Холод южных морей

– А что я вас, собственно говоря, спрашиваю? – удивился сам себе капитан. – Подсаживайтесь к столу, прошу вас. Только, пожалуйста, не забывайте, что мы стоим на якоре в гавани, и теперь вы полный хозяин на шлюпе. А посему постарайтесь особо не нажимать на горячительное. Мы же с Андреем Петровичем, уж так и быть, пострадаем за вас… Кстати, – повернулся он к хозяину каюты, – будьте добры, распорядитесь о сервировке стола.

Андрей Петрович вызвал вестового и подошел к двери, чтобы дать ему соответствующие указания. Вполголоса он стал перечислять, что, по его мнению, должно быть на столе.

– Что вы там шушукаетесь?! – не выдержал Фаддей Фаддеевич, – накрыть стол по полной программе! Макар знает, как, – уточнил он.

И вестовые бросились «ставить на уши» и коков с камбуза, и вестовых из буфета кают-компании. Еще бы! Ведь отцы-командиры в первый раз после выхода из Кронштадта решили отдохнуть по-человечески…

* * *

Вестовые, накрыв стол, укрылись в каморке Матвея, готовые в любую минуту кинуться в адмиральскую каюту на звон колокольчика.

– Что-то капитан сегодня прямо-таки рвет и мечет, рвет и мечет? – тревожно посмотрел Матвей на Макара.

– А что, мы каждый день садимся на мель? – вопросом на вопрос недовольно ответил Макар.

– А-а-а!..

– Бэ-э-э!.. Я с нашим капитаном плаваю не первый год и вижу, как он переживает случившееся. Несколько лет тому назад мы еще на фрегате «Минерва», которым тогда, до «Флоры», он командовал, пошли на юг, к турецким берегам, но почти в самом центре Черного моря попали в страшный шторм, настоящую бурю. Страсть-то какая, вспоминать страшно!.. Корабль швыряло из стороны в сторону, как щепку. И вдруг, накрытый огромной волной, он лег на правый борт. Мачты с парусами, правда, зарифленными, в кипящей воде. Ну, все, конец!.. А капитан наш не растерялся и, используя силу волн, сумел-таки поставить фрегат на ровный киль.

Когда вернулись в Севастополь, адмирал де-Траверсе, командовавший тогда на Черном море, а теперь морской министр, не знал, как и обласкать его. Еще бы! И корабль спас от неминуемой гибели, и всю команду, – Макар призадумался. – Может быть, помня это, как поговаривали, он и поддержал нашего капитана при назначении на должность начальника экспедиции. Хотя, кто его знает?.. – мудро рассудил он. – А тут на тебе – конфуз на ровном месте… Вот он и рвет и мечет.

Вестовые помолчали, переживая за своего капитана.

– А наш капитан, Фаддей Фаддеевич, – продолжал Макар, – тогда, в бурю, чуть ли ни пинками прогнал с мостика мичмана, вахтенного офицера, который, как сказывают, умудрился поставить фрегат левым бортом к волне, и та, не мешкая, как игрушку, положила его на правый борт. После этого я что-то того мичмана и не видал… – И вдруг, отвлекаясь от воспоминаний, с надеждой посмотрел на Матвея. – Может быть, твой барин его успокоил? Ведь как-никак старые друзья, еще с Крузенштерном вместе хаживали по морям, по океанам. Мы же ведь с тобой только и успеваем что таскать туда-сюда кресло из капитанской каюты. Не зря же он приказал накрыть стол по полной программе? Да еще вызвал к себе старшего офицера. Я же знаю, что обычно так он делал при хорошем настроении…

– Может, и успокоил. Я слышал, как капитан нахваливал моего Андрея Петровича.

– Ты что, подслушивал их разговоры?! – с испугом, отшатнувшись, спросил Макар.

– Да нет, что ты, как можно! Просто как-то во время их беседы Андрей Петрович вызвал меня по какой-то надобности, и я краем уха и услышал об этом.

– Смотри, Матвей! Ты раньше служил вестовым в кают-компании, а это совсем другое дело. Там только и знай, что сервировать стол, да вовремя подавать кушанья господам офицерам… А здесь ты в прислуге у самого господина почетного ученого, да еще друга начальника экспедиции. И если что не так, спишут тебя, как миленького, в вахтенную смену, и будешь ты своими беленькими ручками шкоты сучить, да на реях, на самом ветрище, рифы на парусах подвязывать и со слезами на глазах вспоминать свою прежнюю службу. Вот так-то, брат, такова наша матросская доля…

– Я это, Макар, понимаю, даже очень хорошо понимаю!.. А ведь мой барин, – с гордостью поведал Матвей, – не только ученый, но и гвардейский офицер!

– Да ты что?! – изумился Макар. – Откуда-то знаешь? – недоверчиво спросил он, пораженный столь необычным известием.

– От верблюда! – торжествующе, с оттенком превосходства ответил Матвей. А затем пояснил: – Когда разбирал его вещи, то и обнаружил гвардейский мундир тонкого сукна, видать, только что пошитый. Самого лейб-гвардии Преображенского полка поручик! Личной охраны государя! Во как…

– Ну и ну! – продолжал удивляться Макар.

– А офицерская шпага, знаешь какая?! Эфес золоченый, а на нем самоцвет. Сапфир, по-моему. По всему видать, не последнего достатка человек…

– А мой капитан с нищими и не водится! – заступился за своего барина Макар. Затем, пересилив стеснение, все-таки спросил: – А сапфир-то этот, он какой из себя?

– Синий такой самоцвет, но прозрачный и переливается на свету блестками разными. Красота!.. Я тебе как-нибудь, когда ниши господа будут в отсутствии, покажу его офицерскую шпагу. А я-то ведь в свое время на эти драгоценные каменья у графа Шереметева насмотрелся… Только не обижайся на меня, Макар. Я говорю все, как есть на самом деле, не привирая.

А Андрей Петрович относится ко мне, слава Богу, хорошо. Как-то попросил у него какую-нибудь книгу почитать на досуге. Он посмотрел на меня каким-то странным взглядом – я даже оробел – и всунул мне в руки какую-то книжицу. Я шасть из каюты от греха подальше и уже у себя в каморке рассмотрел, что это пособие по изготовлению чучел зверей и птиц разных. А я еще в имении графа Шереметева принимал участие в подготовке разного реквизита для его театра и имел некоторое представление по этому делу. Ну и зачитался, раз сам барин вроде бы как приказал.

А однажды увидел на палубе шлюпа чайку бездыханную. Наверное, со всего маху зацепила снасти корабельные и разбилась насмерть, несчастная. Поднял ее, удалил все внутренности с костями, как положено, заодно и головку почистил. Подсушил шкурку, изготовил каркас из проволоки, взятой у баталера (ох и жадина, скажу я тебе, – пока не сослался на приказ Андрея Петровича, все мялся: дать или не дать…). Набил чучело пенькой, зашил аккуратненько, расправил перышки, клювик чуть-чуть приоткрыл для живости. Прикрепил к подставочке, изготовленной плотником по моей просьбе и покрытой лаком… Получилось вроде бы как и ничего, и с бьющимся сердцем пошел показывать свою работу Андрею Петровичу.

А тот как увидел чучело, так чуть ли не расплакался от радости. И так его покрутит и эдак. «Да у тебя, – говорит, – Матвей, золотые руки! – и поставил чучело на книжный шкаф. – А сможешь ли чучело морского зверя сделать, к примеру, тюленя?» – спрашивает. Я так и опешил. Не знаю, мол, но могу попробовать. Только для этого потребуется много толстой проволоки для каркаса и пеньки. «Проволоку, причем специальную, закупим в Копенгагене, а с пенькой, сам понимаешь, проблем не будет». И с тех пор, Макар, я почувствовал, что Андрей Петрович стал ко мне как-то по-другому относиться, ну, не просто как к прислуге. А мне страшно – вдруг, что сделаю не так, не оправдаю его доверия, – и тревожно посмотрел на Макара.

– Оправдаешь, Матвей, обязательно оправдаешь, – успокоил тот товарища. – У тебя, видать, талант по этой части, – вздохнул Макар, видимо, сожалея, что у него, как ни крути, такого таланта не просматривается…

Тут раздался звонок колокольчика, и Матвей метнулся к дверям адмиральской каюты.

* * *

Узнав, что полномочный министр и чрезвычайный посланник нашего двора в Дании, барон Николаи, возвратился из загородного дома, Беллинсгаузен с Лазаревым собрались поехать к нему.

– Ну что, Андрюша, готовься встречать своих помощников-натуралистов, – бодро сказал Фаддей Фаддеевич перед отъездом. – Посмотрим, что это за гуси такие иноземные… Мы пришли в Копенгаген первыми, поэтому выбирать ученого в нашу экспедицию будешь по своему усмотрению.

– Дай-то бог, Фаддей! Удачи! – напутствовал его Андрей Петрович.

* * *

Из поездки Фаддей Фаддеевич вернулся мрачнее тучи.

У Андрея Петровича, с нетерпением ожидавшего его возвращения, засосало под ложечкой…

– Вот сволочи! Трусы! – негодовал капитан, стараясь не встречаться с его взглядом, широким шагом меряя адмиральскую каюту.

И только несколько успокоившись, уже спокойнее пояснил:

– Наш посол получил от натуралистов Мертенса и Кунца, приглашенных для участия в наших экспедициях, письма, коими те отказываются от сопутствия с нами, ибо им, видите ли, было дано очень мало времени для заготовления всего нужного к сему путешествию и чтобы потом поспеть в Копенгаген к нашему приходу. Вот так-то, Андрюша! Без ножа зарезали…

– Кто его знает, может быть и так, – задумчиво произнес тот, – а вполне возможно, что им и «порекомендовали» отказаться от участия в экспедициях, чтобы если и не сорвать их, то хотя бы значительно ослабить.

– Может быть и так… Вполне может быть. Тогда тем более преступно! – опять начал «заводиться» Фаддей Фаддеевич. – Засели в Академии наук эти иноземцы-академики с толстыми задами и, знай, гнут свою линию. Им, видишь ли, в экспедициях обязательно надобны немецкие натуралисты, коим дороги лишь их амбиции, а интересы нашего Отечества им как-то и ни к чему. Ведь были же кандидатуры двух студентов по естественной истории, знающих, толковых молодых людей, готовых идти с экспедициями хоть на край света. Так нет же, предпочтение отдали каким-то немецким натуралистам, которые, видите ли, по их мнению, являются более знающими, а на самом деле оказавшимися просто трусами, испугавшимися опасностей плавания в полярных льдах.

Ну ладно, Петр Первый заманивал в Россию иноземных ученых, потому как просто-напросто не было своих. И это было оправдано. Но за сто лет появилась уже своя, российская поросль, а пробиться ей в свою же, российскую, Академию наук практически невозможно. Спасибо Михаилу Васильевичу Ломоносову, благодаря которому наконец-то среди академиков стали появляться русские имена. Но ведь Ломоносов-то самородок, талант от Бога…

– Не будь протекции всесильного графа Шувалова только и видели бы мы Михаила Васильевича в академии со всеми его талантами, – перебил разгоряченного Фаддея Фаддеевича Андрей Петрович.

– Кстати, ты, случайно, не состоишь с ним в каком-либо родстве? – как бы невзначай спросил тот.

– Нет, у нас разные родовые корни. Просто однофамилец.

– Жаль. Очень жаль. Ведь трудно же своим лобиком пробивать себе дорогу в жизни. Хотя пробивали же, Андрюша! Взять хотя бы Федора Матвеевича Апраксина[3 - Апраксин Федор Матвеевич (1661–1728) – сподвижник Петра I, граф (1709), генерал-адмирал. С 1682 г. стольник Петра I, участник создания «потешного войска». С 1714 г. командовал галерной флотилией, отличившейся в сражении при Гангуте. С 1718 г. президент Адмиралтейств-коллегии. Пользовался большим доверием Петра I и был способным исполнителем его приказов.], петровского генерал-адмирала, или, допустим, Александра Даниловича Меншикова[4 - Меншиков Александр Данилович (1673–1729) – русский государственный и военный деятель, граф (1702), светлейший князь (1707), генералиссимус (1727). Сын придворного конюха. С 1686 г. денщик Петра I. Преданность и усердие, незаурядные военные и административные способности выдвинули Меншикова в число самых близких сподвижников Петра I. Во время отъездов Петра I возглавлял управление страной. Отличался непомерным корыстолюбием и тщеславием. После смерти Петра I, опираясь на гвардию, 28 янв. 1725 г. возвел на престол Екатерину I и стал фактическим правителем России. Сразу после смерти Екатерины I 25 мая 1727 г. обручил свою дочь Марию с внуком Петра I – Петром II. Однако враждебные Меншикову представители старой аристократии – князья Голицыны и Долгорукие сумели повлиять на юного Петра II таким образом, что 8 сент. 1727 г. Меншиков был обвинен в государственной измене и хищении казны и вместе с семьей сослан в Берёзов с конфискацией всего его огромного имущества.], или, наконец, светлейшего князя Григория Александровича Потемкина[5 - Потемкин Григорий Александрович (1739–1791) – русский государственный и военный деятель, дипломат, генерал-фельдмаршал (1784). Родился в семье офицера. За участие в дворцовом перевороте 1762 г., возведшем на престол Екатерину II, получил чин подпоручика гвардии. После сближения с Екатериной II (1770) возведен в графское достоинство. Личное расположение Екатерины II, высокое положение при дворе и в государственном аппарате сделали Потемкина самым могущественным человеком в стране. В 1783 г. реализовал свой проект присоединения Крыма к России, получив за это титул светлейшего князя. Делая быструю и блистательную карьеру, Потемкин стремился не только к удовлетворению своего тщеславия и к обогащению, но и к укреплению международных позиций России, к развитию ее экономики.]…

– Светлейший князь, как известно, пробивал себе дорогу не только одними талантами, – улыбнулся Андрей Петрович.

Фаддей Фаддеевич хохотнул.

– Одно другому не помеха. Дай бог, нам с тобой, Андрюша, обладать такими же способностями…

– Не плачься, Фаддей, ты и так многого достиг. А найдешь Южный материк – войдешь в историю.