Второй вариант

– Вернись, Женя, – попросила Ольга.

– Слышь, Оль, – вернулся он, – а наш вагон как раз стоит под Соболиной сопкой, где ты охотилась на черных соболей.

– Я никогда не была в вагоне. Только видела. Он совсем не такой, как на рельсах. Хорошо жить в вагоне?

– По-моему, нормально. А ты приезжай в наш поселок. И приходи ко мне. Спроси старшего лейтенанта Савина, и тебе покажут наш вагон. Приедешь?

– Ты такой взрослый и такой маленький.

– А что, Оль? Я тебя познакомлю со своими друзьями…

– Ой, Женя. Они смеяться над тобой будут, если я приду к тебе…

Сказала, и лицо ее стало обиженным, как у маленькой девочки. Он поднялся, приблизился к ней, взял в ладони ее лицо. Глаза у нее сделались беззащитными и ждущими. Он тихонько поцеловал их и погладил ее волосы. Хотел сказать что-нибудь доброе, но слова разлетелись, упорхнули в закрытое окошко. Там, снаружи, начинался ветер. А может быть, ему просто показалось, что зашумели, закачались деревья. Она произнесла шепотом:

– Пьяный лес…

…Печка прогорела, и пламя больше не бросало отсветы на бревенчатую стену. Ольга лежала рядом и даже, казалось, не дышала.

Как же так случилось? И почему? Кто же ты есть, Женька Савин, – пришел, взял, унес с собой? Пьяный лес и узкая ладошка, протянувшая ему воду: пей, бойе! Все ушло, утонуло в ночи; только звенели дальние колокольца на дугах, гордые лошадиные морды заслоняли небо – так звучала для Савина тишина.

– Ляленька! – Он сам не знал, откуда к нему пришло это слово. Наверное, из детства, из зыбки, подвешенной к потолку.

Она сразу встрепенулась, повернулась к нему:

– Плохо, Женя?

– Хорошо.

Колокольца перестали звенеть, тишина смягчилась.

– Тебе сколько лет, Оля?

– Двадцать четыре… Я давно думала о тебе, Женя. И ждала. Тебя ждала, хоть и не знала еще.

– Мы поженимся, Оля. И будем жить вдвоем в вагоне.

– Не надо быть очень добрым, Женя. Когда доброты много, от нее бывает зло.

– Я не всегда понимаю тебя.

– Потому что я старше.

– Мне двадцать шесть.

– Женщине нельзя быть моложе.

– Ты мне веришь, Оля?

– А у той глаза синие?

Савин даже не удивился ее вопросу. Ему казалось, что Ольга знает и должна знать все. И даже подслушивает его мысли.

– Я думал о ней только что.

– Знаю. Ты лежал на спине и вспоминал?

– Да.

– Сегодня она ушла от тебя, и ты будешь легко дышать. Счастье, как и беда, и в тайге человека находит.

– Это пословица?

– Не знаю.

– Оль, а ты ведь совсем другая. Не такая, какой была в том зимовье, когда пришла со своей понягой и Ольхоном.

– Да. Там, с вами, я хотела быть такой, какой была моя мама.

– Зачем?

– Просто так. Из-за тебя. Чтобы ты сначала удивился.

Она выскользнула из-под одеяла, набросила на себя его шубу, сунула ноги в его валенки, занялась печкой.

И Савин опять подумал, что все же неженский это труд – быть охотником. Весь день человек бродит по тайге, к ночи возвращается в зимовье, готовит ужин, кормит собак, обрабатывает пушнину, колет дрова на завтра. Затем спит урывками, потому что печка не должна выстынуть к утру. И так – каждый день, без выходных и отгулов, пока не кончится сезон.

Печное пламя длинным языком лизнуло стену избушки, укоротилось, составив ровные блики и высветлив все зимовье теплыми сумерками. Но Ольга что-то медлила, замешкавшись у печки, пока он не позвал:

– Иди сюда.

– Иду, – отозвалась она шепотом…

Время текло за пределами четырех стен. Где-то и куда-то торопились люди, где-то прорезали ночь тепловозные гудки, напоминая о необратимости времени. А здесь оно остановилось, казалось, его даже можно потрогать руками. Наверное, женщины умеют останавливать часы и вызывать дух вечности, где течет в розовых берегах живая вода, дарующая человеку бессмертие…

Савин услышал за окошком неясные шорохи леса, как будто кто-то слегка покачивал деревья. Вспомнил ее «пьяный лес». Улыбнулся в темноте. Она прикрыла ладошкой его губы, сказала серьезно:

– Не ходи по тайге один. У тебя хороший начальник, ходи с ним. Он добрый.

– Не такой уж Давлетов и добрый.

– Ты его не понимаешь. Он тебя любит.

– Почему любит?

– Потому что у него нет сына… Ты его давно знаешь?

– С лета.