – кричал один.

– Удваиваю!!! – размахивая руками, кричал все тот же маленького роста коренастый мужчина с подбитым глазом, все так же вставая на стул и вытягиваясь во весь рост.

– Не устоит, увернется! – заключал другой.

– Да что вы, Мишку не знаете? Попадет! – объяснял третий.

– Бог покажет, и он же в помощь обоим, – говорил четвертый.

Когда споры прекратились и все заняли свои места, все замерло в ожидании. Мертвенная тишина воцарилась в зале. Даже тетя Валя отложила на секунду свои подсчеты в ожидании исхода спора.

Ифрис уже стоял, прислоненный к деревянной доске, не соображая, что происходит. Он лишь знал – ему сообщили, – что нельзя двигаться. Так сказал Зепар, который не удосужился объяснить, что, собственно, происходит. Более того, Ифрис даже не почувствовал яблока, которое поставили ему на голову, и не мог разглядеть мужчину с ножом, занявшего позицию в пятнадцати шагах от него.

Мишка – крупный парень лет двадцати – с размаху бросил нож, и тот проткнул яблоко насквозь и застрял в доске. После броска поднялся гомон из восторженных восклицаний, смеха, проклятий и брани, сопровождаемый битьем посуды. Он отозвался в голове Ифриса, словно барабанная дробь, выбиваемая на большом барабане. Грудь его сдавило, стало трудно дышать. Виски пронзила боль, и Ифрис упал в обморок.

Яблоко так и осталось висеть, нанизанным на лезвие ножа.

XXXVIII

Когда Ифрис открыл глаза, мальчишки уже не было. Стало тише. Все будто бы попрятались – кто в берлоги, кто в норы, а кто просто затаился в щелях. Каждому зверю свое пристанище. Ифрис чувствовал себя лучше. Но он не знал, что для того, чтобы ему полегчало, приложили немалые усилия. Тайно был вызван врач, обслуживавший братство, который посоветовал свезти его в больницу. Но совет врача не был услышан. Ифриса отпаивали горячим чаем и бульоном, которые он в полудремоте выпил до дна. Что и придало ему немного сил.

Итак, Ифрис лежал на диване, укрытый пледом. Напротив него сидел Зепар, не заметивший сразу пробуждение больного. Зепар крепко задумался, казалось, он пребывал словно в другом, параллельном мире. Его рука машинально подносила сигарету ко рту, он курил, так же ничего не замечая. Глаза были опущены; создавалось впечатление, что Зепар смотрит пьесу «Чертово беснование», проходящую где-то в аду.

Бункер, находившийся под землей, был переоборудован под клуб, но зачинщики перестройки так и не смогли решить вопрос с вентиляционной системой. Она отсутствовала. Спертый воздух вызывал удушье. В летние дни в клубе не хватало только банных веников. Зимой же холод пробирал до костей. Некоторые «жильцы» зимними ночами со злостью поговаривали что, даже в склепе теплей. Но Зепару это нравилось. Он обосновывал сам для себя, что тяготы лишь закаляют дух и помогают определить степень приверженности делу каждого здешнего обитателя. Более того, у разыскиваемых правосудием лиц было лишь два пути на выбор: в тюрьму либо в клуб. Разумеется, в клуб принимали не всех, а только самых отпетых и отчаянных, которые уже давно преступили черту и готовы на все. Только тех, кого уже не волнуют последствия, кто не боится смерти и способен выполнить любое поручение. Взамен они получали небольшую долю, некий процент от общей прибыли от совершенных преступных дел, убогое пристанище и возможность выжить.

Идея братства, изощренный ум и бойкий язык предводителя – вот что делало их пленниками этого места. Обитатели бункера верили, что когда-нибудь им удастся вернуться к нормальной жизни без постоянного страха и тревоги. Верили, что им хватит материальных средств, чтобы порвать с прошлым и начать жить честно. Они рьяно верили, несмотря на то, что никто из членов братства этого так еще и не достиг. Большинство погибало в перестрелках, от каждодневного стресса и плохих условий жизни, остальных забирала тюрьма. Бедные преступники страдали от отсутствия выбора. Что же касается богатых людей, преступивших закон, то у них было совсем другое положение. Богатство есть возможность выбирать. Среди братства бункера не имелось богатых преступников, ибо образ жизни и действий богачей – сбегать за границу – считалось недостойным для членов братства, а люди, выбирающие бегство, воспринимались как ничтожества.

Ифрису стало жарко, и он высунул руки из-под пледа. Зепар это заметил и, еще не совсем освободившись от власти завладевших им мыслей, сказал:

– А, проснулся? Как самочувствие?..

Особой заботы он, впрочем, не проявлял и не пытался скрыть этого.